— Товарищ Фокин, попрошу привести нарушителя в канцелярию заставы.

— Слушаю, товарищ генерал.

Котельников вынул из кармана плоский флакон с одеколоном, смочил платок и несколько раз энергично провел им по лицу. Затем, открыв форточку, он проделал несколько гимнастических упражнений. Ветер с моря был уже не штормовой, перехватывающий дыхание, и хотя еще сильный, но ровный.

Поправив расческой волосы и усы, Котельников вошел в канцелярию, где его ожидали.

— О! Генерал! — оживился нарушитель. — Вы связались с нашим консульством? Когда меня отправят на родину?

Заспанный переводчик едва поспевал за ним.

— Вы можете идти, — сказал генерал Фокину. — И вы тоже, — обратился он к переводчику. — Да, да, мы поймем друг друга.

Оставшись наедине с нарушителем, Котельников пояснил:

— Дело в том, что я знаю ваше подлинное имя. — На какое-то мгновение перед Котельниковым вдруг ясно возникла картина дальних гор. Но теперь он понимал художника, сблизившего снеговые вершины. — Реджинальд Чейз, для вас будет лучше, если… Ну, ну, не дурите… Выпейте воды, — сказал генерал брезгливо.

Нарушитель короткими глотками пил воду, не сводя глаз с генерала.

— Прошу извинить меня, — ставя на стол пустой стакан, сказал по-английски Чейз. — Я страдаю головокружениями…

— Головокружения… Это не остроумно… — покачал головой Котельников. — Признаете, что вы, Реджинальд Чейз, действовали как агент иностранной разведки?

— Не понимаю русского языка, — сказал нарушитель. Он, видимо, пришел в себя, бесцветное его лицо снова ничего не выражало.

— И все-таки вы поймете меня без труда, — спокойно сказал Котельников. — Лет тридцать назад я знал одного иностранного шпиона… У него была для того времени довольно удачная маскировка: он был «портным». К сожалению, я был менее опытен, чем сейчас, и не знал, что цифры, которые должны были обозначать объем груди, ширину плеч, длину рукава, на самом деле были зашифрованными приказаниями и агентурными донесениями. Три раза вы объединяете цифры по две, четвертая цифра трехзначная… Если вы чувствуете головокружение, можете выпить воды. Так вот, я довольно быстро подобрал ключ к вашей шифровке. Это портновский сантиметр. Не правда ли? Могу вам даже сообщить, что поначалу у меня не вышло, потому что я мысленно представил себе портновскую мерку размером в сто сантиметров. Ну, а ведь в ней сто пятьдесят. Таким образом я и познакомился с заданным вам маршрутом. Не будем тянуть время. Признаете, что вы, Реджинальд Чейз, действовали как агент иностранной разведки? — повторил Котельников. — Ну, вот так-то. Теперь рассказывайте все по порядку…

Только один раз Котельников прервал Чейза:

— Уточним, — сказал генерал. — Не только разведка, но и собственно диверсии?

Чейз кивнул головой.

— Отвечайте, — сказал Котельников. — Диверсии входили в вашу обязанность?

— Да…

Чейз называл объекты, интересующие иностранное государство, а Котельников мысленно шел по его маршруту.

Он шел по приморскому городу и через большой красивый парк вышел на широкую асфальтированную улицу. Дом культуры. Дворец пионеров. Стадион. Вокзал…

Большая толпа на перроне. Как здесь шумно! Провожают строителей Сталинградской гидростанции…

Шумные и светлые города, тучные нивы, стальное кружево мостов, на платформах новые экскаваторы…

Волга… Еще не видно города, еще он только угадывается вдали, а пассажиры уже сгрудились у окон, вглядываясь в свое близкое будущее…

Котельников почувствовал, как кровь прилила к сердцу.

— На Волгу? — спросил он негромко. — В Крым? В Ашхабад?

— Да, да, — поспешно отвечал Чейз, — мы рассчитывали, что мне удастся побывать и в азиатской части России.

…Скольких чейзов видел Котельников за свою долгую жизнь, стремившихся к Волхову, к Днепру, к Дону, в Хибины, в Магнитогорск, в Кузбасс! Пограничные музеи хранят бомбы, обрезы, браунинги, ампулы яда, а Днепрогэс и Уралмаш, кузбасские шахты и хибинские рудники дают свет, тепло, хлеб, энергию, жизнь.

