Я чуть не уронил свой стакан.

— Герти, — воскликнул я. — Нам пора домой.

Но было уже поздно.

— …мама умела их готовить так, что пальчики оближешь, настоящая курятина. Как мы наедались тогда…

Ей не удалось закончить фразу, ибо хмурый моряк вскочил со стула. На лице его был праведный гнев и еще отвращение. Не зная китайского, я без труда догадался, что он выкрикивал в адрес Герти.

Тут все и началось. Не помню, кто затеял драку. Но когда я, во второй раз сбитый с ног, вылез наконец из-под стола, в баре уже было полно солдат морской пехоты. Страх и злость несколько отрезвили меня, и я понял, что снова попал в передрягу, как самый последний олух и дурак.

Но сперва я решил, что все, что я вижу, это плод пьяного воображения, галлюцинация и начало белой горячки. Ибо я видел перед собой мою начальницу.

— Это вы, полковник Хекшер, — жалко пролепетал я. — Не ожидал встретить вас здесь.

Что было дальше, уже не помню.

Что ж и это тоже способ поскорее добраться домой, или почти домой, хотя вместо Нью-Йорка я попал в штат Аризону. Сюда перебазировались части полковника Хекшер, а следовательно и мы с Герти. Моей начальнице ничего не стоило прихватить нас с собой, тем более, что именно здесь она намеревалась передать нас в руки правосудия. Нас с Герти ждал военно-полевой трибунал.

Из одной жаркой пустыни я попал в другую. Кажется, сюда еще до меня прибыли почти все штурмовые отряды из Урумчи. Из окна своей одинокой комнаты, куда меня тут же поместили (Герти сразу отправили в тюрьму, а меня, как старшего офицера, в ожидании суда держали под домашним арестом), я видел аккуратные уходящие к горизонту ряды солдатских палаток, а за ними космодром.

Однако обозревать из окна окрестности мне было недосуг, ибо все время отнимали у меня беседы с защитником, назначенным мне начальством. Защитник? Ха-ха. Ей от силы было лет двадцать. В ее пользу говорило лишь то, что она, еще до учебы в юридическом колледже, некоторое время работала в отделе рекламы в мало кому известном агентстве Хьюстон.

Но у меня неожиданно объявился влиятельный заступник и покровитель, тот самый толстый китаец в штатском, с которым мы выпивали в шанхайском ресторане. Он не забыл своих случайных знакомых, с которыми встретился в ресторане в Шанхае. Сам отказавшись давать показания против нас, он подкупил чуть ли не целый батальон морских пехотинцев Шанхая, подтвердивших по видеотелеграфу, что, не зная английского языка, не могут сказать, о чем мы с Герти говорили в ресторане. Да и вообще никто из них не помнил, чтобы в тот вечер там были иностранцы.

Поэтому самое большее, что мне грозило — это обвинение в недостойном поведении в общественном месте. А это означало досрочное увольнение по дисциплинарным причинам с лишением прав и привилегий.

Только так и не меньше. Уж об этом позаботилась полковник Хекшер. Но я считал, что мне еще повезло. Герти Мартельс ждало то же, но поскольку она была кадровым унтер-офицером, взыскание заносилось в ее послужной список, а в назидание ее еще ждали два месяца исправительных работ.

Когда я наконец отправился в агентство «Таунтон, Гэтчуайлер и Шокен» потребовать своего восстановления на работе, я не думал, что Вэл Дембойс пожелает лично принять меня. Выходит, я в нем ошибся? Вэл, кажется, был даже рад. Во время беседы он то и дело довольно хихикал.

— Бедняга, — восклицал он. — Во что ты превратился! Полная развалина. Значит, ты считаешь, что агентство пало так низко, что может взять тебя на работу хотя бы рикшей?

— Я имею право… — пытался возразить я.

— Право, — издевался он. — Да ты потерял его, как только тебя с позором выгнали из армии. Ты уволен без всяких прав и привилегий. Тебя как бы уже нет. Если бы ты застрелился, Тарб, и то было бы для тебя лучше.

Спускаясь с сорок четвертого этажа на первый, — Дембойс не счел нужным дать мне пропуск на пользование лифтом, — я невольно думал, что, пожалуй, совет Дембойса может в конце концов оказаться единственным для меня выходом.

