Наконец-то! Наконец-то все мытарства позади! Я не сдержался и сжал товарища в объятиях. Парень я был не из слабых, и не будь он тоже крепким хлопцем, наверное, я бы основательно его помял на радостях.

— Ну-ну, поосторожнее! А то останетесь без преподавателя. — Он крепко пожал мне руку. — Николай Козлов, — назвал он себя.

Кажется, уже после революции я узнал подлинное имя руководителя Львовской партийной школы бомбистов — Николай Павлович Бородонос. В 1905 году в Киеве он возглавлял мастерскую бомб на Жилянской улице, в том самом доме, где я жил на конспиративной квартире. Потом Николай Козлов перевез эту мастерскую в Ростов-на-Дону. Жандармы нашли лабораторию, замаскированную под «Техническую контору», и попытались арестовать Козлова и его товарища Усенко. Однако боевики метнули в жандармов две бомбы и скрылись.

И вот теперь этот спокойный, изящный, с иголочки одетый человек, похожий скорее на светского франта, чем на боевика, хладнокровный и невозмутимый, заведовал Львовской школой.

Мы как-то сразу понравились друг другу, и эта взаимная симпатия сохранилась до конца нашего совместного пребывания во Львове.

Из курсантов я приехал первым.

— Что ж, будем ждать остальных. Надо набрать человек десять-пятнадцать, — сказал Николай. — Ну, а как добирались?

Я махнул рукой и поведал, с какими приключениями переходил кордон.

Козлов возмутился:

— Это уж киевляне виноваты. Дилетанты! Разве так доставляют людей! Сегодня же отправлю письмо в Южное бюро…

И он растолковал мне, как в идеале полагается перебрасывать подпольщиков за рубеж, а затем тут же, при мне, написал в Киев, и следующие курсанты ехали уже «по правилам».

Гостиница, куда Козлов устроил меня на житье, была небольшой и очень уютной. Меня проводили на второй этаж и показали номер. Он мне очень понравился. Никогда еще не доводилось мне жить в такой просторной, чистой и светлой комнате.

Хозяин, высокий, изысканно вежливый рыжеусый поляк с блестящим, словно только что отлакированным пробором, самолично познакомил меня с порядками, показал все места, которые могли мне понадобиться. Потом, вытащив записную книжечку и тоненький карандаш, притороченный к ней золотою цепочкой, он справился:

— В котором часу пан изволит ложиться спать?

— Это зачем же вам? — подозрительно спросил я. — А может, я на всю ночь пойду гулять?

— Как пану угодно, — с готовностью согласился хозяин. — Но ведь не можно же, чтобы пану было холодно в постели…

Хозяин вовсе не намеревался вторгаться в мою личную жизнь. Мягкий львовский климат позволял не отапливать помещение, и вместо этого в гостинице согревали постели постояльцев специальным лотком с горячими угольями. Горничная засовывала лоток под одеяло перед тем, как жилец укладывался спать.

В нашей семье мы с братишкой спали вповалку прямо на полу. Не было даже никакого тюфяка, а о существовании простынь мы и не знали. Подстилкой нам служило тряпье из старой, изношенной одежды. Вместо подушки в головах лежал холщовый мешок, набитый охлопьем — негодными остатками льняной пряжи. Укрывались мы самотканой дерюгой, одной на всех. Подполье тоже не баловало меня комфортом. А тут вдруг чудесная комната, мягкая перина, белоснежные, хрустящие простыни и, как венец всего, медная грелка!..

Но привыкать к новому и незнакомому было мне не впервой. После того как я стал членом нелегальной партии и боевиком, старшим товарищам немало пришлось со мной повозиться, прежде чем пустить «в свет» как подпольщика-профессионала. Надо было меня, полудеревенского парня, никогда не надевавшего ничего, кроме картуза, косоворотки, портов и грубых сапог, приучить к воротничку, манишке, манжетам, запонкам, котелку, брюкам дудочкой, штиблетам, а главное — к галстуку. И все-таки вышколили.

Самым трудным было для меня выучиться «цивилизованно» есть. Ведь дома у нас вся семья хлебала щи из общей деревянной чашки деревянными же ложками. Никаких иных приборов и сервизов не было. Теперь же я был обязан правильно держаться в любом обществе, куда бы меня ни забросила судьба. Малейшая оплошность или неряшливость могли привести к провалу.

