«Опять отцепились!» — с ужасом подумал ученый и неловко, вприпрыжку побежал.

Через минуту он ворвался в кабинет начальника опытной станции. Академик Никольский поднялся к нему навстречу:

— Что случилось, Сергей Степанович?

— Парашют… Опускается… — задыхаясь, прохрипел Трубокуров и, чтобы не упасть, оперся обеими руками о стол.

— Парашют? — переспросил Никольский. Но тотчас же тень беспокойства, появившаяся в его глазах при виде Трубокурова, исчезла. Он улыбнулся. — Не волнуйтесь, дорогой профессор. Все в порядке… Это…

— Что же это?

— Фотографии.

— Фотографии?

— Ну да… Выпейте воды, профессор. Вот уж не предполагал, что вы можете быть таким…э-ээ… невыдержанным.

— С кем поведешься, от того и наберешься, — немного приходя в себя, полушутя-полусерьезно ответил Трубокуров и, глотнув из стакана, уже обычным своим спокойным голосом снова спросил, о каких фотографиях помянул академик Никольский.

Академик хлопнул рукой по кипе листков, лежащих перед ним, и сказал:

— Вот телефонограммы астрономов, находящихся там, в стратосфере, на СЭС. Они подытоживают первые свои наблюдения, произведенные с первой в мире высотной аэрообсерватории. Я не очень сведущ в астрономии, но и мне совершенно ясно из сообщений профессоров Кукарина и Трынова, что высотная аэрообсерватория открывает новую эпоху в астрономической науке. Вот пожалуйста… Сообщение о том, что они получили спектрограммы и фотографии оболочек Солнца, в том числе короны, которые, по мнению этих ученых, дадут большой материал для решения проблем строения атмосферы дневного светила. А до этого были сообщения, что они получили также спектрограммы и фотографии атмосферы Венеры, газового хвоста Земли, открытого несколько лет назад академиком Фесенковым, и так далее. И вот эти-то спектограммы и фотографии сейчас спускаются на парашюте.

— Ясно! А я-то подумал, что опускается трос! — воскликнул Трубокуров.

— Нет. Теперь этого не может случиться. Да и не опасно, если случится, — сказал Никольский и продолжал увлеченно: А сегодняшней ночью Кукарин и Трынов начнут документировать фотометодами свои наблюдения за звездными скоплениями! У них есть новые камеры, приспособленные для съемок, с большой экспозицией, несмотря на вибрацию. Ведь СЭС работает и, конечно, немного сотрясается. Есть и небольшая качка. И все же наши астрономы уверены в получении исключительно ценных данных. Кукарин мне вчера говорил по телефону, что звездный мир нашей Галактики просматривается с первой заоблачной обсерватории настолько хорошо, что вскоре Амбарцумян получит новые «вещественные» доказательства правильности своей теории группового происхождения звезд.

Академик Никольский откинулся на спинку кресла и замолчал. Глаза его сощурились. Казалось, что он глядит куда-то далеко-далеко.

— Эх, профессор! — немного времени спустя воскликнул он встрепенувшись. — Много чудесного видел я на своем длинном веку! Иногда вот так закроешь глаза — и проходят перед внутренним взором научные события, одно примечательней и ярче другого. Кто бы мог подумать в начале нашего века, что возможны такие открытия, свидетелями которых мы стали! Я — работник науки, и мне понятны эти свершения, и особенно гигантская поступь науки нашей Родины. Вспомним… Расшифрованы многие тайны атома, тайны живого вещества, тайны жизни на планетах, тайны рождения миров… А успехи в области техники? Кто бы мог подумать в дни моей юности, что будут машины, заменяющие труд десятков тысяч людей, заводы-автоматы, самолеты, мчащиеся скорее звука, микроскопы, увеличивающие в сто тысяч раз, приборы для видения не только ночью, но и в туманах!… А что еще будет! К великим дерзновениям зовет нас, ученых, народ, партия. Эх, профессор! Как хорошо! Как широки путидороги для советского человека! — Академик Никольский стремительно, по-молодому поднялся. — Ну, идемте, дорогой, теперь к нашему деду. У него вас ждет сюрприз. Какой — не скажу! Идемте…

…Иван Михайлович Дубников встретил ученых на пороге дома. Он с большим достоинством поклонился и, широким жестом указывая на дверь, сказал своим густым басом:

— Прошу гостей в мой курень! Благодарствую за уважение.

