Койку то раскачивало, то встряхивало, а на грудь мне словно навалилась дюжина великанов. Прощай, Кэти, прощай фирма «Шокен». Хочу я того или нет, но я лечу на Венеру.

Однако я слишком поторопился попрощаться с Кэти.

Именно она расстегнула ремни моей койки, когда ракета вышла на орбиту.

Я встал и поплыл, неловко болтаясь из стороны в сторону под действием невесомости, потом потер занемевшую спину. Затем открыл рот, чтобы сказать, как я счастлив, но вместо этого лишь беспомощно пропищал:

— Кэти!

Я не произнес блестящей речи — просто не было времени, да и губы у меня были заняты. Я целовал Кэти.

Вдруг в нашу кабину влез, улыбаясь во весь рот, субъект с нашивками лейтенанта.

— Хотите поглядеть на звезды, друзья? — спросил он тем бодрым тоном гида, от которого меня всегда тошнит. Однако не стоило указывать этому нахалу его место. Ведь офицеры ракетных экипажей всегда считают себя выше прочих смертных, и, пожалуй, было бы невежливым придираться к нему именно сейчас. А кроме того…

Да, кроме того…

Мелькнувшая мысль отрезвила меня. Я привык к своему положению привилегированного служащего, и нелегко мне будет снова стать рядовым потребителем. Однако, освежив в своей памяти теорию «консизма», я решил, что, пожалуй, придется отвыкать от почестей и власти. Что ж, здравствуй, Кэти! Прощай, Фаулер!

Мы поднялись в салон в носовой части ракеты. Здесь было много незнакомых мне людей.

Ракеты, летающие на Луну, снабжены радарными установками, у них нет иллюминаторов. Ради прочности и надежности конструкций создатели ракет отказались от таких излишеств, как возможность созерцать звездные просторы во время полета. Поэтому я никогда еще не видел звезд в космосе.

Здесь же за окном была белая ночь. Ослепительно сияли огромные звезды на фоне мелких, рассыпанных в звездной пыли. В этом безбрежном космическом просторе невозможно было найти ни одного даже крохотного пятнышка темноты — все мерцало и светилось. Занимавшееся за бортом зарево указывало, с какой стороны Солнце.

Наконец мы с Кэти оторвались от окна.

— Где Мэтт Ренстед? — спросил я.

Кэти тихонько засмеялась.

— Он снова в агентстве «Шокен», держится только на возбуждающих таблетках и пытается расхлебать кашу, которую ты заварил. Кто-то же должен был остаться, Митч. К счастью, Мэтт по праву может называться твоим преемником. В Вашингтоне нам не удалось как следует обо всем поговорить. У бедняги будет много вопросов, и никто не сможет ему помочь.

— А что, черт побери, он делал в Вашингтоне?

— Спасал тебя, Митч, после того как Джек О’Ши не выдержал и…

— После чего?

— О, господи, Митч! Давай лучше все по порядку. Джек О’Ши проговорился. Выпил лишнего, не смог вовремя сделать укол снотворного, выбрал не ту девицу, перед которой стоило бы изливать душу. Короче говоря, в тот вечер его схватили. Он выложил все о тебе и обо мне, о ракете и обо всем прочем.

— Кому?

— Твоему лучшему другу Б. Дж. Таунтону. — Кэти яростно чиркнула спичкой, раскуривая сигарету. Я понимал, что должно было твориться в ее душе. Малютка Джек О’Ши, похожий на фарфоровую куколку человечек, словно вылепленный из воска. Были моменты, когда я почти ненавидел его, но теперь я забыл об этом и думал только о том, что должен был вынести Джек, попав в лапы таунтоновских горилл.

— Таунтон узнал все, — продолжала Кэти, — Все самое главное. Если бы Мэтт не установил микрофоны в комнате, где Таунтон вел допросы, нам бы тоже несдобровать. Но Мэтт успел приехать в Вашингтон и предупредил меня и президента. Нет, президент не «конс»; он просто хороший человек. Не его вина, что он президент. Только благодаря ему мы теперь здесь.

Наш разговор был прерван капитаном.

