— А с кем же из симцев вы сидели? — как бы к слову спросил я.

— Со всеми вместе.

Это была уж явная ложь — мы отлично знали, что симцы находятся в четырех разных камерах!

Чтобы окончательно удостовериться, я поинтересовался здоровьем товарищей, называя их по именам. Тут Владимиров окончательно запутался: имен своих «сокамерников» он не знал.

Итак, приезжий — провокатор. Немедленно обезвредить негодяя!

— А и правда, негоже столько времени нам с вами разгуливать! — спохватился я. — Пойдем к одному товарищу, поговорим лучше у него.

Продолжая разыгрывать дружелюбное добродушие, я повел «Владимирова» безлюдной дорогой в сторону Белой, безмятежно рассказывая спутнику что-то веселое.

Нервы напряжены до крайности.

Не упустить момент!

Дорога сузилась в тропу и потянулась кромкой оврага. Кругом — ни души.

Темнело.

Пора!

Как можно естественней, словно увлекшись беседой, я мягко взял врага за руку, крепко ее сжал. И хорошо освоенным приемом джиу-джитсу заломил через плечо. Хруст костей, крик — и «Владимиров» полетел в овраг…

А теперь поскорей отсюда!

Уже входя в рабочий поселок, я услышал позади несколько выстрелов — придя в себя, шпион старался привлечь к себе внимание. Пусть стреляет! Теперь провокатор безвреден для нас.

Позднее комитет через своего человека в полиции установил, что какой-то предатель выдал охранке нашу переписку с подлинным Владимировым. Того снова арестовали, а вместо него с его документами послали из Тобольска в Уфу шпиона. Этот самый шпион и лежит теперь в больнице со сломанной в локте рукой. Там его посетил сам губернатор, и «Владимиров» клял себя за то, что, приехав на Урал, не явился по инстанции, а начал действовать на свой страх и риск. Видать, возмечтал не делиться ни с кем славой и наградой! Больше неповадно ему будет…

По приказу комитета мне пришлось некоторое время бездельничать по конспиративным квартирам. Самой удобной была квартира Анастасии Семеновны, «женщины — зубного врача и техника», как значилось на табличке. Здесь я убивал время тем, что помогал хозяйке: отделывал на специальном станочке искусственные челюсти и зубы.

Через несколько дней в часы приема пришел сам Арцыбушев — грустный и с перевязанной щекой. Догадливой и хитрой оказалась моя хозяйка! Когда дошла очередь, она впустила Василия Петровича в кабинет «на прием», усадила его в кресло и стала «ковыряться во рту». Тот аж застонал «от сильной боли». Анастасия Семеновна помогла ему встать и повела в соседнюю комнату, приговаривая:

— Вам надо полежать немного, успокоиться, знаете — возраст у вас…

«Марксу» было уже под шестьдесят.

А в соседней комнате с нетерпением ждал Арцыбушева я. Врач возвратилась в кабинет продолжать прием, а я бросился к нашему «Деду». Очень мы любили его, могучего, громогласного, пропахшего махорочным дымом — он беспрестанно курил огромные самокрутки, — нашего учителя, воспитателя, пестуна молодых большевиков. Почти каждый из нас, уральских революционеров, был чем-то обязан Василию Петровичу.

— Пришел с тобой проститься, Петрусь, — сказал Арцыбушев, закуривая очередную цигарку.

— Куда вы уезжаете, Василий Петрович?

— Не я, а ты уезжаешь.

— Куда нынче прикажете? — не удивился я.

— Комитет поручил мне отправить тебя за границу. Поучишься, отдохнешь от подпольной жизни и от каторги.

Я присвистнул:

— Далеконько!..

— Поедешь через Либаву. Правда, явки у нас там старые, но других нет. Так что имей это в виду и будь осторожен.

— Не впервой! — лихо сказал я.

«Дед» внимательно поглядел на меня:

— Ох, смотри, парень, придется с тебя спесь сбивать, ежели жандармы без нас этого не сделают!

Я засмеялся. Неожиданно «Дед» озорно подмигнул и, наклонившись ко мне, довольно чувствительно ткнул своим жилистым кулаком в бок. И, сразу приняв серьезный тон, сказал:

— Из Либавы тебя переправят в Брюссель, а оттуда — в Париж. Передашь товарищам, что мы очень нуждаемся в печатном слове. Последнее время транспорты литературы приходят нерегулярно и редко. Расскажи, что рабочие на Урале бурлят, как и по всей России. Лучшие товарищи, не сломленные репрессиями, бегут из ссылки и с каторги. Да в общем сам знаешь все это.

