Они и сами поняли, что сопротивляться бесполезно. Их двое, а пионеров шестеро, да ещё седьмой — этот рослый, рыжий парень, вероятно, вожатый. И восьмой — хоть и маленький, но, по всему видно, из милицейских товарищей.

— А-а, чёрт с вами, — махнул рукой старший беспризорник. — А кресты куда девать, с собой что ли возьмём?

— Зачем с собой? — рассмеялся Рэм. — Что мы, крестный ход будем устраивать, что ли? Обратно забить их нужно.

Если б в этот ночной час забрёл на кладбище случайный прохожий, он остановился бы поражённый странным зрелищем: шестеро пионеров в юнгштурмовских костюмах, юноша в кожаной куртке и два беспризорника забивают кресты в могилы.

— Ну и работка! — сказал Рэм, вытирая пот со лба. — Хватит. Поехали в школу…

По дороге к машине беспризорники уже вполне миролюбиво болтают с ребятами. Они подкрепились хлебом, и настроение у них улучшилось. Старшего, оказывается, зовут Борькой, а младшего — Валькой.

Шофёр поднажал, и с кладбища машина помчалась на полной скорости. Ребята сняли косынки и кепки, подставили лица ветру. Звучным высоким голосом Рэм запел:

А все подхватили:

Песня окрепла, зазвучала ещё стройнее. Её поддержали Борька и Валька.

Борька гордо поднял голову, маленькие глаза горят, на лице написано вдохновение, решимость. Пёстрый халат его развевается, а под ним виднеется галифе с кожаными заплатами на коленях и потёртая бархатная жилетка.

Рэм смотрит на этих голодных оборванных мальчишек и думает о том, что придёт время, и станут они настоящими людьми. Не сразу, конечно. Возможно, будет у них ещё один побег из приёмника или из детдома. Может, снова кому-нибудь из них предстоит отсидеть несколько суток в милиции… Всё равно станут они людьми! Иначе быть не может! Ведь за счастье этих детей борется вся страна — от наркома до маленького пионера. Будут из них люди — это так же верно, как то, что сейчас сентябрьская ночь. С ветром, шорохом сухих листьев, с высокими чистыми звёздами! И снова Рэм заводит песню, печальную песню о том, как упал с коня молодой боец и разбилось его горячее комсомольское сердце.

В школе радушно встретили вторую партию гостей.

Наевшись до отвала, уселись они на скамейке в столовой. Тётя Клава осторожно погладила по голове Сеню. Руки у неё ласковые, тёплые, и глаза такие же тёплые, и вся она какая-то домашняя, родная. От уютной комнаты и добрых слов тёти Клавы, дружелюбных взглядов ребят, беспризорники постепенно оттаяли. Оглядев столовую, портреты на стенах, занавески на окнах, Сеня сказал:

— Хорошо тут спать… Тепло… Не то, что на вокзале. Гонят тебя все, как собаку.

— Меня не гонят. Меня мильтоны боятся. Я в Ташкенте одному мильтону палец прокусил, — хвастливо заметил Борька и хитро улыбнулся, показывая золотой зуб.

А тётя Клава, задумчиво поглядев на него, сказала:

— Вот отправят тебя завтра в приёмник — не тикал бы ты… Как мать тебе советую. Из приёмника в детдом хороший переведут, люди из тебя будут.

Борька молчит, улыбается. Как он относится к словам тёти Клавы — непонятно.

А Липа отзывает в сторонку Инну и ведёт её в комнату, рядом со столовой. Здесь кладовка школьного кооператива. В углу стоят мешки с продуктами, а на полу — матрацы. На них спят два чистых, умытых и сытых мальчика, а между ними девочка. Милка. На голове у неё белая косынка, а у ног Милкиных лежит, уютно свернувшись калачиком, белая кошка — «одеяла куцехвостая»…

Начались занятия. Инка — ученица шестой «А» группы. Сидит она на парте между Липой и Соней. Окна класса выходят в сад, и там, в саду, по-прежнему лето. Печёт горячо солнце, трава высока и густа. Со звоном проносятся в ней зелёные кузнечики-аэропланы. А для школьников лето уже кончилось. И кажется Инке, будто глобус, стоящий на шкафу, кивает ей голубой головой и тихо шепчет:

— Кончилось!..

— Кончилось! — вторит ему старая сова, вернее, чучело совы.

— Да-да, — подтверждают чернильницы-невыливайки, ручки, тетради, линейки.

— Кончилось лето! Берись, Инка, за работу.

Учитель физики объясняет новый материал. Говорит он громко и ясно, но из сада влетает в раскрытые настежь окна ветерок и то и дело перебивает учителя, мешает слушать. Ветерок склоняется к Инке и шепчет ей на ухо:

— Посмотри, и у нас в саду уже осень, — и он бросает на её парту кленовый листок и половинку игольчатой скорлупки каштана. Так хочется смотреть в сад, ни о чём не думая. Но на доске уже нарисован манометр — стеклянная трубка, изогнутая в виде латинской буквы N. Учителя зовут Иван Николаевич. Но между собой ученики называют его Ивни́ком. Подражая школьникам из книжки Огнева «Дневник Кости Рябцева», они придумали всем учителям сокращённые имена. Учительница литературы Лидия Михайловна — Лидмиха, математик Александр Антонович — Алантоша, заведующий школой Илько Васильевич — Ильвас.

Итак, Иван Николаевич объяснил устройство манометра, а Инка ничего не поняла. Если её вызовут, она будет только глазами моргать, и из-за неё получат «неудовлетворительно» четверо её товарищей. В школе введён новый метод учёбы. И за ответ одного ставят отметку всем. В Инкиной бригаде — Соня, Липа, Вася Янченко, Вова Черепок. Бригадир — Липа. Бригада № 1, увы, далеко не из лучших. У каждого из членов её какой-нибудь пробел в знаниях или же какой-нибудь недостаток. Инка ненавидит математику, всю математику, во всех видах, а кроме того, терпеть не может физику и черчение. Соня не очень грамотно пишет и у неё неважная память. А Вася Янченко всё знает, но, когда его вызывают к доске, на него находит приступ болезненной застенчивости. Неприятно слушать, как, отвечая урок, он экает и мэкает и чуть ли не плачет от волнения.

Кто никогда не волнуется — это Черепок. В школу он ходит с одной тоненькой тетрадочкой, свёрнутой в трубку. Сидит Вовка на последней парте за голландской печкой. Печка заслоняет его от учителей, и Вовка занимается чем угодно. Рисует в своей тетрадке аэропланы, тачанки, лорда Чемберлена с рогами, всяких смешных чёртиков. Иногда он читает все шесть уроков напролёт приключенческие романы. Тогда его невозможно сдвинуть с места, и на переменках санитарная комиссия выносит его из класса чуть ли не вместе с партой. Отметки у Вовки Черепка всегда резко континентальные — «очень хорошо» или же «неудовлетворительно». Средних отметок он не признаёт. Нелегко приходится Липе с такой бригадой.

— Димке хорошо, — постоянно твердит она. — У него в бригаде все гении, не то, что вы.

К «гениям» причисляется, во-первых, он, Димка. Во-вторых — Лёня Царенко, который может на любой вопрос учителя отвечать сорок пять минут без передышки. На каждый жизненный случай у Лёни припасена какая-нибудь пословица или крылатое выражение. Не зря газета «Красный школьник», которую он редактирует, напоминает журнал для академиков.