Вытащили в первый ряд членов Военного совета. Ставьте подписи, у Смерша патронов много.
Сержант в это время Качанову папиросу выдал. Стоит тот, курит, и видно, что сам не боится, а тело умирать не хочет, бьет его дрожь, лоб испариной покрылся.
Выхожу вперед.
— Гражданин Качанов, на ваше прошение о помиловании получен отказ. Приговор приводится в исполнение немедленно!
Алена из своего «ТТ» стреляет ему прямо в ухо. Снесло бывшего командарма в сторону, пал замертво. Затихла свора во дворе, вот так они увидели свое будущее — вчера генерал, а сегодня — пуля в голову.
Полковник Иванова вперед выходит.
— Всем членам военных советов выехать в свои части. Невыполнение боевой задачи будет расцениваться как измена родине. Виновные ответят по законам военного времени, суровым, но справедливым. Все свободны.
Тут у нас была домашняя заготовка. Всем на выходе наливали полный стакан, и выдавали сухарик с копченой рыбкой. И справку выдавали — 18 ноября участвовал в специальной акции Политуправления Красной Армии. При участии Смерша фронта.
20 ноября части фронта отбили у вермахта Малую Вишеру. А к нам больше с отчетностью по расстрелам никто не приставал. 22го прилетел порученец Мехлиса, дивизионный комиссар. Вызвали наш Ладожский отдел, всех четверых, в управление фронта. И без лишних слов привинтили к кителям ордена. Начальнику фронтового управления и Ивановой — ордена Боевого Красного Знамени, Алене и мне — Красные Звезды, а нашему сержанту — звание младшего лейтенанта и Знак Почета.
А по кабинетам зашептались, что там, наверху, был не только Поскребышев, начальник секретариата, но и кто-то важнее его.
Советские ордена — просто побрякушки. Но получать их все равно приятно. Подтверждаю.
— Здесь, в Ленинграде, действительно нет ничего, давайте вытащим начальство и флотских парней к нам, на Ладогу, там все и отметим, — предлагаю народу.
На том и порешили. Приглашенных набралось человек тридцать. Флот выдал спирт на технические цели, управление фронта привезло сервировку и салфетки, а все остальное у нас было свое. Отгуляли славно, все остались довольны. Отъезжающих мы нагрузили до отказа все той же рыбкой.
Части Красной Армии, неся огромные потери, рвались к бездарно отданному Тихвину. Но кое-где оборону немцев прорвать было нельзя. И тогда в мозгах полководцев начинали рождаться самые фантастические замыслы.
Задумали два стратега Хозин да Жданов порадовать товарища Сталина. И решили они по первому льду бросить в бой стрелковую дивизию и лыжный полк, пусть те ударят в тыл немецкому укрепрайону, что стоит рядом с Невским пятачком. Вдруг что-то выйдет.
Комдив даже точно знал — что. Очередное кровавое месиво из его дивизии. А он привык по-другому воевать, приучили его выскочки из первого полка, Соломин да Синицын, два друга-приятеля, не разлей вода. Конечно, с ними легче было, только Синицын погиб, а Соломина назначили командиром отдельного лыжного полка. Вроде он и рядом, а уже не посоветуешься — не свой.
И встал комдив 80й дивизии полковник Фролов, и сказал стратегам, что они педерасты дизентерийные. А застрелиться ему не дали, сразу скрутили, как за кобуру взялся. За компанию повязали комиссара дивизии Иванова и комполка Соломина, что тоже в драку полезли. Эх!
Дивизия пошла на лед под командованием майора Брыгина, как-то так. И до берега не дошла. Тяжело раненого майора вытащили в тыл, где он и умер в санитарном самолете, не попав в госпиталь. Мертвые сраму не имут, но только солдатиков, оставшихся на льду, все равно жалко.
— Здравия желаю, товарищ капитан НКВД!
— Здравия желаю, товарищ младший лейтенант НКВД!
Это мы с бывшим сержантом развлекаемся, прикалываемся, как он любит говорить. К нам все отделение на транспорте хочет перейти, даже начальник. У нас служить веселее.
В Ленинграде 20го ноября вновь снизили норму. Рабочая карточка — двести пятьдесят грамм, иждивенец получает половину, сто двадцать пять грамм, осьмушку от килограммового хлеба.