И тут же получил косвенное подтверждение, как я близок к этому. Ставя последнюю визу в личном деле, врач медчасти, заглянув в него, сокрушенно покачала головой.

— Похоже, вы довели себя до серьезного физического и нервного истощения. Еще полгода и вам грозит полный коллапс.

И вверху на первой странице жирно написала красным: «Невоеннообязанный». Теперь даже Министерству ветеранов нет дела до Теннисона Тарба. А Митци? И ей тоже нет дела до меня? Гордость не позволила мне в течение целых пяти дней проверить это. Но затем я все же послал ей бодрую записку: как, мол, насчет того, чтобы встретиться и за стаканчиком мартини поболтать. Она не ответила. Не ответила она и на мои последующие отнюдь не такие бодрые уже послания, которые я направил ей спустя десять, а затем двенадцать дней.

Похоже у Теннисона Тарба не было теперь друзей.

Не было у него и денег. Позорное увольнение из армии не предполагает ни выплаты жалования, ни каких-то других денежных пособий. Более того, все сведения о моих долгах за все выпитое и съеденное в кредит в офицерском баре в Урумчи были переданы в долговую инспекцию. Таким образом, вычеркнутый всеми из жизни, я был нужен только этим костоломам из долговой инспекции. Им ничего не стоит найти и меня, и мой счет в банке, если на нем еще что-то есть. А к тому времени, как они истребуют свое плюс проценты плюс налог да еще чаевые! — а они от этого не откажутся, такова, мол, традиция, а в случае непонятливости еще припугнут, — от моего счета, как и от меня самого, мало что останется.

Но у меня оставался мой острый и изобретательный ум, утешал я себя. Или он тоже пришел в негодность и иссяк, как иссякли силы в бренном теле? Неужели все мои гениальные идеи лишь кажутся мне таковыми, а на самом деле они нелепы и бесплодны?

Я тщательно следил за объявлениями в программе «Век рекламы», когда мне удавалось оказаться около экрана ТВ в многочисленных приемных, где я безрезультатно высиживал в очередях. Как правило далее приемной меня не пускали. Помню, как я сокрушался, глядя на бездарную рекламу, и каждый раз думал, какой бы я мог сделать ее, если бы мне дали шанс.

Увы, никто мне его давать или не давать не собирался. Злое дело было сделано, мое имя теперь в черном списке.

Даже самая дешевая каморка на паях с кем-нибудь была мне теперь не по карману. Я снял по объявлению угол в семье рядовых потребителей в Бенсонхерсте. Цена мне подошла. Я долго ехал на подземке, наконец нашел дом, поднялся по лестнице на третий этаж и постучал в дверь.

— Здравствуйте, — сказал я открывшей мне усталой озабоченной женщине. — Я Теннисон Тарб, по вашему объявлению… — и тут же умолк. Господи! Я совсем забыл, как живет простой потребитель, что он ест, каков его рацион. Это верно, что растительный белок может заменить мясо. Но если можно обмануть вкусовые органы человека, то не обманешь его желудок. Он знает, что ему гоже, а что нет, что дает калории, а что — всего лишь газы, от которых он норовит поскорее освободиться. Лучше не объяснять, что я почувствовал, переступив порог своего нового жилища. Здесь отныне мне предстояло жить.

Кажется, мои хозяева тоже не были в восторге от своего жильца. Когда хозяйка увидела мою сумку, набитую банками с Моки-Коком, выражение тревоги и озабоченности на ее лице еще усилилось. Но им нужны были деньги, а мне место для ночлега.

— Вы можете столоваться у нас, если хотите, — любезно предложила она. — Это недорого вам обойдется.

— Возможно, потом, — неопределенно ответил я.

Она уже уложила детишек спать на подвесных полатях. Я помог ей передвинуть кое-что из мебели, чтобы освободить место на полу для моего матраса. Мой активный, изобретательный мозг, даже погружаясь в сон, несмотря на превратности судьбы, уже искал новые вдохновения. А что, если создать дезодорант, который можно добавлять в пищу. Химикам не составит труда создать его — пусть даже будет малоэффективен, зато какую можно развернуть кампанию рекламы вокруг него и его названия…