Как это часто бывает в семьях, где профессия переходит из поколения в поколение, сын пошел по стопам отца. Но в отличие от Котельникова старшего, «сухопутного», Котельников младший стал моряком.

Пять месяцев Григорий Макарович не видел сына и скучал по нем. Конечно, Вовка в море… Где же ему еще быть?

Стоянка погрансудов была недалеко от города, в который назначили Сенечку, и, уезжая из Москвы, Лена говорила: «Теперь Володя будет нашим частым гостем…»

«Гостем…» — раздраженно вспомнил генерал, нажимая пуговку звонка, над которой значилась надпись: «Е. Г. и С. Я. Дроздовы».

В крохотной квартирке Е. Г. и С. Я. Дроздовых пахло масляной краской и отжавелью. Все вещи и даже обои выглядели такими веселыми, словно и в самом деле им доставляло удовольствие красоваться именно здесь.

— Эту кровать мы купили специально для Вовки, — сказала Лена. — Но он совсем от рук отбился… Даже с днем рождения не поздравил… — добавила она, улыбнувшись.

Котельников пощупал кровать.

— С сеткой… — сказал он и улыбнулся.

В это время открылась дверь — явился Сенечка.

Это был молодой человек, невысокого роста по сравнению с Котельниковым, в хорошем и даже щегольском костюме. Самым приметным в его лице были глаза — черные, блестящие, очень живые…

— Обеденный перерыв? — спросил Котельников, здороваясь с зятем.

— Полагается… — дружелюбно ответил Сенечка.

— Садись, папка, — сказала Лена, накрывая стол свежей скатертью. — Кислые щи, твои любимые…

Котельников сел за стол. Щи действительно были очень хороши. Сенечка ел с большим аппетитом и, блестя глазами, рассказывал о своей последней работе — проекте нового теплохода. Лена преданно и любовно смотрела на мужа. Она много раз слышала его рассказ о будущем теплоходе и хорошо разбиралась в непонятных Котельникову технических выражениях и цифрах. Иногда она вставляла замечание, и, по-видимому, дельное, потому что Сенечка удовлетворенно кивал головой и продолжал рассказывать с еще бо́льшим воодушевлением.

«Если бы после школы Володя пошел в институт, он бы тоже был сейчас инженером, или врачом, или геологом», — думал Котельников. Но, как всегда, этим мыслям сопутствовало чувство гордости за сына, как за офицера-пограничника.

— Мы с мамой в сентябре путешествовали по Волге на прекрасном теплоходе, — сказал Котельников. — Я, кажется, писал вам…

— Да, да, — подтвердила Лена. — Я это письмо Вовке прочла, когда он как-то забежал…

Сенечка засмеялся:

— Вы говорите: прекрасный теплоход? Но если бы вы знали, если бы вы могли представить новый наш будущий теплоход! Это морский тип. И новая Волга позволит…

— И даже потребует… — заметила Лена.

Сенечка удовлетворенно кивнул головой:

— Да, это верно. Когда встанут гигантские плотины под Куйбышевом и под Сталинградом, Волга потребует теплоходы именно такого типа. Они уже будут выстроены. Ведь в Сталинградском и Куйбышевском морях может даже случиться небольшой штормяга…

Лена быстро взглянула на отца, словно говоря: «Видишь, какой он, мой Сенечка!..» И на взгляд дочери Котельников ответил понимающим взглядом.

Зазвонил телефон. Сенечка взял трубку.

— Вас, Григорий Макарович.

Котельников услышал голос начальника отряда. По мере того как он слушал, взгляд его оживлялся.

Обычно лицо Котельникова казалось малоподвижным. Этому способствовал спокойный взгляд глубоких светло-голубых глаз. Но близкие люди знали, что под влиянием душевных перемен взгляд его приобретает живость, глаза темнеют, и тогда черты лица становятся волевыми, смелыми, а линия рта под широкими усами — жесткой.

— Сейчас я буду у вас, — сказал Котельников и, повесив трубку, прошел в переднюю и быстро оделся.

— Ты ночуй у нас, слышишь, папка! — крикнула Лена вслед. — Спать мы тебе приготовим, как ты любишь.

Последних ее слов Котельников не расслышал.

