Что и говорить, дипломаты по своей изолированности подобны пассажирам корабля, потерпевшего крушение и выброшенного на необитаемый остров. Поэтому, когда в посольстве появилась Митци Ку, я несказанно обрадовался. Мы тут же приглянулись друг другу. Более того, мы подошли друг другу. Я считал, что мне чертовски повезло, она, думаю, тоже. И дело не только в нашей интимной близости, а в какой-то созвучности мыслей и устремлений, позволявшей, близко сдвинув головы на подушке, шептаться по ночам и помнить дни рождения друг друга. Я был счастлив, что Митци рядом. Это было лучшее, что сделало для меня наше посольство на Венере. И я ценил это. Мы с Митци были достаточно откровенны друг с другом и болтали о чем угодно. Но одно короткое слово так никогда и не слетело с наших уст. Это слово — «люблю».

А теперь у меня не было никаких шансов восполнить это досадное упущение. Митци вознеслась, а я низвергнут. Неделями я не вижу ее, а если вижу, то только издали. Я не забыл ее обещание устроить меня в Отдел Идей. А вот она, мне кажется, забыла, в чем я убедился, когда принес Вэлу Дембойсу обед в его кабинет, и вдруг увидел ее там. И не только это. Я увидел, как близко они стояли друг к другу, когда я открыл дверь, и как поспешно отстранились, когда я вошел.

— Черт побери, Тарб! — рявкнул Дембойс. — Мог бы постучать.

— Прошу прощения. — Я пожал плечами и шваркнул соевый шницель на стол. Мне самому было неприятно, что я стал свидетелем интимной сцены, но я не собирался спускать хамство…

Однако Митци предупреждающим жестом руки остановила меня, посмотрела на меня быстрым и любопытным, как у птицы, взглядом и успокаивающе кивнула головой.

— Вэл, — сказала она, — мы это обсудим позднее. Тенни, мне кажется, в Отделе Идей есть кое-что для тебя. Давай вместе спустимся туда и узнаем.

Был перерыв на обед, и мы долго простояли в ожидании лифта. Я нервничал и думал: если она знала о месте в Отделе Идей, почему не сообщила мне раньше. Значит, она вообще промолчала бы, если бы не эта случайная встреча? Это были мысли, не способствующие хорошему самочувствию. Я решил начать разговор.

— Так о чем это вы с Вэлом шептались? — спросил я шутливо.

Ее взгляд дал мне понять неуместность моего тона. Я тут же постарался загладить свою оплошность.

— Я сегодня немного взвинчен, — извинился я, и подумал, что Митци отнесет все это за счет моего пристрастия к Моки-Коку. Но я-то знал, что Моки здесь ни при чем. Просто меня мучила ревность.

— Как давно это было. Помнишь нашу тайную агентуру на Венере? — произнес я с грустью. Этим я, должно быть, хотел сказать ей, что с тех пор мое отношение к ней изменилось, и что она мне теперь кажется совсем другой. Какой же? Серьезней, добрей? Наверное, дело все же не в том, что изменилась Митци. Просто, потеряв ее, я стал больше ее ценить.

Осознав это, я стоял остолбенело, и смотрел на нее. А она, сойдя с эскалатора, уже ждала меня внизу.

— Если ты свободен сегодня вечером, Тенни, — крикнула она мне, — я приглашаю тебя к себе поужинать.

Я не знаю, какое у меня было лицо, но Митци расхохоталась.

— Я сама зайду за тобой после работы. А теперь я хочу познакомить тебя с человеком по имени Хэйзлдайн. Десмонд Хэйзлдайн. Его кабинет по коридору направо. Пошли.

Если Митци обласкала меня теплом своего неожиданного внимания, то мистер Хэйзлдайн окатил меня холодным душем. Когда Митци представляла меня, он, вперив в меня свой недружелюбный взгляд, всем своим видом выражал лишь одно — отвращение. Что, как мне казалось, было несвойственно людям его комплекции. Он был большим и грузным, с крутыми плечами, нависшими как скала над письменным столом, за которым он сидел. Моя рука утонула в его лапище, когда он соизволил пожать ее. Хэйзлдайн был одним из тех фальшивых героев, которых любит создавать империя Рекламы, — математик, как говорили, да вдобавок еще и поэт, который как ни странно, сделал карьеру на импортно-экспортных операциях, чтобы потом перекинуться на рекламу. Наконец я начал догадываться о причине его отвращения ко мне.

