Однако вслух он произнес лишь:
— Вот как!
Девушка равнодушно посмотрела на него и принялась что-то писать в своем блокноте. Роджер повернулся к ней спиной.
Машина стояла у подъезда. В ресторане на Энглси был заказан столик. Быть может, чтобы избавиться от разочарования, самое лучшее — посмотреть фактам в лицо и смириться с происшедшим, Роджер сел в машину и не спеша, по лабиринту проселочных дорог, добрался до того места в центре Энглси, где находился ресторан. Столик еще не был занят. Извинившись за то, что он приехал один, а не вдвоем, Роджер сел и, хорошенько поработав челюстями, съел все самые дорогие и изысканные блюда, какие мог предложить ресторан. Он сосредоточенно ел и пил, не просто поглощая то, что было у него на тарелке, а занимаясь тем, что французы называют degustation[20]. Авокадо и креветки, жареная рыба, говядина по-фламандски, сыр и сельдерей — и ко всему соответствующие вина. Под конец хороший коньяк с кофе и небольшая, но отличная сигара.
Поглощая все это, Роджер время от времени поглядывал на пустой стул напротив. Кто-то должен был на нем сидеть, но не Райаннон. Он теперь понял, что пошел по неверному следу. Он не чувствовал горечи. Просто все это было до предела абсурдно — мечта, рожденная игрою воображения, растревоженного одиночеством и воздержанием, жизнью, оторванной от реальности. Когда он шагал по голым горным склонам или сидел один в квартире, которую миссис Пайлон-Джонс сдавала приезжим на лето, любые сексуальные отношения представлялись ему маловероятными и нереальными. Но здесь, на ровной земле, где вокруг него ужинали люди, похожие на застройщиков и оптовых торговцев рыбой, дважды два складывалось в четыре. Райаннон! С таким же успехом он мог пожелать, чтобы Клеопатра восстала из мертвых.
Неся в себе тяжелый балласт еды и питья, он, пошатываясь, направился к машине и осторожно поехал назад в Лланкрвис. Гэрет, должно быть, только что вернулся в поселок с десятичасовым рейсом. Подъехав к домику миссис Пайлон-Джонс и выключив мотор, Роджер вдруг услышал ровный голос Гэрета, который произнес тогда, как бы ставя точку: «Желаю вам счастья».
Ну и тебе счастья, Гэрет. Подвинься немного. Я намерен присоединиться к тебе на этом твоем продуваемом всеми ветрами рифе. Я тоже стану орлом, как и ты, и буду жить в гнезде из сухих сучьев, и забуду, что я когда-то был человеком.
Забуду, забуду, забуду.
На следующее утро в восемь часов, шагая вверх по склону на работу, Роджер побился сам с собой об заклад, что Гэрет даже и не спросит его, как он провел накануне вечер. Он поставил десять тысяч фунтов на то, что Гэрет вообще ничего не скажет на этот счет. Ну и, конечно, выиграл. Это как-то преисполнило его уверенности в себе. В мрачной молчаливости горбуна, в поразительной последовательности, с какою он отказывался воспринимать что-либо за пределами своего автобуса и связанных с ним забот, было что-то здоровое и успокаивающее.
Они прогромыхали в восемь пятнадцать вниз, потом в десять тридцать наверх, а затем Роджер попросил Гэрета отпустить его и сказал, что встретится с ним уже в городе. Ему надо вернуть взятую напрокат машину. Гэрет кивнул. Даже и сейчас он не проявил никакого любопытства и не поинтересовался, как провел время Роджер.
Всю ночь шел дождь. Воздух был прохладный и чистый, словно прополосканный этим мягким дождем. Солнце холодно светило, отражаясь в ровной поверхности моря. Зима уже почти наступила. Заморозков еще не было, но Роджер чувствовал холодок в воздухе.
Дорогая машина поблескивала и казалась такой же чистой, как весь остальной мир в это утро, и в то же время — жалкой и ненужной, как невеста, от которой жених отказался у алтаря. Не давая себе времени на раздумья, Роджер сел в машину и включил мотор. Он снял ее с тормоза, и машина медленно покатила вниз. Сначала он ехал на третьей скорости, но когда дорога стала круче, перешел на вторую. Как хорошо он знал эту дорогу — она навсегда врезалась ему в память. Каждый ее поворот, каждый изгиб. Он изучил ее подметками ботинок, шагая взад и вперед по автобусу.
