— Речь идет о пустующем помещении на верхнем этаже, мистер Семмельвейс. Мне кажется, я нашел вам съемщика. Это известное рекламное агентство.

Глаза Семмельвейса чуть не выскочили из орбит.

— Черт побери, Тарб! Почему ты сразу не сказал?

После этого все пошло, как по маслу. Я могу показать помещение Хэйзлдайну и Митци хоть завтра. Разумеется, я могу в этот день не выходить на работу. Само собой, я могу обращаться к нему в любое время. Нет, он нисколько не сердится, что я прервал его беседу с клиентом… Все в порядке и все такое прочее.

В порядке, но только не для меня. Сомнения, опасения, страхи одолели меня теперь с новой силой.

Когда мне наконец удалось дозвониться до Митци, она была крайне недовольна, словно сожалела, что вопреки своему категорическому заявлению, вынуждена снова общаться со мной. Она долго медлила с ответом, как бы сомневаясь и взвешивая мое предложение. Да, им нужно помещение. Она посоветуется с Хэйзлдайном.

Но когда я позвонил ей, как она просила, через десять минут, она коротко сказала:

— Мы сейчас приедем.

И, действительно, они не заставили себя ждать.

Я встретил их у ворот фабрики.

Хэйзлдайн показался мне еще более раздражительным, чем Митци по телефону.

— Хэлло, Дес, — вежливо приветствовал его я и протянул руку. Он сделал вид, что не заметил ее.

Вместо рукопожатия он недовольно буркнул:

— Черт знает, на кого ты стал похож. Ну, какую крысиную дыру ты собираешься нам показать?

— Прошу сюда, — жестом капельдинера, указывающего кресла в партере, я провел их внутрь, не собираясь предупреждать, как грязно и пыльно в старом здании. Я также не считал нужным извиняться за то, что пыль и спертый воздух в цеху тут же заставили их кашлять и чихать, что громкий стук прессов и гул станков мешал разговаривать, или же за то, что мистер Семмельвейс, мимо стеклянного кабинетика которого мы проследовали, по-свойски помахал им рукой. А впрочем, и еще за многое другое. Их дело решать. Я никого не собирался уговаривать.

На верхнем этаже было получше. Старое здание строилось прочно, и хотя шум станков доносился и сюда, но здесь он казался лишь далеким, не мешающим шумовым фоном. Свет был все такой же мигающий и неверный. Хотя вековая пыль заставила Митци расчихаться еще сильнее, они с Хэйзддайном уже не обращали на это внимания и с интересом осматривали помещение, лестницу черного хода, старый подъемник и множество дверей, каждая из которых была снабжена табличкой «Выход». Похоже эти двери не открывались десятилетиями.

— Много входов и выходов — это хорошо, — заметил Хэйзлдайн. Я рассеянно кивнул, ибо был всецело поглощен тем, что творилось со мной. Чувство непонятной тревоги вдруг охватило меня от всей этой странной обстановки. Митци, стоявшая рядом, казалось, никогда еще не была так далека от меня, как теперь. Наверное, нервы шалят, подумал я. Дают себя знать пилюли. Хотя я уже не так катастрофически терял в весе, как прежде, самочувствие мое не улучшилось, по-прежнему мучила бессонница. И все же…

— Тарб! — сердито окликнул меня Хэйзлдайн. — Ты что, плохо слышишь? Я спрашиваю тебя, как с транспортом в этом захолустье?

— С транспортом? — переспросил я и, загибая один за другим пальцы левой руки, стал перечислять. — Две линии метро, все автобусные линии, пересекающие центр города с севера на юг, и, разумеется, всегда можно нанять педикеб.

— А электроснабжение? — поинтересовалась Митци и громко чихнула.

— Как вы, должно быть, заметили, станки работают на электроприводах.

— Я не об этом, черт побери! Насколько надежна подача электричества? Бывают ли перебои?

Я пожал плечами, ибо как-то не задумывался над этим. Может и бывают, но я не помнил.

— Думаю, что нет, — сказал я, не подозревая, что Митци еще больше взвинчена этой обстановкой, чем я.

— Думаю?! — взъярилась она. — Даже такой одурманенный Моки-Коком тип, как… а-а-апчхи!

Она чихнула с такой силой, что даже закрыла лицо руками.