В столовой, также поясным поклоном по старинному обычаю, приветствовала Никольского и Трубокурова матушка Акулина:

— Не обессудьте! Чем богаты, тем и рады!

— Ого-го! Вот так «чашка чая» у Дубниковых! — весело воскликнул Никольский, здороваясь с хозяйкой. — Ведь на столе столько всего, что глаза разбегаются.

Удовлетворенно улыбаясь, дед Дубников огладил усы и пригласил садиться. Но как только все заняли места, он встал, осторожно поднимая полную стопку.

— Правильно! Тост! — сказал академик.

Лицо деда стало серьезным.

— Так точно — тост, — тихо начал он и затем взволнованно произнес: — Предлагаю за счастье народное, за партию, что привела нас к нему! Благодарность ей от всех трудовых людей на земле!

Через полчаса примерно, когда гости отведали разнообразные кушанья, чудесно приготовленные хозяйкой, Дубников снова встал из-за стола, шагнул к простенку между окнами и раздвинул занавеску, закрывавшую нечто похожее на комод.

Академик взглянул на часы и, подмигнув Трубокурову, сказал:

— Как раз во-время.

— В аккурат! — ответил хозяин и отошел в сторону. И тогда Трубокуров, догадавшийся, что «сюрприз» связан с этим комодом, увидел то, что никак не ожидал увидеть: экран телевизора новейшего типа! Экран светился зеленоватым огнем, по нему бежали волны.

— Москва?… Здесь?… — не удержался Трубокуров от восклицания. — Каким образом?

И, точно отвечая ему, из громкоговорителя раздался так знакомый ему голос Терехова:

— Внимание!… Внимание!… Говорит телепередатчик, установленный на стратосферной электростанции. Начинаем опытную передачу…

В этот момент на экране возникло веселое лицо говорящего. Он взмахнул руками и продолжал:

— Товарищи! Сейчас я познакомлю зрителей на земле с нашей новой СЭС. Экскурсию начнем с рубки управления в секции «А». Она находится на носу левого дирижабля. На командирском месте несет свою вахту пилот Панюшкин.

Экран точно раздвинулся, и Трубокуров увидел Панюшкина в кресле перед пультом управления и за ним, в большие круглые иллюминаторы — окна, — мерцание вращающихся ветровых колес, и еще дальше — нос второго дирижабля СЭС.

Один из иллюминаторов вдруг занял весь экран, и тогда стала видна ферма, соединяющая в пару дирижабли, и огромный план стабилизатора над ними.

— Товарищи! — продолжал между тем Терехов. — Сейчас вы видите рабочую часть СЭС — ее ветросиловые установки. Первая опытная СЭС имела одно ветроколесо, лишь один воздушный винт. Когда проектировалась СЭС-2, вначале предполагалось на ферму, соединяющую дирижабли, монтировать двадцать ветроколес, вращающихся в плоскости воздушного потока. Другими словами, с осями, перпендикулярными ему, или, грубо говоря, похожими на водяные мельничные колеса. Однако эта мысль была оставлена, и теперь силовая система СЭС состоит из шести быстроходных ветроколес, подобных гигантским пропеллерам. Эти сверкающие диски, чередой расположенные на ферме, и есть вращающиеся ветроколеса.

На экране снова возник пульт управления. Панюшкин повернулся лицом к зрителям и, приветливо кивнув, указал на один из приборов.

— Смотрите, товарищи, — сказал он, — вот указатель работы нашей СЭС. Сейчас суммарно все ветродвигатели развивают мощность в тысячу сто киловатт. Но сейчас у нас здесь относительное затишье. Изучение воздушных потоков в стратосфере методом «искусственных облаков» и наши наблюдения показали, что здесь не всегда одинаковы не только структура, но и сила ветра. Вихревые потоки возникают главным образом при перемещении больших воздушных масс — при глубоких циклонах и антициклонах. Сила ветра также иногда уменьшается. Но… даже затишье у нас — это сильная буря на земле!

На экране возникли стрелки анемометров *. Они дрожали у цифры «40». Со скоростью 40 метров в секунду, или около 150 километров в час, мчались в стратосфере воздушные струи. Затем экран снова как бы раздвинулся, и зрители увидели Панюшкина и подошедшую к нему Лену Павленко с блокнотом, а затем дверь. Она открылась, и за ней возникла длинная, светлая комната. По стенам ее висели различные приборы, а у окон стояли небольшие столы и кресла.