— Через пять минут меняем курс. Будет лучше, если вы уляжетесь на свои койки. Толчок может быть и не очень сильным, но кто знает.

Кэти кивнула головой и повела меня в кабину. По дороге я вынул у нее изо рта сигарету, затянулся и снова вернул ей сигарету.

— Почему, Митч? — удивилась она.

— Я бросил курить, Кэти. Еще один вопрос. Не очень приятный. Что у тебя было с Джеком?

Кэти вздохнула.

— То же, что у тебя с Эстер, — ответила она. — Любовь без взаимности. Джек, возможно, был влюблен в меня или что-то в этом роде, а я-то, сумасшедшая, все не могла забыть тебя! Вот о чем ты, тупица, никогда не догадывался, — продолжала Кэти. — Ты не знал, как я люблю тебя, и не знал, что Эстер тебя любит. Бедняжка Эстер, она прекрасно понимала, что все напрасно. Господи, Митч, почему ты так слеп и глух?

— Эстер меня любила?

— Да, черт побери, да! Вот почему она предпочла умереть вместо тебя!

Я только растерянно почесал затылок.

Прозвучал сигнал — через минуту перемена курса.

— По местам! — велела Кэти.

— Да, это ужасно некрасивая история, — сказала она. — А сейчас мне нужно за одну минуту покончить с вопросами и ответами, успеть поцеловать тебя и помириться с тобой.

— Одна минута — это не так уже мало, родная.

Право, мне хватило бы и меньше, чтобы помириться с Кэти.

Она без сомнения приложила все усилия к тому, чтобы выглядеть наилучшим образом, но ей это не удалось. Моему взору предстало жалкое, достойное сожаления существо. Невзрачная, болезненного вида, с землисто-серой кожей, она испуганно таращила глаза на стены моего кабинета, то и дело проводя языком по губам. А дивиться, бедняжке было чему. Стены моей консульской приемной представляли собой экраны с движущимися полнометражными изображениями новых образцов продовольственных товаров, рекламируемых нашим Агентством.

— Господи, Кофиест. Что бы я ни отдала за один его глоток, — услышал я шепот, похожий на стон.

Я с удивлением посмотрел на посетительницу. В таких случаях мне всегда следовало изображать самое искреннее удивление. Затем я сверился с ее досье на дисплее.

— Странно. В вашем досье сказано, что вы самым активным образом убеждали венерян не поддаваться пагубной привычке пить Кофиест.

— Мистер Тарб, я сейчас вам все объясню…

— Давайте-ка лучше посмотрим, что это за пометка на вашем прошении о визе… — продолжал я и, прочитав, неодобрительно покачал головой. — Неужели это правда? «Планета Земля, коррумпированная до основания, находится в полной власти хищнических и разбойных рекламных агентств, превративших население в бессловесное стадо…» А?

Я слышал, как у нее перехватило дыхание.

— Откуда вы это взяли? Меня уверяли, что досье является строжайшей тайной…

Я пожал плечами.

— Меня вынудили сделать такое заявление. Я должна была ругать рекламу, иначе мне не дали бы визу сюда, — запричитала моя просительница.

Я продолжал хранить невозмутимое спокойствие чиновника при исполнении своих обязанностей: семьдесят пять процентов сочувствия — «ничем не могу помочь», и двадцать пять процентов сдержанного негодования — «какая черная неблагодарность!» Все было до тошноты знакомо. За четыре года службы на Венере в моем кабинете такие, как она, появлялись не реже одного раза в неделю.

— Это была моя ошибка, мистер Тарб, поверьте, — жалобно оправдывалась бедняжка, как будто вполне искренне, тараща на меня глаза и без того занимавшие слишком много места на ее изможденном лице. Я знал цену искренности таких заявлений. Однако в ее глазах были неподдельный ужас и отчаяние, ибо более всего ее страшило то, что ей откажут в визе и она не сможет вернуться на Землю. В таких случаях можно безошибочно определить, когда человек уже на пределе. К тому же ее физическое истощение дошло до такой степени, которая у медиков называется «анорексией игнатуа». Такое обычно происходит с вполне приличными и и хорошо воспитанными потребителями, попавшими с Земли на Венеру.