Это — смерть, и за разговоры про это — тоже смерть.
Мы не боимся, пусть нас боятся, потому что смерть — это тоже мы.
Город устал от сапог и петлиц, он молился и ждал весну, но осенью в нем стало много убийц, что хотели убить войну…
— Что у нас из срочных дел? — спрашиваю уже серьезно.
Работы было очень много, даже просто дать стандартную отписку на все запросы: «Сведений не имеем в связи с утратой архивов при отступлении, пожаре, наводнении, нужное зачеркнуть, ненужное дописать…», и то отнимало почти целый день. А помимо этого надо было запугивать рыбаков, а то рыбу перестанут давать, проверять лед на озере и искать, уже по привычке, девушек зенитчиц. Хотя за это время их уже могло никого и в живых уже не остаться.
— Вот ты найдешь их, — говорит младший лейтенант, кавалер ордена Знак Почета, — что ты будешь с ними делать, их же тридцать девок?
— Кстати, как их у меня отбирали, слушай, забавная история. Видит товарищ Берия, что грустит товарищ Сталин. Танки куда-то делись, старший сын в плен попал, хреновато дела идут. Решил его развлечь. И говорит ему: «Есть у меня товарищ Сталин такой капитан, что с тридцатью девками сразу живет. Что делать будем?» А товарищ Сталин человек умный, в семинарии на попа учился, библию учил, историю всякую, и знает, в отличие от тебя, бестолочи, что тридцать девушек — это жалкий мизер, нормальные пацаны, типа царя Соломона, князя Владимира Красно Солнышко, султана Мустафы имели по четыре сотни девиц. Вот какие орлы были! И отвечает товарищ Сталин своему верному наркому: «Что делать? Что тут сделаешь? Завидовать ему будем…»
Ждал смеха, а услышал вопрос:
— Так тебя товарищ Сталин знает?
Ну, душа простая, доверчивая.
— Лично не знает, но слышать слышал. Да и о тебе слышал, наверняка с ним награждение товарищ Мехлис согласовывал. У нас без приказа лучше ничего не делать, — учу жизни молодого командира.
— У нас тоже так говорят — не торопись выполнять приказ, вдруг его отменят.
Посмеялись.
— Тридцать! Четыреста! Здесь две! — сидит в углу, восхищается мощью людской. — Послезавтра в город едем, расстрел у нас. Комдив-80 Фролов, его комиссар Иванов, и комполка…
Я уже понял, кого расстреливать надо будет. Послезавтра.
— Аленка! — кричу.
— Я бегу, Олег, на ходу раздеваюсь! — и точно, влетает в кабинет по пояс голая.
Младший лейтенант смотрит на лейтенанта с усмешкой, вот у него главврач подруга, это серьезно, там грудь, так грудь, а тут одной ладошкой можно обе накрыть.
— Будем втроем? — интересуется восприимчивая к новому Алена.
Дернул же меня черт упомянуть о групповом сексе в свое время.
— Нет, — говорю, — не порти мне моральный облик отличника боевой и политической подготовки. Ты сможешь связаться с радиоцентрами?
— От расстояния зависит, где они? — спрашивает Алена.
— В цитадели. И в Стокгольме. Начинаем крутить операцию, — говорю бодро, весело.
— А ордена снова дадут? — у обоих глаза азартно горят, салажата, что с них взять.
— В наградном листе знаешь, что самое главное?
Головками мотают, не знают.
— Чтобы в графе «Награжден» не было дописано: «Посмертно».
А Алена еще одеться не успела, так и сидит с обнаженной грудью, да еще и ротик открыла, мысль пытается лизнуть или укусить. Подтянул я ее к себе, и показал младшему лейтенанту, что в женщине большая грудь не самое главное. Алена ушла рацию искать, я уже два стакана чая выпил, когда он очнулся.
— Прав был товарищ Сталин, когда стал тебе завидовать. Есть чему, — сделал вывод.
Жалко дурака, расстреляют.
— Нам медик нужен, вдруг кого ранят. Поговори с доктором, полетит с нами на задание? Она же одинокая? — говорю.
Все советские люди — одинокие, Иваны да Марьи, родства не помнящие. Каждый выживает в одиночку, только и умирает так же. Ведь вас, одиночек, в этом городе два миллиона было.… К весне меньше станет. Эх, стратеги дизентерийные.
