Единственный шанс — Мюллер, сомнительных дел мастер. Впрочем, исчезновение одной лишь женщины ничего не решало, а с Гейдрихом такой операции не провернешь. Однако и медлить было нельзя: когда противник потянет за ниточку, Борман увязнет окончательно. Обсуждать эту тему с Гиммлером — значит дать ему козырь, которым тот всегда сможет воспользоваться. Хорошо, что у Мартина был негласный союзник Мюллер: десять лет тайного сотрудничества и обоюдного молчания доказали, что они могут доверять друг другу в щекотливых делах. Ведь Мюллер остался единственным, кто знал все подробности о деле Гели Раубаль (остальных Гитлер и Борман устранили до 1935 года). Он умел хранить чужие секреты и оказывал неоценимые услуги. На тайной встрече с рейхсляйтером шеф гестапо пообещал в крайнем случае прибегнуть к «радикальному способу».

В мае 1942 года Мюллер предупредил Бормана о том, что Гейдрих жаловался Шелленбергу на явное ухудшение отношений с шефом партийной канцелярии и рейхсфюрером СС и даже подумывал прикомандировать к ставке фюрера своего наблюдателя, дабы разобраться в причинах такой немилости. Борман же полагал, что прикомандированным окажется эмиссар, который объявит ему условия Гейдриха. Тучи сгущались... Борман торопил шефа гестапо.

Действительно, довести свой план до конца Гейдрих не успел: 27 мая чешский патриот смертельно ранил его, и он умер 4 июня. Той же ночью Гитлер обсудил с Борманом кандидатуру его преемника и [334] все, что касалось похорон, прощальных почестей и т.д.{47}

В мае 1942 года смерть убрала с дороги Бормана еще одного неприятеля из числа гауляйтеров: умер Карл Ревер, который был главой НСДАП в округе Везер — Эмс с 1929 года. Независимость и активное сопротивление Ревера досаждало Борману не меньше, чем его постоянные тесные контакты с Розенбергом.

13 мая 1942 года Ревер объявил, что собирается посетить ставку фюрера, а затем провести переговоры о мире с британским премьер-министром Уинстоном Черчиллем. Эту программу он хотел начать с предварительной четырехчасовой речи. Почти сразу же гауляйтера доставили в клинику СС, и тамошние врачи заявили о его быстро прогрессирующем слабоумии, причиной которого послужила якобы поздняя стадия сифилиса; высказывалось предположение, что эту болезнь он подцепил в Южной Африке, где был с деловой поездкой еще до первой мировой войны. Ревера упрятали в изолированный бокс клиники.

Борман приказал сохранить в тайне сведения о болезни и срочно отправил в Ольденбург двух агентов, которые возвратились уже 15 мая и доложили, что Ревер, согласно официальной версии, скончался от сердечного приступа. Место непокорного гауляйтера занял ставленник Бормана. Рейхсляйтер НСДАП вновь добился своего.

В первой половине 1942 года сама Смерть, казалось, пошла в услужение Борману. В середине июня умер Адольф Хюхнлейн, командовавший НСКК (моторизованный национал-социалистский корпус) и постоянно враждовавший с рейхсляйтером НСДАП, [335] хотя основал НСКК именно Борман. Преемником Хюхнлейна стал человек, не обладавший в партии существенным влиянием; Борман же сразу дал понять, кто отныне главный, сообщив руководителям подразделений НСКК фамилию их нового начальника за несколько дней до того, как фюрер объявил об этом назначении.

С гауляйтером округа Мюнхен — Верхняя Бавария Адольфом Вагнером Борман внешне поддерживал дружеские отношения, но лишь потому, что тот принадлежал к влиятельной группировке бойцов «старой гвардии», был тезкой Гитлера и говорил на том же диалекте и с теми же интонациями, что и сам фюрер. Рейхсляйтеру НСДАП влиятельный соратник фюрера был явно не по зубам. Но середина июня 1942 года выдалась для Бормана полной приятных неожиданностей. Едва узнав о смерти Хюхнлейна, он получил вызов в Траунштейн: Адольфа Вагнера разбил паралич. Приехав, он увидел человека, который говорил с превеликим трудом и почти не двигался. Через несколько дней у постели больного побывал Гитлер и, признав Адольфа Вагнера недееспособным, поручил Борману подобрать замену. Выбор рейхсляйтера НСДАП пал на того же Пауля Гислера: едва устроившись в кресле гауляйтера Вестфалии, он получил еще и округ Мюнхен — Верхняя Бавария.