Свежий утренний воздух так и подбивал Роджера опустить стекло. Он снял правую руку с руля и принялся вертеть ручку, одновременно заворачивая машину вправо между высокими каменными стенами. И тут оно случилось. Передок машины вдруг резко перекосило, руль повело в обратную сторону и чуть не вырвало из левой руки Роджера. Машина закачалась, словно катер на высокой волне, отбрасывая Роджера влево на место пассажира. Выпустив ручку, с помощью которой он опускал стекло, Роджер обеими руками ухватился за руль, но в эти полсекунды машина еще больше вышла из повиновения. Точно сквозь туман, Роджер увидел, как под гору подскакивая покатилось колесо, и машина ударилась носом в придорожную ограду. Раздался скрежет металла, крыло расплющилось, Роджера с силой отшвырнуло в сторону. Угол ограды въехал в левое окно, и пассажирское сиденье засыпало осколками толстого стекла. Машина стала.
Роджер вылез из нее — его колотила дрожь. В голове была только одна мысль: жаль, что у него нет с собой бутылочки с коньяком. Обойдя машину спереди, он сразу увидел, что она повреждена не очень сильно, но ремонт будет стоить немалых денег. Левую сторону передка смяло в лепешку. Придется заменить фару, выправить крыло и повозиться с несколькими глубокими царапинами и зазубринами на дверце. Разбитое стекло легко заменить, но сейчас зрелище было страшноватое — эта зияющая дыра посредине и сверкающие осколки, которые валялись вокруг, словно драгоценные камни для расшивки платья. Он окинул взглядом сбегавшую вниз дорогу — колесо, подскакивая, все еще катилось по ней. Роджер увидел, как оно взлетело на узкий тротуар перед домами. Произошло все это у въезда в следующий за Лланкрвисом поселок. Роджеру не хотелось даже думать о том, что было бы, если бы колесо сорвалось, когда он уже ехал по улице.
Словно загипнотизированный, он продолжал смотреть на отскочившее колесо, а оно все катилось по тротуару, вдоль низкой ограды, отделявшей от улицы крошечные палисадники. Потом оно, видимо, налетело на какое-то препятствие — возможно на камень или на детскую игрушку, брошенную у калитки, — еще раз подпрыгнуло, изменило курс и со скоростью не менее сорока миль в час прямиком покатило к двери магазина и почты.
Роджер хотел крикнуть, замахать руками, но все случилось так быстро, что он ничего не успел предпринять. К двери в магазин вели две ступеньки. Колесо взлетело на них. Нижняя половина двери была из дерева, а верхняя из стекла. Ступеньки несколько сдержали стремительное продвижение колеса, и оно ударилось в деревянную часть двери. Это была первая счастливая случайность. Второй счастливой случайностью было то, что возле двери никого не оказалось: никто в этот момент не входил и не выходил. Роджер представил себе, что было бы, если бы тут оказался ребенок или еле держащийся на ногах старик-пенсионер, увидел, как колесо опрокидывает его и убивает. Но ничего такого не произошло. Колесо ударилось о деревянную часть двери и отскочило, но от удара из верхней ее части высыпалось все стекло. А колесо скатилось в канаву и улеглось там, невинно отражая небо в своем блестящем металлическом колпаке.
Роджер ринулся вниз с холма; ноги нетвердо держали его. Когда он бежал по деревенской улице, на его пути открывались двери, и женщины, в повязанных вокруг головы платочках, провожали его взглядом. Он не успел увидеть выражение их лиц, но не сомневался, что они с неодобрением смотрели на него. Из магазина и с почты до него донеслись женские голоса, громко кричавшие что-то по-валлийски. Он решил, что там полно женщин, пришедших спозаранок за покупками, но когда взбежал по ступенькам и, еле переводя дух, вошел в магазин, то обнаружил, что их всего две. Однако голоса у них были высокие, звонкие, и обе бегали по магазину, как испуганные курицы. Почтмейстер, пожилой человек, похожий на гнома, со сверкающей лысиной, прикрытой несколькими длинными прядями тщательно зализанных волос, стоял в той части помещения, которая была отведена под почту, и молча в ужасе смотрел сквозь проволочную сетку на случившееся. Он был слишком стар, чтобы заниматься еще и торговлей в магазине, и обычно ему помогала дочь, но этим утром она уехала на час или два в Карвенай.