— О, черт! — вдруг простонала она и, стремительно опустившись на колени, стала шарить руками по грязному захламленному полу.

Когда она наконец подняла голову, на меня гневно глядели два разных глаза — один карий, другой небесно-голубой!

Если бы я не пристрастился к Моки, у меня давно должны были бы возникнуть подозрения. Откуда вдруг такая любовь к кресс-салату, контактные линзы (не для того ли, чтобы изменить цвет глаз?), равнодушие к отчаянным звонкам матери, не получающей известий от дочери? А это некое в ее лексиконе словечко «торгаш», когда она злится на меня? И еще много-много других таких же «мелочей».

Всему этому есть лишь одно объяснение.

Не будь я фанатом Моки и не одурмань себя пилюлями, моя реакция была бы мгновенной и единственно верной — вызвать полицию. Даже если бы это грозило и моей собственной жизни. Но я за это время через многое прошел. То, чем занималась Митци, было преступлением. А что не преступление?

Не знаю, сколько прошло времени, пока я, наконец, пришел в себя, полез в карман, вынул блокнот и быстро исписал целую страницу. Вырвав ее, я сложил ее вдвое.

— Митци, — сказал я и сделал шаг к ней, наплевав на потерянную линзу, на которую мог невзначай наступить. — Хотя ты совсем не Митци, не так ли?

Она застыла и молча смотрела на меня своими разноцветными глазами.

— Ты обманщица, подставное лицо. Так или не так? Ты агент венерян, двойник настоящей Митци Ку.

Хэйзлдайн за моей спиной сделал медленный громкий выдох. Я слышал, как он крадется ко мне, приготовившись к прыжку. Я быстро обернулся.

— Прочитай вот это, — сказал я, сунув ему в руку страницу из блокнота.

Он продолжал идти на меня, бросив взгляд на исписанную страницу, нахмурился, вздрогнул и стал читать вслух.

«Тем, кого это касается. Будучи жертвой пагубного пристрастия к Моки-Коку, я больше не могу жить. Единственный выход — покончить счеты с этой жизнью.

Теннисон Тарб».

— Что это значит, черт побери, Тарб?

— Воспользуйтесь этой запиской, если решите избавиться от меня. Или же поверьте мне и позвольте вам помочь, что бы вы ни задумали. Мне все равно. Я знаю, что вы венеряне, но это уже не имеет значения. — И чуть помолчав добавил. — Я прошу вас, пожалуйста.

Когда-то жил на свете человек, которого звали Митчел Кортней. В честь него названы десятки улиц на Венере, его там считают героем. А на Земле в школе, где я учился, на уроках истории учительница не могла произнести его имя, не задохнувшись от злости. Так же, как и я, он был творцом рекламы, настоящей звездой своей профессии. Он тоже попал в жестокий жизненный переплет, пережил тяжкий нравственный кризис и, как я, не знал, как себе помочь. Он тоже стал предателем.

Это слово неприятно для слуха, особенно, когда это касается тебя. «Теннисон Тарб — предатель!» — кричал я себе в туннелях подземки и в трущобах Бенсонхерста, когда меня никто не мог услышать.

Но даже эхо не отвечало мне. А, может; отвечало, но я не слышал из-за стука колес. Я не уверен, что повторенные эхом эти слова могли бы ранить меня еще больнее, ибо понимал, что они справедливы и я заслужил их, как проклятье.

Видимо, от мук совести меня во многом спасали пилюли, как, впрочем, и от других терзаний, к моему счастью. Но у всякого счастья, как у монеты, есть оборотная сторона. Ею для меня стало полное равнодушие к любимой профессии. Так что, куда ни кинь, а все клин. Долго ли я так протяну, я не знал. В сущности, и так можно жить, не было бы лишь так тоскливо и серо вокруг.

Если бы не полное безразличие, я ежеминутно трясся бы от страха, ибо рядом, на чердаке, затевались, бог знает какие дела. Мозг Хэйзлдайна, как хорошая картотека, пополнялся планами, один смелее другого. Помешать этому можно было, лишь сунув его головой под пресс. Или дать снотворное и выбросить из окна с высокого этажа. Или подсыпать яд, обпоить Моки-Коком, чтобы стал таким же его фанатиком, как я. Но он в рот не брал Моки-Кока.