В заключение Ванцетти сказал:
«Вот мое заявление: никому — ни собаке, ни змее, ни самой последней, самой жалкой твари на земле я не пожелаю того, что мне пришлось вынести за то, в чем я совершенно не виноват. Но я убежден, что страдал за то, в чем я действительно виноват. Я страдал за то, что я итальянец, и я действительно итальянец; я страдал за «вою семью и за своих близких больше, чем за самого себя, но я так уверен в своей правоте, что если бы я мог родиться дважды, а вы могли бы дважды предать меня казни, я все равно поступал бы так, как я поступал.
Я кончил».
10 июля 1927 г. судья Тейер приговорил Сакко и Ванцетти к казни на электрическом стуле.
Произнеся приговор, Тейер торопливо вышел из зала суда и тут наткнулся на группу репортеров. «Ну, ребята, как прошло дело?» — спросил он. Журналисты промолчали. «Ребята, — сказал Тейер, — ведь вы же знаете, я всегда относился к вам хорошо. Теперь вы должны помочь мне».
В течение последующих четырех с половиной месяцев исполнение приговора откладывалось дважды — сначала на 10 августа, а затем на 22 августа. В эти месяцы со всех концов мира в государственный департамент США и в столицу штата Массачусетс стекались бесчисленные ходатайства о помиловании осужденных и протесты против приговора. В Париже, Мадриде и Мексико, в Лондоне и Гаване, в Базеле и Буэнос-Айресе, в десятках других городов всех стран мира происходили массовые демонстрации протеста. В Дании, Австралии, Южной Африке и во всех странах Центральной и Южной Америки рабочие проводили забастовки протеста. Альберт Эйнштейн, Ромэн Роллан, Мартин Андерсен Нексе, Бернард Шоу, Джон Голсуорси, многие другие знаменитости и миллионы рядовых граждан горячо настаивали на помиловании…
Но, как выразился миллионер Роберт Линкольн О'Брайен, владелец газет «Бостон геральд» и «Бостон тревеллер», «чтобы удержать существующий строй в равновесии, Сакко и Ванцетти нужно было казнить…» Эти слова взяты из опубликованного О'Брайеном частным образом документа, озаглавленного: «Мое личное участие в процессе Сакко и Ванцетти».
Один бостонский журналист в начале августа сказал корреспонденту «Дейли уоркер» Майклу Голду: «Если бы дело происходило на Юге, то толпа почтенных граждан напала бы на чарльстонскую тюрьму, чтобы линчевать этих двух итальянских рабочих».
3 августа губернатор штата Фуллер отклонил ходатайство Ванцетти о помиловании. Четыре дня спустя специальная консультативная комиссия, назначенная губернатором для рассмотрения этого дела, вынесла свое заключение; в нем говорилось, что процесс велся «справедливо», что никаких дополнительных данных, которые давали бы основание для пересмотра дела, нет и что комиссия «не имеет ни малейших сомнений в том, что Сакко и Ванцетти повинны в убийстве…»[47]
С приближением страшного дня, назначенного для приведения приговора в исполнение, в стране росло невыносимое напряжение. От края до края прокатывалась волна протестов и забастовок, охватившая почти все штаты. Чарльстонская тюрьма, где теперь содержались Сакко и Ванцетти, ощетинилась пулеметами; ее охраняло свыше 700 вооруженных солдат и полицейских. Во всех правительственных учреждениях крупных городов дежурили агенты федеральной полиции, которым было приказано в случае каких-либо беспорядков «сначала стрелять, а потом задавать вопросы». В Вашингтоне для «защиты Капитолия» были сосредоточены войска.
За несколько дней до казни Ванцетти сказал корреспонденту «Америкэн ньюспейпер эллайанс» Филиппу Даффилду Стронгу:
«Если бы не эта история, я, вероятно, прожил бы всю жизнь среди людей, которые бы меня презирали. Я умер бы безвестным неудачником, ничем себя не проявив. В этом процессе — смысл нашей жизни, наша победа. Живя обычной жизнью, мы никогда не сумели бы сделать так много для защиты справедливости, терпимости, для укрепления взаимопонимания между людьми, как мы сделали теперь благодаря случаю.
