Но ведь она замужем. Она вовсе не дитя, не третий, более рослый ребенок в этой группе невинных детей, — все это его фантазия. Она замужняя женщина. Несчастная, незаслуженно одинокая в своем замужестве, так же как он несчастен и незаслуженно одинок. И обоим трудно найти из этого состояния выход.

Он медлил, раздумывая, пройти ли мимо, или повернуть и тихонько возвратиться в Карвенай, избежав встречи, или же, мобилизовав мужество, подойти к ней и поговорить. Она была нужна ему, и эта потребность в ней пугала Роджера. Если она оттолкнет его… воспротивится вторжению краткой идиллии в свою нелегкую жизнь… Но, как это часто бывает, именно своей неподвижностью он привлек к себе внимание. Сначала его увидел один ребенок, потом другой, а теперь уже и Дженни посмотрела в его сторону. Посмотрела и отвернулась, снова посмотрела, словно гадая, знает она этого человека или нет. Отчаявшись принять какое-либо решение, он неуверенно помахал ей и двинулся в ее сторону.

— Никак это Роджер Фэрнивалл, я не ошиблась? — сказала она, когда он остановился подле нее, пройдя ярдов десять по камням и водорослям от дороги до края воды.

— Он самый, — сказал он и, не дожидаясь приглашения, опустился на камни и попытался включиться в их компанию. — Ищете живность? — спросил он, придвигаясь поближе. (Прояви благожелательный интерес. Стань любимым дядей. Завяжи какой-то разговор.)

— Здесь нет никакой живности, — сказала она, выпрямляясь и глядя прямо ему в глаза своими до боли чистыми глазами. — Единственное, что меня тут не устраивает. Побережье такое голое — одна галька.

— Мы ищем красивенькие камушки, — произнес ребенок постарше.

Расположившись поудобнее, Роджер принялся разглядывать детей; обращалась к нему девочка лет пяти, а второй ребенок, который сейчас смотрел на него и застенчиво молчал, был мальчик, примерно на год младше.

— Вот как — красивенькие камушки? И много вы нашли?

— Да, — сказала малышка уверенным голосом собственницы. — Они тут — в мешочке. — И она показала ему мешочек, сшитый из ярких шерстяных лоскутов. — Это все мои. А Робин держит свои в карманах.

— Я собираю только беленькие, — сказал мальчик еле слышным от застенчивости голоском. И поспешно сунул ручонки в карманы, словно оберегая свои сокровища от посягательств этого уставившегося на него чужого дяди.

— Мэри, Робин, это мистер Фэрнивалл, — торжественно представила его детям Дженни.

— Он папин приятель? — спросила Мэри, глядя на Роджера и явно прикидывая, можно ли тут рассчитывать на какое-нибудь развлечение.

— Нет, он мой приятель.

Это уже кое-что!

— Вам здесь нравится? — спросил Роджер. Вопрос был глупый, ясно было, что он хотел спросить: «Вы часто сюда приходите?»

Но она ответила на него со всей серьезностью:

— Очень. Я часто приходила сюда, когда была студенткой. Долго бродила одна и раздумывала о том, что готовит мне жизнь. — Она рассмеялась, иронизируя над собой, но не жалея себя. — И теперь, хотя я знаю, что она мне уготовила, я по-прежнему прихожу сюда. Только почти всегда с детьми. Они будут расти где-нибудь в пригороде, я же хочу, чтобы у них сохранилась память о дикой природе, а не о пригородах.

— Догадываюсь, — сказал он, — что у вас самой сохранились такого рода воспоминания. И они помогают вам переносить пригороды.

— Вы правы. Слава богу, у меня есть такие воспоминания. Мой отец очень любил ловить рыбу. Он забирал нас с собой в Довдейл, моего брата и меня, и мы целыми днями носились по берегу, когда были не больше вот этих двоих.

— Смотри, смотри, мамочка! — воскликнула Мэри, прерывая их разговор. — Какой хорошенький, красненький!

Мать, сколько следовало, полюбовалась камушком, прежде тем он исчез в мешочке.

— Они такой нежной расцветки, — заметила она, обращаясь к Роджеру. — Встречаются дивные темно-зеленые, такие я больше всего люблю — очевидно, зеленый сланец, обкатанный морем.

