И он решительно включил вентиляционное устойство. Разница между давлением внутри скафандра и в окружающей атмосфере оказалась очень незначительной. Тогда Александров рванул застежку-молнию скафандра и с наслаждением стал глотать холодный, бодрящий воздух.

Надышавшись, он снял шлем, поднялся и прислонился к окну. Панюшкина он не стал «соединять» с атмосферой, потому что у него был еще запас кислорода в баллоне.

…Мимо гондолы снизу вверх неслись клочковатые хлопья облаков. В лицо бил сырой, прохладный ветер. Но вот облака стали редеть, и Александров увидел землю, сначала в виде неправильных, угловатых черных пятен, появившихся в облаках, а затем как огромную темную плоскую чашу.

Кое-где далеко-далеко внизу сверкали желтые искорки костры полевых станов, очевидно, тракторных колонн, которые распахивали степную целину. И лишь у горизонта на юге и юго-востоке искрились и мерцали россыпи электрических огней.

«Это, несомненно, какой-то крупный населенный пункт. Но какой?»

Ориентироваться Александров не смог, но от окна не отошел: уж очень приятно было смотреть на землю.

Через некоторое время, когда СЭС снизилась и до поверхности земли на глаз оставалось не более двух километров, Александров обнаружил, что огни, появляющиеся под гондолой, очень быстро смещаются к востоку. Его снова охватила тревога: было ясно, что СЭС несет очень сильный восточный ветер. Этот ветер был уже не влажный, а сухой и пахнул полынью. Насколько велика сила ветра, Александров вскоре установил: СЭС пронеслась над большой рекой — очевидно, Уралом — всего за полминуты!

Теперь надо было готовиться к приземлению. Александров поднял бесчувственного Панюшкина, усадил его в кресло и крепко привязал. Затем он выбросил в окно все, что можно было: сломанные приборы, рацию, скафандр, даже шкафчики, спустил гайдроп и включил в действие балластосбрасыватель. Этот механизм работал плохо, но все же несколько тормозил скорость снижения.

«Если бы баллон был наполнен водородом и была бы ракетница, я рискнул бы сжечь его ракетой. Тогда мы сразу плюхнулись бы. А теперь нас, видно, крепко потреплет. Бедняга Панюшкин! Только раз мне пришлось садиться на «сферике» при скорости ветра километров двадцать пять в час — отделался вывихом но^и. А сейчас ветер, чорт бы его побрал, дует на все сорок! Рано ты радовался везенью, рано, дружище!»

Впереди в степи показался темный вал, похожий на железнодорожнуюнасыпь. Гондола неслась теперь над землей на высоте всего каких-нибудь 20 метров. Вот она вздрогнула и немного накренилась. Гайдроп несколько затормозил скорость полета, но все же она была значительна. Пилот понял, что ему необходимо вскрыть разрывное приспособление и выпустить весь газ из баллона до того, как СЭС достигнет насыпи. Вот уже совсем близко впереди темный вал…

Скомандовав сам себе: раз, два, три, Александров изо всей силы потянул за разрывную вожжу. Вверху раздался треск и затем шипенье выходящего газа. И сразу же в уши пилота ворвался свист ветра в такелаже и характерный шум листвы. Он бросил взгляд в окно. Гондола неслась над самыми верхушками деревьев…

Машины с людьми вышли на поиски СЭС с опытной станции одной колонной. Но сразу же у восточной границы земель колхоза «Заря коммунизма» колонна разделилась на три части. Прямо на восток по грейдеру пошла «Победа» с начальником опытной станции Никитиным и врачом сельского медпункта, а за ней два грузовика с инженерами и рабочими станции. Направо, к юго-востоку, направились предколхоза Сельчуков на своем «Москвиче», трехтонка и «санитарка» с аэродрома, на которую, кроме фельдшера и медсестры, посадили, так же как и на грузовик, колхозников из стартовой команды Дубникова. На северо-восток свернул академик Никольский на второй «Победе» с Тереховым и врачом с аэродрома. А за ними, еле поспевая, последовала старая трехтонка «ЗИС», нагруженная прожекторной установкой. В кабине ее, потеснив водителя, сидел дед Дубников, а в кузове — еще двадцать колхозников из стартовой команды и Дубниковмладший.