Наши слова, наша жизнь, наши страдания — ничто. То, что нас убивают — нас, хорошего сапожника и бедного торговца рыбой, — это все.
Момент, о котором вы думаете, принадлежит нам. Наша последняя агония будет нашей победой». 23 августа 1927 г. дело, начавшееся в Плимуте (штат Массачусетс), там, где обосновались когда-то первые переселенцы из Европы, закончилось в чарльстонской тюрьме возле Банкер Хилл, где произошло первое крупное сражение во время американской революции. Через несколько минут после полуночи все электрические лампочки в тюрьме мигнули и потускнели; Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти были убиты.
Когда весть о том, что Сакко и Ванцетти уже нет в живых, облетела страну, люди, собравшиеся на улицах всех городов в надежде, что в последний момент приговор будет отменен, разразились горькими рыданиями. На Юнион-сквер в Нью-Йорке, где собралась огромная толпа, по словам газеты «Нью-Йорк геральд», происходило следующее:
«Толпа зарыдала. Многим женщинам сделалось дурно. Другие, не владея собой, рухнули на тротуар и сидели, обхватив голову руками. Мужчины плакали на плечах друг у друга. На улице к востоку от площади внезапно началось какое-то движение. Мужчины бесцельно бегали взад и вперед, разрывая на себе одежду и комкая свои шляпы; женщины в отчаянии рвали на себе платья».
Знаменитый французский писатель Ромэн Роллан написал спустя несколько часов после казни:
«Я не американец, но люблю Америку. И я обвиняю в измене Америке тех людей, которые запятнали свою страну перед лицом всего мира этим преступным приговором».
Четыре дня спустя, 27 августа 1927 г., газета «Бостон геральд» писала в передовой:
«Вернемся к своим повседневным делам в полной уверенности, что органы правосудия честно и беспристрастно исполнили свой долг. Вернемся к исполнению наших каждодневных обязанностей с еще более твердой решимостью охранять наш государственный строй и существующий общественный порядок».
Эта передовая была озаглавлена: «Назад к нормальной жизни».
Глава VII
Конец эпохи
1. Катастрофа
2 августа 1927 г. президент Кальвин Кулидж опубликовал свое известное лаконическое заявление: «На выборах 1928 г. я не намерен выставлять свою кандидатуру в президенты».
К ужасу Кулиджа, республиканская партия поймала его на слове.[48] В один из мучительно знойных дней июня следующего года взмокшие и отупевшие от жары делегаты съезда республиканской партии, состоявшегося в г. Канзасе, при первой же баллотировке утвердили своим кандидатом на пост президента бывшего министра торговли Герберта Кларка Гувера. Он был избран на этот пост б ноября 1928 г.
По млению Г. Л. Менкена, не склонного обожествлять президента, Гувер был просто «разжиревшим Кулиджем». Уильям Аллея Уайт назвал Гувера «арифмометром». Фердинанд Ландберг отмечает, что Гувер «когда-то сбывал акции подозрительных горнопромышленных компаний; перед войной английский суд вынес ему порицание за роль, которую он сыграл в одной такой афере».
Хотя в каждой из этих характеристик содержится зерно правды, ни одна из них не дает исчерпывающей оценки личности тридцатого президента Соединенных Штатов.
Гувер был крупнее своего молчаливого предшественника не только в физическом смысле. Если Кулидж выполнял предписания Уолл-стрита с почтительной покорностью благодарного наемника, то Гувер сам был миллионером, в силу своего положения чувствовал себя легко и свободно в обществе виднейших банкиров и даже играл ведущую роль в высших деловых кругах.
Как писала «Уолл-стрит джорнэл» после выдвижения кандидатуры Гувера на пост президента, «еще никогда и нигде, в том числе и в США, правительство не было так нераздельно слито с деловыми кругами. Можно не сомневаться в том, что Гувер окажется энергичным президентом-дельцом. Он будет первым в истории нашей страны президентом-дельцом, а не политическим деятелем… Его служение народу будет заключаться в служении интересам бизнеса…»