Для своих ставленников Борман был заботливым и благосклонным начальником. Так, на званом обеде в своем доме в Пуллахе он познакомил Гислера с рейхсляйтером по делам печати Аманном, рейхсляйтером Францем Ксавье Риттером фон Эппом и президентом правительства округа. Несколько дней спустя Борман представил Гислера и нового руководителя НСКК Герингу. Двух вновь назначенных гауляйтеров Шиля (Зальцбург) и Лаутербахера (Южный Ганновер — Брюнсвик) он почтил приглашением на аудиенцию к фюреру. Представители нового — послушного [336] и дисциплинированного — поколения местных партийных лидеров, обязанных своим назначением Борману, прошли стажировку в структурах партийной канцелярии и строго следовали указаниям рейхсляйтера НСДАП.

Генералы фактически утратили право голоса при принятии стратегических решений еще в начале второй мировой войны, ибо их пессимистические прогнозы были полностью опровергнуты успешными операциями, выполненными в соответствии с планами, подсказанными интуицией дилетанта Гитлера. Не стоило забывать и о традиционном недоверии партии к высшим военным чинам. Разве не рейхсвер в 1930 году изгнал молодых офицеров, симпатизировавших НСДАП? Разве не генерал Курт фон Шлейхер, бывший в свое время канцлером, хотел с помощью оружия преградить национал-социалистам путь к власти, объявив «отечество в опасности»? Подобно многим другим представителям «старой гвардии», Борман не доверял генералам и подозревал, что многие из них в душе являются реакционерами, противниками национал-социалистской революции.

Конечно, разоблачить их было чрезвычайно сложно, поскольку военная форма и традиционно жесткая дисциплина рождали в их среде корпоративную солидарность; проникнуть в их ряды поистине не представлялось возможным. Во-первых, солдатам вообще запрещалось состоять в какой-либо партии (политика — не дело рядовых). Во-вторых, партийные функционеры, служившие в офицерском корпусе, постоянно жаловались, что принадлежность к НСДАП отрицательно сказывается на карьере. В ставке Борман оказался в окружении генералов, которые, подобно Хайнцу Гудериану и Францу Гальдеру, [337] в большинстве своем относились к нему пренебрежительно либо вообще не замечали. Другие общались с ним по необходимости, — например, военные адъютанты фюрера вследствие особенностей своей службы видели Бормана денно и нощно. Лишь некоторые соглашались посидеть с ним за бутылкой шнапса. Для остальных он оставался человеком гражданским, партийным функционером, не имевшим ничего общего с их родом деятельности, несмотря на его форму обергруппенфюрера и знаки различия генерала СС. Как обычно, Борман избегал прямой конфронтации и постепенно наращивал давление на периферийных направлениях, используя ситуации, позволявшие ему выглядеть радетелем справедливости.

Он регулярно посылал руководству вермахта протесты в связи с притеснениями атеистически настроенных солдат, которых за нежелание посещать церковные службы нередко наказывали штрафными и воскресными работами. Ему хотелось вообще упразднить штат военных капелланов, но все его попытки оказались тщетными. И хотя даже Гитлер не придавал особого значения влиянию христианской религии на армию, Борман продолжал считать институт военных священников вредным, ибо они, по его мнению, внушали солдатам страх смерти, который был неуместен на поле брани.

Борман потребовал, чтобы высшее командование вермахта обязательно советовалось с партией, когда дело касалось политического статуса военнослужащих. Он прикомандировал своего помощника к отделу кадров вермахта, подробно проинструктировав его о критериях НСДАП в отношении продвижения офицеров по службе. Борман никогда не заявлял открыто о своих намерениях, но по предыдущему опыту его цель была ясна: как и в случае с правительством, партия хотела влиять на назначения на высшие [338] военные посты, определять карьеру военнослужащих.