— Расходись…

Мы мигом разбежались в разные стороны.

Не знаю, как друзья-боевики, а я был очень возбужден. Всю ночь не спал, нетерпеливо ожидая утра, чтобы идти к Алексею. Все во мне бурлило: дело удалось, Алеша на воле!

Но вот, наконец, я на конспиративной квартире. Не очень-то комфортабельный переезд разбередил Алешину рану, и он чувствовал себя прескверно. Нужно быстрее возобновить лечение, но как? О враче нечего и думать — вся полиция и жандармерия были подняты на ноги, и в город уже проник слух о дерзком побеге.

В обед принесли записку от совета дружины, чтоб я не смел показываться в городе, а отсиживался до особого распоряжения вместе с Алешей: видать, Медяник сообразил, зачем я приходил в больницу, и меня искали.

На другой день нам передали много перевязочного материала, и хочешь не хочешь, а мне пришлось превратиться в… медика.

— Ничего, я тебя враз научу, — самоуверенно заявил больной, взглянув на мою растерянную физиономию. — Разматывай бинт!

И тут произошел конфуз.

При виде зияющей раны мне стало не по себе, хотя я, храбрясь, сунул в нее дрожащими руками тампон. Но когда Алеша скривился от боли, новоиспеченный «доктор», то есть ваш покорный слуга, хлопнулся в обморок… Кто мог ожидать такого от лихого боевика!

А потом ничего, дело пошло.

Дней через шесть, немного придя в себя, Алеша уехал в Екатеринбург, к невесте, для окончательной поправки.

А я получил новое партийное задание.

Вот какое это было задание.

Подготовка к возможным боям все еще не снималась, как говорят, с повестки дня. Тем более что царское правительство не ослабляло репрессий против борцов за свободу. Вопреки требованиям меньшевиков распустить боевые дружины Ленин и большевики считали, что рабочие боевые организации, особенно уральскую — самую сплоченную и монолитную, строго контролируемую партией, — надо держать наготове.

А с тяжелым оружием дела у нас были неважные. Производство ручных бомб не сдвигалось с мертвой точки — не было настоящих специалистов. Взрывчатка, добытая с таким трудом и риском, лежала на подпольных складах зря.

И вот Уфимский комитет партии предложил Боевому центру при Петербургском комитете РСДРП создать школу бомбистов. Средства у нас на это были.

В декабре 1906 года меня командировали в Питер, учиться в этой школе. Окончив ее, я должен был вернуться на Урал и наладить выпуск снарядов.

Занятия начались нелегально в Лесном институте. Инструкторами были студенты-большевики. Однако нам не повезло. Из-за пустячной оплошности одного из инструкторов полиция пронюхала о подозрительных «сборищах» и нагрянула в институт. Но, как утверждает пословица, «и на невезенье надобно иметь везенье», — спустившись по водосточной трубе, я успел скрыться. Избежали ареста и другие товарищи. Но о продолжении занятий, конечно, больше нечего было и думать.

Некоторое время я болтался без дела, беспрестанно меняя конспиративные квартиры. А в январе 1907 года получил направление за границу, во Львов. Наша бомбистская школа переносилась туда. Всю работу по организации Львовской школы Боевой центр возложил на Южное военно-техническое бюро. Это бюро было создано в Киеве еще осенью 1906 года и действовало в тесном контакте с Надеждой Константиновной Крупской, Леонидом Борисовичем Красиным и руководителями уральских боевиков.

К моменту провала питерской школы Южное бюро вошло в силу и творило прямо-таки чудеса. В руках работников бюро, особенно в опытных руках В. И. Богомолова — «Черта», присланного в Киев Красиным по предложению Владимира Ильича, сосредоточились связи с иностранными революционерами, которые помогали закупать за рубежом крупные партии пистолетов. Через границу один за другим шли транспорты оружия. В Киеве уже действовала бомбовая мастерская, в которой работала целая группа студентов-подпольщиков.

В Киев я и отправился с явкой к ответственному организатору Южного бюро Евгению Алексеевичу Фортунатову, известному в партии под кличками «Петр», «Евгений» и «Лохмач».

Киев встретил меня промозглой, прямо-таки осенней погодой. Меня, северянина, это поразило — ведь на дворе стоял январь!