…Бездельничал я во Львове, совершая экскурсии по городу, примерно с неделю. К ее исходу съехалось до десятка курсантов — из Казани, Одессы, из Латвии, Финляндии, с Урала. Некоторые поселились в одной гостинице со мной. В соседнем номере обосновался мой земляк — златоустовец Петр Артамонов, по кличке «Медвежонок».

Я оказался самым молодым и самым малограмотным. Теоретическая часть давалась мне труднее всех.

Мастерская, в которой мы занимались, находилась в том же доме, где жил Николай. Это была просторная комната с несколькими столами и полками, уставленными различными колбами, банками и другими лабораторными приборами.

Началось учение с самых мирных вещей: с черчения, измерения объема кубов и цилиндров, со знакомства с инструментами. От теории помаленьку стали переходить к практике, покуда тоже школьной — решали задачи на объем и вес.

Однажды, придя на занятие, мы увидели на столе преподавателя небольшой картонный цилиндр.

— Вот, товарищи, — сказал Николай, — так выглядит ручная бомба нашей конструкции. Картонный корпус наполняется взрывчатым веществом. Туда же вкладывается запальник…

Значит, мы подошли к сути дела.

Так как все наши бомбы изготовлялись из специального толстого картона, необходимо было научиться раскраивать и резать картонные листы, предварительно рассчитав размер и форму оболочки в зависимости от того, какой взрывной силы требовался снаряд.

Потом мы занялись запальником — душой снаряда. Это было самым трудным. Запальник должен точно соответствовать весу и объему бомбы — значит, необходим особенно точный расчет. Кроме того, нужна сугубая тщательность в работе. И вот почему.

Запальник наш представлял собою несложный, но весьма опасный прибор. В его конструкцию входила запаянная с обоих концов стеклянная трубка с серной кислотой. Если трубка плохо запаяна, запальник мог самопроизвольно воспламениться. А представляете себе, что это означало в наших подпольных условиях, когда бомбы с готовыми запальниками хранились не в специально оборудованных складах, а на квартирах рабочих — членов боевых дружин? Малейшая небрежность «на производстве», ерундовая оплошность — и на воздух взлетит дом, погибнут не только подпольщики, но их жены и дети, десятки вовсе непричастных к делу людей… Вот какая безмерная ответственность лежала на нас, боевиках, занятых изготовлением боеприпасов для организации!

Отдела технического контроля у нас, конечно, не было. Техника безопасности тоже была весьма сомнительная. Каждый сам не за страх, а за совесть проверял запальники, которые мастерил. Полагалось после пайки изо всех сил трясти проклятую трубку, чтобы убедиться, что кислота не просачивается. Ежели после нескольких минут таких «упражнений» содержимое трубки не вытекало, ее на три-четыре дня оставляли на ватке, пропитанной зажигательной смесью. Ватка не загоралась — продукция считалась доброкачественной.

Николай хотел, чтобы мы не только разумом, но и каждым нервом ощутили, какой груз взвален на наши плечи. И он придумал для нас тяжкое испытание.

Как-то он вошел в мастерскую своей обычной, слегка развалистой, уверенной походкой, одетый в новенький, только от портного, костюм. Стоячий крахмальный воротничок с загнутыми по моде того времени углами слегка врезался в его смуглую шею. «Бабочка» пестрела на сияющей твердой рубашке. Николай подошел к столу, несколько небрежно — была у него такая манера — взял чей-то запальник, повертел его в пальцах. Потом обвел нас взглядом. В глазах его сверкнула эдакая дьявольская искорка.

— Ну-с, — проговорил он, — отлично. Запальники проверены? А теперь вот что. Разбейтесь на пары. Каждый в карман по запальнику — и марш за город, на бывший артиллерийский полигон. Я впереди, вы — за мной. Дистанция между парами — пятьдесят шагов. Ясно?

Воцарилось молчание.

— Значит, ясно, — подвел итог Николай. — Ну, быстренько. — И, сунув в карман один из запальников, такою же развалочкой вышел.