Военных оказалось почти четыреста человек, из них три четверти артиллеристы. Чистых политиков было всего два десятка. Половину из них мы оставили в цитадели, включив в состав хозяйственного отделения. Поставили им задачу — брошенную казарму в порядок привести. И склады отремонтировать.
Разбили народ на роты, взвода и отделения, выбили себе на станции вагоны, и прицепившись к коротенькому составу из трех вагонов с боеприпасами поехали на юго-запад, к Лужскому рубежу. С суетой намаялись так, что сразу, как в вагоны забрались, так все и уснули…
Мы стояли на глухом полустанке, в полном одиночестве. Кто распорядился нас здесь отцепить и зачем — осталось загадкой. Снегирев выставил посты, охранение, разведка нашла автомобильную дорогу. На ней мы наши пулеметы и поставили, все четыре. Людей в отряде было значительно больше, чем оружия, и у каждого пулемета было около десятка бойцов. Сменный расчет и носильщики.
Бывшие заключенные, а ныне солдаты во всех укромных местах разводили костры. Старые лагерные привычки брали свое. Где-то звякнули гитарные струны. Ноги сами понесли меня туда.
— Откуда дровишки? — кивнул я на инструмент.
— День в дороге, да ничего не подрезать? — весело оскалился типичный вор.
Руки, синие от наколок, зубы черные от чифира, и пластичные движения мастера владения телом. Борца высокого класса или карманника.
— Воровать нехорошо, — убираю с лица улыбку.
— Да знаем, только подарить он нам ее не захотел, — отговорился блатной. — А спойте нам что-нибудь военное, гражданин начальник, звания не знаю…
Вопрос я мимо пропустил, сам на него ответа не знаю, а спеть можно. Ритмы у человека всегда в крови стучат.
— Там вдали за рекой загорались огни, — начинаю, — в небе ясном заря догорала, — гляжу, наш комсорг рот открывает, сейчас начнет про сотню юных бойцов из буденовских войск петь, а моя версия другая, настоящая.
Пришлось ускориться.
— Сотня дерзких орлов из казачьих полков на Суньчжоу в набег поскакала.
Застыл народ у костра…
— Двое суток в пути провели казаки, одолели и горы, и степи, вдруг вдали у реки засверкали штыки, это были японские цепи. И отважно отряд поскакал на врага, завязалась кровавая битва, и казак удалой вдруг поник головой, молодецкое сердце пробито.… Там, вдали, за рекой, полыхали огни, там Суньчжоу в дыму догорало. Из набега отряд возвращался назад, только в нем казаков было мало…
— Спите, завтра день будет тяжелым. Больше нам паровоза никто не даст, будем ножками ходить, — изрекаю пророчество, и изымаю гитару.
У меня целее будет.
Разведчики нашли картофельное поле, и Снегирев отправил туда две роты, с едой дело обстояло вообще плохо. Как и со всем остальным. На завтрак доели хлеб. В лечебном пункте была только зеленка и касторка. Патронов к пулеметам на полчаса хорошего боя. Настроение, несмотря на веселое августовское солнце и голубое небо, было отвратительным. И тут дозор прибежал вприпрыжку:
— Немцы!!!
Ну, хоть что-то хорошее…
Вздохнул я печально, снял винтовку с плеча, отдал Снегиреву. Комсорга пальцем поманил, иди, мол, за мной, и направились мы к ним к нашему ограниченному контингенту. Ограниченному в правах…
— Эй, братва блатная, есть работа по специальности, карманы выворачивать и вещмешки потрошить. Готовьтесь, только клиенты будут все в крови перепачканные.
Подтянулись воры и хулиганы.
— Винтовки и патроны быстро доставляете сюда. Сдаете командирам рот. Ротные вооружают личный состав, делят боеприпасы и по готовности выходят к командному пункту. Артиллеристы сидят тихо, ждут команды.
А на дороге в монотонный шум шагающих сапог вплелись ровные пулеметные очереди. И раздался вой. И все пошло кувырком.
Наш комсомолец выскочил на штабель из шпал, вскинул в зажатой руке мой трехгранный штык, эх, надо было отобрать, и заорал во весь голос:
— В атаку! Ура!