— Эй, Митци, это не тот ли парень, который только и делает, что смотрит на часы?

— Он мой друг, — подчеркнуто резко ответила Митци. — И к тому же первоклассный автор рекламных текстов. С ним произошел несчастный случай, не по его вине. Я хочу помочь ему. Разве можно винить того, кто стал жертвой недобросовестной рекламы?

— Пожалуй, нет, — смягчился Хэйзлдайн, и, к счастью, воздержался от рассуждений на тему о том, что, слава богу, наше рекламное Агентство никогда не позорило великое дело рекламы, и тому подобное, что обязательно сказал бы на его месте любой другой. Черт побери, кто же установил слежку за мной на работе?

Хэйзлдайн тяжело поднялся и вышел из-за стола, чтобы получше разглядеть меня.

— Что ж, попробуем. Ты можешь идти, Митци. Увидимся вечером?

— Нет, я занята. В другой раз, Дес, — ответила Митци и подмигнула мне, закрывая за собой дверь.

Хэйзлдайн тяжело вздохнул, провел рукой по лицу и вернулся к своему креслу.

— Садись, Тарб, — прогудел он. — Ты знаешь, зачем ты здесь?

— Кажется, да, мистер Хэйзл… Дес, — твердо ответил я, решив, что не собираюсь терпеть, чтобы со мной разговаривали как с каким-нибудь стажером.

Однако он только вскинул на меня глаза и сказал:

— Наш отдел называется Отделом оценки нереализованных идей. Мы работаем примерно в тридцати областях. Из них две привлекают наше особое внимание. Одна из них — политика, вторая — религия. Тебе знакома какая-либо из них?

Я пожал плечами.

— В колледже я изучал и то и другое, — сказал я. — Но специализировался в области сбыта продукции. Я продавал товар, а не идеи.

Его взгляд заставил меня усомниться, стоит ли мне менять работу. Но он уже все решил за меня, и не собирался менять свое решение.

— Если тебе все равно, — сказал он, — то займешься религией. Именно здесь нам нужны люди. Или ты думаешь, что религия не столь уж важная вещь, а?

Я действительно так думал, но воздержался от ответа.

— Ты говоришь — товар. Что же, хорошо, Тарб, подсчитаем. Ты продаешь банку Кофиеста за один доллар. Сорок процентов сразу же остаются у розничного торговца и производителя; этикетка и упаковка обойдется в пять центов, содержимое банки, то есть сам напиток, стоит всего около трех центов.

— Неплохой предельный уровень прибыли, — одобрительно воскликнул я.

— Тут-то и таится ошибка. Давай подсчитаем. Около половины цены продукта составляют издержки производства. Безразлично, что это — предметы домашнего обихода, одежда или любой другой продукт. А теперь возьмем религию, — промолвил он, уважительно понизив голос. — Здесь наш готовый продукт не требует затрат. Разве что незначительных и одноразовых, скажем, на приобретение участка и строительство церкви. Приятно потом показывать ее, реальную, а не открытки, слайды, как мы это делаем сейчас. Можно издать брошюрку или даже пару книжек. Взгляни-ка, теперь на наши выкладки. Внизу — это итог: шестьдесят процентов чистой прибыли! А остальное идет на дальнейшее воспроизводство, то есть, по существу, возвращается к нам же.

Я лишь удивленно кивал головой.

— Кто бы мог подумать? Я не представлял, — бормотал я.

— То-то же. Откуда тебе было знать это. Все вы, кроты торговой рекламы, одинаковы. А это религия. В политике возможности еще шире. Там даже церквей строить не надо. Хотя, — он внезапно погрустнел, — в наше время мало кого интересует политика. У меня когда-то были грандиозные задумки в этом плане, но… — Он печально покачал головой. — Итак, я нарисовал тебе перспективу. Согласен попробовать?

Еще бы не согласиться. Я с азартом ринулся в редакторскую комнату, так мне не терпелось дать выход накопившемуся адреналину. Я забыл даже, что я всего лишь стажер. А это означало, что в любую минуту меня могут оторвать от стола. Так оно и было. Пришлось отвезти пакет, взять из чистки костюм мистера Дембойса, отвезти образцы упаковок фирмам «Келпос» и «Криспи» на утверждение… Когда я вернулся, был уже конец рабочего дня, и на столе меня ждала записка: «Очень сожалею. Непредвиденные обстоятельства. Перенесем на завтра?»