Что ж! Охранять мир — его работа. И он обязан на работе быть спокойным и твердым.

— Прочтите и подпишите протокол допроса, — сказал Котельников.

Едва заметным движением он расстегнул ворот. Все-таки ему было душно: сказывался возраст.

На сторожевике шла утренняя приборка. Готовились к выходу в море. Вахтенным офицером был лейтенант Котельников.

Несмотря на усталость, матросы работали дружно, с особым рвением, и лейтенант Котельников понимал их настроение.

Вчера вечером, когда нарушителя спустили на берег, матрос Яковлев, служивший четвертый год и пользовавшийся большим уважением на корабле, хмуро сказал:

— Противно смотреть, ребята, как такой гад по нашей земле ступает.

И как бывает в таких случаях, долго еще не затихали разговоры, а с рассветом началась приборка.

— Сми-и-рно! — послышалась команда вахтенного офицера. Все застыли на своих местах, чуть скосив глаза на высокую, худощавую фигуру генерала, неторопливо поднимавшегося по трапу. Навстречу генералу уже спешил Пригонько, ребром ладони поправляя фуражку.

— Вольно, — тихо сказал Котельников и медленно пошел по палубе, здороваясь с моряками. Многие из них лично знали Котельникова, другие слыхали о нем, и все с уважением смотрели на его строгое сухощавое лицо и широкие седые усы.

— Хорошо поработали, товарищи, — сказал Котельников. — Объявляю вам благодарность!

— Служим Советскому Союзу! — загремело на палубе.

Генерал постоял с минуту, словно раздумывая над тем, что ему хотелось сказать, и желая найти верные для этого слова.

— Коммунистическая партия учит нас бдительности во всем, всегда. Ни один враг не должен пройти через советскую границу безнаказанно.

— Не пройдет! — не удержавшись, выкрикнул кто-то из моряков высоким, возбужденным голосом.

— Это правильно, — сказал Котельников. — Наше пограничное слово свято: враги мира не пройдут.

Затем он спустился вниз, в кают-компанию.

— Вахтенного офицера ко мне, — приказал Пригонько. И когда лейтенант подбежал, шепнул ему: — Мы вас сейчас подменим ненадолго, а вы пройдите к отцу.

Кто-кто, а Пригонько отлично знал, что генерал не допускает никаких исключений для сына. И все же командир корабля считал, что такая подмена будет сейчас справедлива. Надо, чтобы отец и сын побыли вдвоем. И Пригонько сделал знак офицерам, обступившим Котельникова, чтобы они покинули кают-компанию.

— Ну, садись, садись, — сказал Котельников, снимая шинель. — Возмужал, очень возмужал… — сказал он, усаживаясь на узенький диванчик. — Вид бодрый, загорел.

— Что ты, папа, как все, так и я, — отвечал сын улыбаясь.

— Сядь, сядь, — повторил генерал.

Сын сел рядом. Действительно, лицо лейтенанта Котельникова уже обветрилось, как у настоящего моряка, и даже появилась строгая складочка у рта, и в то же время оно сохраняло совсем юное и даже мальчишеское выражение, и на вид ему нельзя было дать и двадцати пяти лет.

— Ну как, папа, как вы там? Мама писала, что ты хворал?

— Пустяки, — сказал Котельников. — Вот Лена на тебя жаловалась: не поздравил ее с днем рождения… И вообще не появляешься. Они там для тебя кровать с сеткой купили…

— Вижу, что Лена крепко на меня нажаловалась, — сказал сын. — Придем в город, я к ним зайду, конечно. Я и по ней и по Сене скучаю, — добавил он откровенно. — Замечательный парень… Он тебе про свою новую работу не рассказывал?

— Рассказывал. Прервали нас…

— А мы тут всем личным составом конструкцию его теплохода обсуждали.

— И что же, вынесли решение?

— Ты, папа, не смейся… У Сени голова светлая…

Оба чувствовали себя несколько отчужденными друг от друга и потому, что давно не виделись, и еще потому, что то высокое, что сейчас было у каждого из них на душе, требовало большого разговора, а оба они были люди сдержанные, немногословные.

— Скажи, папа, тот человек… нарушитель… Кто он? Шпион?