Ладно хоть, не крикнул — за Сталина с Кагановичем…
И рванули мы с места, словно дети малые, что торопятся места в цирке занять поближе к фокуснику. Я на бегу свою финку знакомому блатному кинул, а сам пистолет к бою приготовил. Проскочили придорожный перелесок и выскочили прямо к пулеметам западного фланга. Немцы уже были метрах в пятидесяти, человек двести ломилось их плотной толпой, сейчас — секундная задержка, пулеметчикам надо ленту менять, и все — сомнут, в землю втопчут, так, что и хоронить будет нечего. Только вот он, рояль в кустах, встречай, вермахт, пыль лагерную…
И столкнулись на бегу две зеленых волны, наши в застиранных до белого цвета, штопаных гимнастерках, и мышиного цвета немецкие солдатики, победители Европы. Только тут вам не Вена с Парижем, здесь чужих не любят.
Прямо на штыки никто не кидался, вологодский конвой шутить не любит, и часто трехгранной сталью заключенных потчует. Уклоняться все научены. Раз, присел, или от выпада вбок ушел, винтовку вверх подбил, и двумя руками вцепился в глотку. А нас человек восемьсот прибежало, немцы по разу еще выстрелить успели, а потом, в рукопашной, у них шансов не было. Наши кадровые командиры трофейные винтовки похватали и, растянувшись в цепь, пошли на дорогу, где, среди телег, уцелевшие немцы еще пытались занять круговую оборону. С винтовками фирмы «Маузер» дело веселее и быстрее пошло, минуты за две всех перестреляли. И остались мы в полном одиночестве, не считая толпы покойников. Под ногами хлюпала кровь, потихоньку впитываясь в асфальт, пронзительно ржала раненная лошадка, ей было больно, матерился кто-то из наших подранков, и все это только подчеркивало пронзительную тишину окончившегося боя. Не стреляли.
— Не расслабляться! Оружие и патроны, аптечки, еду, награды, документы, личные вещи и сигареты, выгребайте все, когда и где встанем на довольствие — не известно! За работу! Вооружайтесь! Товарищи командиры, следите за порядком!
И, прихватив в двух местах поцарапанного комсомольца, я пошел к пулеметам, мне со Снегиревым спокойней было.
— С победой, — говорю. — Даже если нас всех здесь положат, мы уже выиграли, однозначно. А мы еще немало дел натворим, мне сердце подсказывает. За тобой, Снегирев, разведка, а я с документами посижу. Капкан, скажи нашим блатным, что если через час немецкой карты не будет, мы их уважать перестанем. И переведем в хозвзвод, картошку копать.
Через двадцать минут притащили десяток карт и полную полевую сумку немецких документов. Глянул в них — стал кое-что понимать. Железнодорожники нас по бесхозной железной дороге загнали в немецкий тыл, чуть ли к самому Баранову. Луга осталась далеко к северу, поэтому мы и подловили на марше два полка СС из полицейской дивизии, и положили их почти полностью, в том числе и генерала с прикольной фамилией — Мюльферштедт.
— Тело генерала притащите, — крикнул я на улицу.
— Целиком? — это блатные шутки шутят.
— Если очень тяжелый, отрежьте ему башку — начальство документам может и не поверить, а мы им раз — и голову генерала на стол. С моноклем и фуражкой. И будет нам слава и почет. Мы, наверное, первые, кто генерала СС завалил, — поддержал я веселый разговор. — И быстрее шевелитесь, на соседнем полустанке склад большой, охраны всего рота — будем брать.
Блатные побежали бодро весело, а меня взяли в оборот Снегирев, Михеев и парочка бывших пленных, тоже оказавшихся командирами НКВД.
— Капитан Морозов. Лейтенант Мельников, — представились.
Вот он и настал, день тяжкий. За кадрового чекиста мне никак не сойти. Там сотни мелочей, на какой-нибудь, да проколешься. Армеец в любых чинах для чекистов — ноль без палочки. НКВД почти всех маршалов к стенке поставил, двое уцелели, Ворошилов и Буденный. Ложь должна быть масштабной, учат нас вожди мирового пролетариата. Земля — крестьянам, сказал Володя Ульянов, и стали крестьяне крепостными рабами, без паспортов и надежды. А кто был против работы даром, был объявлен кулаком и раскулачен. А казак — расказачен. А коряк, ну да ладно. С волками жить, по-волчьи выть.