У нас, подпольщиков, действовал святой закон: явки, пароли, адреса либо запоминать, либо записывать сложным шифром, а уж шифр-то обязательно запоминать наизусть. Этот порядок страховал от случайных провалов. Так пришлось поступить и мне.

Я разыскал «Лохмача» в книжно-писчебумажном магазине на Фундуклеевской улице. Магазин этот принадлежал студенческому товариществу, а официальным владельцем его числился штабс-капитан Жданович, офицер Киевского арсенала, инструктор нашей подпольной бомбовой мастерской.

Увы, оказалось, что я приехал слишком рано. Предстояло дожидаться еще нескольких будущих курсантов и «Петровича» — члена Южного бюро, который непосредственно ведал Львовской школой и должен был тайком перебросить нас всех в Австро-Венгрию, в состав которой тогда входила Западная Украина. Фортунатов устроил меня на конспиративную квартиру на Жилянской улице. Здесь я повидался с Володей Алексеевым, «полномочным представителем» уральской боевой организации при Южном бюро, и с его помощницей Людой Емельяновой. Неожиданно у меня оказалась много свободного времени, и я принялся бродить по Киеву. Хотелось получше познакомиться с красавцем городом, да и вообще подпольщику не мешает изучить место, куда заносит его судьба.

Ненароком я попал в полицейскую облаву на всякий уголовный люд, на беспаспортных, бродяг и других «отверженных» большого города: видать, чем-то вызвал подозрение полицейских. Задержанных, а нас набралось человек сорок, сначала препроводили в участок на Подоле и посадили в «холодную», а когда стемнело, выгнали из камер и под конвоем повели в тюрьму. Плелись мы берегом Днепра. Накрапывал мелкий дождь пополам со снегом. По пути попалось несколько лесопилок. Штабеля досок и бревен почти сплошной стеной тянулись меж дорогой и рекой.

Шагал я и ругал себя на чем свет стоит. Ведь надо же так глупо, ни за что ни про что попасться! А власти живо дознаются, что ты за птица.

«Эх, — подумал я, — была не была! Попробую дать стрекача. Повезет — буду жить и работать, а нет — убьют, помру без мучений, как солдат на посту».

Я шел левофланговым, шеренга была в середине колонны. Скинув тяжелое пальто — в нем не побежишь! — шепнул переднему:

— Прими шубу.

Тот понял, без звука взял. Улучив момент, я ринулся в темный коридор меж двух штабелей леса и запетлял по лабиринту ходов и переходов к самому берегу. Конвой спохватился лишь тогда, когда я добежал уже до Днепра. До меня донеслась грязная ругань. Прогремело несколько выстрелов. Но мне удалось скрыться и юркнуть в городскую толпу.

Куда теперь деваться? Раздетым далеко не уйдешь — привлечешь внимание полицейского или шпиков, еще квартиру провалишь. И тут я вспомнил рассказы товарищей-киевлян о Печорской лавре.

Частенько подпольщики, скрываясь от наседающих шпиков или спасаясь от обыска, находили убежище в лавре. Там так легко затеряться среди тысяч разношерстных богомольцев-паломников и ждать, пока явится кто-нибудь из комитетчиков — они время от времени навещают общежития, особенно если исчезал кто-либо из нелегальных.

И я ухватился за лавру, как за якорь спасения: «Пусть-ка господь бог и его земные присные послужат революции!»

Действительность превзошла мои самые радужные надежды. Оказалось, что в лавре не только обширные ночлежные, но и при каждой из них столовые-трапезные. Притом бесплатные! Правда, у дверей трапезных монахи поставили кружку, куда богомольцы поденежнее, а вернее — посовестливее, бросали, кто сколько мог.

Провел я в лавре под высоким покровительством православной церкви трое суток. Несмотря на все преимущества монастыря, я все же побаивался: а вдруг в какую-нибудь дурную башку придет идея проверить мои бумаги — и потому старался не попадаться на глаза одним и тем же людям. Ночевал каждую ночь в другом общежитии, кормился в разных трапезных. Скучища была страшная. И чтобы убить время, я побывал всюду, куда заглядывали паломники, «поклонился» всем мощам в ближних и дальних пещерах.