Он минуту помолчал, положил мне руку на плечо:

— Может, увидишь Владимира Ильича, он бывает наездами в Париже, кланяйся ему. Передай, что Урал по-прежнему — большевистская крепость. Ну, он на тебя, брат, посмотрит и без слов это поймет. Он, Владимир Ильич, такой… — «Дед» покрутил головой. — Догадливый… До людей жадный… Ну, вот… — Арцыбушев стал закуривать. — Теперь так. На всякий случай вот тебе еще явка в Москву, к одному мне лично знакомому товарищу. Спрячь отдельно или, лучше, запомни. Кажется, все.

«Дед» встал, ласково оглядел меня из-под своих мохнатых насупленных бровей.

— Удачи тебе, сынок.

Мы простились. У меня заныло сердце: кто знает, доведется ли встретиться — он стар, а я отправляюсь в далекий путь, где только и жди всяких неожиданностей… Но я постарался скрыть грусть и веселым, быть может, даже чересчур веселым голосом сказал:

— Доброго вам здоровья, «Дедушка», на долгие годы. А главное — чтобы увидеть плоды своего труда, когда цепи рабства падут и мы с вами вместе придем к светлой свободе.

…В середине мая я уже был в Либаве. И впервые увидел море.

С моря тянуло свежим ветерком. Невдалеке виднелся торговый порт. Он так был забит всевозможными судами — от крохотных лодчонок до огромных океанских «купцов», что казалось, корабли вот-вот начнут выдавливать друг друга из воды.

Я отправился к порту. Чем ближе, тем оглушительнее грохотали цепи лебедок, пыхтели краны, раздавались какие-то металлические удары.

У первой колонки я умылся — лицо было черно от сажи, словно я только что слазил в дымоход, — и отправился к явочной квартире. С большим трудом отыскал нужную улицу и дом. Вошел в калитку. Немолодая женщина развешивала во дворе мокрое белье.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, милок, здравствуй, — продолжал свое дело, отвечала женщина.

— Скажите, пожалуйста, здесь живет Николай Герасимов? Он в порту работает.

Женщина бросила вешать рубаху и испуганным полушепотом, скороговоркой выпалила:

— Что ты, что ты, родимый! Он давно уж, поди, в Сибири. — Она подошла ко мне вплотную, вытирая руки о фартук. — Здесь полгода назад столько народу заарестовали! Вот и Герасимова Кольку тоже… А кто он тебе?

— Односельчанин. Родители его просили узнать, что с ним стряслось. Писем-то от него все нет как нет.

— Вот так, касатик, и скажи: мол, ваш Николай неведомо где. А парень он был хороший, непьющий. Я белье ему всегда стирала…

— Ну что ж, — как можно спокойнее проговорил я, — так и передам. — И вышел со двора.

Вот так сюрприз! Не зря предупреждал меня «Дед»! Связей нет, денег почти нет… Что предпринять? Сначала — хотя бы найти ночлег. Все остальное — потом.

На окраине отыскал заезжий двор. Большие ворота, за ними каменные флигеля. Прошел мимо сторожа прямо к первому зданию. Окрик:

— Эй, парень, куда прешь?

— Как куда? Ночевать.

— А ну, давай сюда.

Я послушно вернулся.

— Ты что, новичок? Или больно хитер, на шармака хочешь переспать?

— Я в первый раз.

— Так спрашивать надо. Иди вон туда, — показал мне страж на небольшой домик неподалеку от ворот. — Там тебе дадут квиток, его покажешь мне, а потом пойдешь в корпус.

В домике помещалась контора ночлежки.

— Паспорт! — коротко бросил прыщеватый писарь, не переставая жевать булку с колбасой. — На сколько?

— Что — «на сколько»?

— На сколько ночей? — нетерпеливо повторил тот.

— Думаю, на одну-две.

— Тогда прописывать не будем. — Он вернул мне мою «липу» и протянул талончик. — Плати и ступай.

Устроился я на общих длинных нарах, положив под голову пиджак и котомку. Но было не до сна — ворочался, искал какой-то выход. Решил побродить в порту возле кораблей, поговорить с матросами: может, и удастся забраться тайком на какой-нибудь пароход.