— А я люблю яркенькие, — заявила Мэри. — И куклы мои любят такие. У них большой дом, они там живут, и им нужны украшения и драгоценности. Папочка говорит: «Все леди любят украшения и драгоценности», а мои куклы — леди.

Теперь, приглядевшись к детям, Роджер обнаружил, что у Мэри лицо такой же формы, как у отца — более круглое, чем у Дженни, и со временем, когда девочка вырастет, оно станет менее тонким. И все же это не было лицо Туайфорда: в глазах не проглядывал расчет, они были невинные, нетронутые. А мальчик, подошедший сейчас к ним, был и вовсе почти копией матери.

— А у меня в кармашках есть беленькие камушки, — сказал он и посмотрел на Роджера с таким видом, точно решил доверить ему некую тайну. — Беленькие, как молочко, беленькие, как наволочки, беленькие, как облачка. Так мы говорим, когда играем (он не пояснил, что это была за игра). — Хотите посмотреть?

— Очень!

Пухлая ручонка исчезла в кармане, другая полезла в другой карман. И на раскрытую в ожидании ладонь Роджера торжественно легли пять белых камушков. Они были совсем гладкие и светились чистым молочным светом. В одном или двух проглядывали тонкие пурпурные жилки.

— А я свои камушки куклам в домик не кладу. Я не играю в куклы. Я из своих камушков строю садик.

— Вот как?

— Да, лунный садик.

— Лунный?

— Ну да, как на луне. Весь беленький. — Робин сгреб камни своими маленькими цепкими пальчиками. — Вы насмотрелись уже на них?

— Да, спасибо.

— Тогда я положу их назад в кармашки.

Спрятав камушки, Робин вернулся к прерванному занятию. И оба ребенка, забыв о Роджере, вновь занялись своим серьезным делом, словно, пропустив его через свое сознание, они могли больше не думать о нем и предоставить его заботам мамы.

Роджер пристально смотрел на Дженни. Желал ли он ее больше, чем, скажем, Райаннон? Конечно, Райаннон была куда красивее. Но она была уж слишком хороша — она возбуждала его до потери сознания. И даже если бы ему вдруг фантастически повезло и он сумел бы завоевать ее расположение, ему всегда бы казалось, что он недостоин ее. А вот с Дженни он мог представить себе счастье вполне возможное, реальное — счастье домашнего очага, где найдется место и для двух детишек, которые иначе обречены расти в душной атмосфере, созданной этим денежным мешком Джеральдом Туайфордом, жить в milieu[15], где их будут всегда окружать люди вроде этого омерзительного слизняка Дональда Фишера. Дженни была нужна ему, и он мог дать ей то, что ей было нужно, — почему же не попытаться? Ветер налетел и покрыл рябью воду, холодную и соленую, растворяющую фальшь.

— Вы бываете когда-нибудь вечерами свободны? — внезапно спросил он ее.

— Иногда. — Ее голос звучал намеренно ровно.

Он продолжал наступать:

— А вы не согласились бы провести как-нибудь вечер со мной?

Она посмотрела вдаль, поверх воды.

— И что же мы будем делать?

— Что хотите. Есть, пить, болтать.

Она насупилась.

— Рестораны исключены. Здесь нет ни одного хорошего, да и вообще… — Она умолкла, но он понял, что́ она хотела сказать. Она замужем, а рестораны — место общественное.

— Я не думал о ресторане, — поспешал он пояснить. — Я приготовлю что-нибудь в своей берлоге.

— Вот как! — сказала она и с иронической усмешкой повернулась к нему. — У вас есть берлога?

Он рассмеялся. От этого слова так сильно отдавало печальными и смешными ассоциациями, связанными с холостяцкой жизнью.

— Все где-то живут.

— Но вы, видимо, живете в таком месте, где вы можете принять меня, накормить обедом и даже приготовить его. Как удобно.

— Не надо иронизировать, — сказал он. — Я честный труженик и снял летнюю квартирку, за которую между июнем и сентябрем люди платят большие деньги. А я получил ее почти задаром.

— Очень хорошо, — сказала она уже без всякой иронии.

— По средам я кончаю рано. Живу я в Лланкрвисе. Первый дом направо после знака, ограничивающего скорость до тридцати миль в час. У меня свой вход сбоку.