Фланговые группы, по плану поисков, должны были разъехаться в стороны от грейдера километров на пятьшесть и затем продвигаться по проселкам к востоку параллельно с центральной группой. Таким образом, группы охватывали наблюдением полосу шириной не менее 15- 16 километров. А расчеты профессора Трубокурова показывали, что СЭС должна приземлиться к западу от колхоза «Заря коммунизма» примерно как раз в полосе такой ширины.

…Хорошо весной в степи! Даже в непогоду, в мглистую, ветреную ночь. Воздух пахнет то полынью, то чебрецом и прогретой землей. Он кажется плотным и в то же время необычайно свободно струится в легкие. Он как будто проникает в кровь и разливается по всему телу. И тогда ощущаешь, точно крылья раскидываются за плечами, и хочется приподняться, взмахнуть ими и полететь над серебристым, переливающимся простором, слушать перекличку перепелов и мягкий шорох молодых трав… Хорошо весной в степи!

Академик Никольский сызмальства любил степь. Он вырос на Дону, около станицы Цимлянской. Там, в степях, он играл когда-то в бабки и скакал на неоседланных конях, там впервые ходил на свидание; там, наблюдая за повисшими в воздухе жаворонками, впервые заинтересовался тайной полета птиц.

«Победа» вынеслась на холм. Кругом открылась неоглядная степь, и ветер буйно ворвался в открытые окна машины. На губах почувствовалась полынная горечь, и академик невольно вспомнил о своем далеком детстве.

«Да ведь это было еще в прошлом веке! — подумал он. — Как же я стар! И теперь там, где была наша станица, — дно огромного пресного моря и носатые севрюги роются в иле в поисках корма…»

И, конечно, не будь у него тревоги на душе, Никольский, как и всякий другой человек, стал бы перелистывать в памяти страницы своей молодости. А сейчас… разве можно было сейчас предаваться всегда приятным воспоминаниям о ранней поре жизни? Ведь где-то в ледяных потоках разреженного воздуха, во тьме ночи несется по ветру СЭС и в ее гондоле два человека, два товарища…

Академик сердито кашлянул, обернулся и сказал, обращаясь к седевшим позади Терехову и врачу:

— Прошу: наблюдайте внимательно за небом,- каждый со своей стороны. На меня надежда плохая… — И, помолчав немного, добавил: — Минут через пять мы получим новое сообщение от пилота, который нашел СЭС. Тогда и район приземления определится гораздо точнее. Тем не менее очень прошу: наблюдайте за небом внимательно!

В свете фар впереди возник свежий сруб небольшого домика… На дороге, около крыльца его, столбиком вытянулся маленький серый зверек. Когда машина приблизилась, он метнулся во тьму. Лишь искоркой, как от брошенной папиросы, сверкнули его глаза.

— Старое и новое, товарищ академик! — сказал водитель «Победы». — Суслик это. Их теперь даже здесь, на целине, почти не осталось. Планомерно вывели. А лет десять-пятнадцать назад — уж сколько их было! На полях они иногда урожай дочиста сами «убирали». Бывало едешь — и днем и ночью сотни этих зверьков стоят себе и посвистывают. Это и есть старое, о чем я говорю. А новое — это курень. Скоро сюда придет тракторный отряд нашей эмтеэс, степь поднимать… — Водитель искоса взглянул на встревоженное лицо Никольского и продолжал: — Да вы не убивайтесь так, товарищ академик! Найдем летчиков. Мне наш Дубников категорически заявил, что такой пилот, как этот Александров, из любого положения выберется. Про него дед еще в Отечественную войну многие замечательные истории слыхал. Да и Панюшкин, мы думаем, не подкачает. Находчивый парень. Он однажды…

На панели радиоприемника вспыхнула сигнальная лампочка, и водитель, не договорив, быстро выключил мотор и остановил машину.

«Внимание! Внимание! Говорит радиостанция «К-808»… «К-808»… — послышался сквозь свист ветра глухой голос профессора Трубокурова. — Передаю сообщение для академика Никольского, Никитина, Сельчукова. Внимание! Пилот, обнаруживший СЭС в 21 час 3 минуты, доложил, что СЭС находится на высоте четырех километров в квадрате «Б-11»… «Б-11»… «Б-11»… СЭС быстро опускается. Это доказывает, что воздухоплаватели вскрыли клапан. По расчетам, приземление системы возможно в квадрате «Б-9»… «Б-9»… «Б-9…» Повторяю…»