— Да, постарел наш генерал, — сказал Сенечка, — постарел…

— Папа? Постарел? Нет, такие, как он, не стареют. Тут другое…

Начальник отряда сообщил Котельникову по телефону: «Сторожевик обнаружил нарушителя. Моторная лодка вошла в наши территориальные воды и на большой скорости направляется к советскому берегу».

Когда генерал приехал в штаб отряда, с корабля уже радировали о задержании нарушителя границы.

— Нарушитель поднят на корабль, — доложил начальник отряда, довольный отличной работой своих подчиненных. — Идут по направлению морской базы. Шторм — восемь баллов, — подчеркнул он, словно бы и шторм должен был быть поставлен в заслугу пограничникам.

— Машину! — приказал генерал. — Я сам поеду. Ждите распоряжений. Связь с центром обеспечиваете вы.

Через час он уже был на стоянке погрансудов.

— Товарищ генерал, — повторил начальник заставы, — прошу вас зайти в помещение. Дело не скорое. В такой шторм кораблю трудно пришвартоваться.

— Хорошо, — сказал Котельников. — Пойдемте… По прибытии нарушителя тотчас доставьте ко мне.

В канцелярии начальника заставы только что протопили печку и было жарко. Котельников снял шинель, повесил в шкаф на распялку, затем, сняв папаху, стряхнул с нее снег и положил на стол. Все это он делал не спеша, молча, видимо занятый своими мыслями. Сев за стол, генерал жестом пригласил сесть начальника заставы, молодого человека с открытым, приветливым лицом, так сильно затянутого в талии ремнем, что казалось удивительным, как это ему удается сохранять приветливое выражение.

Генерал, облокотившись на стол, молчал, а старший лейтенант Фокин то и дело поглядывал на него, словно приглашая начать разговор.

— Напористый господин, — сказал Котельников.

— Да, да! — согласился Фокин. — В такой шторм пошел!.. Наверное, очень нужно было!..

— Вероятно… — без тени улыбки ответил Котельников.

В то, что границу нарушили случайно, генерал не верил. Только очень искусный, натренированный разведчик мог отважиться пуститься в такое плавание. Начальник заставы прав: нарушитель стремился перейти советскую границу во что бы то ни стало.

Генерал подошел к окну, отогнул штору и взглянул в непроглядную темень. В это время луч прожектора упал на море, и Котельников увидел зарывшийся в волны сторожевик и отчаянный наклон мачты. Снежный вихрь налетел на корабль, прожектор погас.

— Разрешите идти? — спросил Фокин.

— Выполняйте!..

Через несколько минут в канцелярию вошел командир сторожевика — капитан-лейтенант Пригонько, мужчина лет тридцати пяти, одетый в черный клеенчатый плащ.

Котельников вышел из-за стола. Ему нравился этот моряк, его выразительное лицо, и даже бакенбарды, которые вообще-то генерал считал признаком дурного тона, на лице Пригонько не раздражали его.

— Товарищ генерал, капитан-лейтенант…

— Да, да, — сказал Котельников нетерпеливо. — Рассказывайте, пожалуйста, как было дело.

Пригонько был неважным рассказчиком, за что и получил от своих товарищей-моряков, понимавших толк в этом деле, прозвище «Сухарь». Пригонько знал свою неспособность «излагать в красках» и особенно этим не тяготился, но сейчас, перед генералом, после ответственного и удачного похода ему хотелось блеснуть.

Начал он, как ему показалось, неплохо: «Шторм захватил нас в открытом море. Волны подбрасывали корабль, как спичечную коробку. Мы шли с потушенными огнями. Внезапно сквозь ночную темноту…» Но тут Пригонько заметил удивленный взгляд генерала, сбился и, смутившись, продолжал уже в обычном для себя стиле. Он указал координаты, где впервые был замечен нарушитель. Обнаружил моторную лодку мичман Афанасьев. Было сделано предупреждение, но моторка, не убавив хода, продолжала идти по направлению к нашему берегу. Тогда пограничники вынудили нарушителя остановиться. При этом отличились офицеры Палей и Котельников и рядовые Яковлев и Мелентьев. Когда нарушителя доставили на корабль, он показал, что является иностранным поданным, якобы из-за шторма потерял ориентировку и случайно оказался в территориальных водах Советского Союза. Благодарил за спасение и просил отправить на родину.