В итоге с места преступления исчезли не только упомянутые улики, но и письма возлюбленного, а также дневник Гели, в котором содержались сведения о том, что на самом деле Гитлер был на четверть еврей. В протоколе также не было записи о следах побоев на теле жертвы. Вдобавок ко всему, министром юстиции в Баварии был представитель влиятельных кругов НСДАП Франц Гюртнер. В итоге дело удалось замять. В официальном заключении говорилось, что Гели Раубаль погибла в результате несчастного случая — она нечаянно выстрелила, когда забавлялась с револьвером, найденным в столе дяди. К тому же у Гитлера нашлось много тщательно проинструктированных Мюллером «свидетелей», утверждавших, что фюрер не покидал своего штаба (в те дни начиналась предвыборная кампания).

Утративший прежние позиции после чистки в СА, но оставшийся в НСДАП Грегор Штрассер почти неотлучно дежурил возле впавшего в депрессию фюрера, то и дело заходившегося в истерике. Несколько дней Гитлер вел себя как помешанный, носился с мыслью о самоубийстве.

Личная жизнь Гитлера всегда была окружена тайной. Образ фюрера, сформированный средствами массовой информации, был воплощением чистоты и [95] самоотречения, — впоследствии даже о Еве Браун в Германии знали в общем-то немногие.

Честь следить за «чистотой» своей биографии фюрер доверил Борману, который доказал свое умение в деле убийства Гели. Мартин сумел не только замять расследование и изъять опасные для вождя материалы, но и заставил — кому пригрозил, кого подкупил — замолчать всех родственников Гели Раубаль и Адольфа Гитлера. Так, Лео Раубаль, брат Гели, который в момент убийства находился в Вене и не мог знать подробностей происшествия, обещал разобраться в этом деле и в конце концов разоблачить Гитлера. Ему была уготована жестокая расправа на Балканах, где он проходил военную службу. Выяснить обстоятельства его гибели не удалось.

Мать погибшей, Анжела Раубаль, долгие годы работавшая домохозяйкой в доме Гитлера в Оберзальцберге, оставила эту работу и впоследствии вышла замуж за профессора Хамитша из Дрездена. Борман отпустил женщину, взяв с нее клятву никогда не произносить критических слов в адрес двоюродного брата. Кстати, в семействе Гитлеров-Шикльгруберов часто заключались браки между родственниками, и близкие Адольфа Гитлера не были заинтересованы в громком скандале, который разоблачил бы их склонность к кровосмесительству.

Родная сестра Гитлера (после замужества — Паула Вольф) в конце концов также бесследно исчезла. Однако в архивах Венского управления полиции сохранилась копия ее заявления, сделанного в 1931 году. Паула жаловалась, что ее жизни угрожали члены «германской ассоциации гимнастики» (за фасадом этого общества формировались молодежные нацистские организации и подразделения войск СС). По мнению фрау Вольф, поводом послужили ее заявления о том, что Адольф Гитлер не только убийца, но и сумасшедший, которого следовало изолировать от общества. [96]

«Чистая» работа! И при этом — никаких просьб о награде, никаких напоминаний об оказанной услуге! Борман в полной мере проявил качества человека, столь необходимого ЛИЧНО Гитлеру. Фюрер вряд ли сомневался в том, что обрел исключительно бескорыстного и верного слугу. Тем не менее чутье подсказывало Мартину: единственно правильный путь — постоянно доказывать свою личную преданность Адольфу Гитлеру.

Имеется единственное документальное подтверждение тому, что уже в то время Борман участвовал в каждодневной политической борьбе. В сентябрьский день 1931 года в дверь его дома ворвались детективы мюнхенской политической полиции с ордером на обыск. Мартин и Герда были дома и присутствовали при поисках запрещенной нацистской литературы, листовок, секретных партийных документов, списков и адресов. В доме ничего не обнаружили, но в машине Бормана — в том же стареньком «опеле» — была найдена брошюра «Наиболее влиятельные политические партии и объединения». Штамп на первом развороте свидетельствовал о том, что это — документ «для внутреннего пользования» политической полиции.

Бормана доставили в полицейский участок и принялись выяснять, как к нему в руки попала эта брошюра. Возможно, они хотели разоблачить тайные связи своих офицеров с нацистами, выяснить причины возникновения неожиданных помех в расследовании убийства Гели Раубаль. В надежде заставить Бормана говорить, ему пригрозили обвинением в воровстве и предварительным заключением, сняли отпечатки пальцев и разыграли сценку, якобы открывая следствие. Однако все эти ухищрения ни к чему не [97] привели, — отсидев год в тюрьме, Борман знал о методах германских детективов. Через два с половиной часа полицейские утратили всякий интерес к данному делу. Бормана отпустили и впоследствии к этой истории не возвращались.

Сам факт обыска, произведенного политической полицией, доказывает, что уже тогда Борман не был ничтожным аутсайдером. Мюнхенская полиция давно держала под наблюдением представителей нацистской верхушки. Очевидно, у них были причины считать, что Борман поддерживал более тесные связи с высшим политическим руководством партии, чем предполагала занимаемая им должность. Возможно, они надеялись также выведать у него сведения о тайных финансовых источниках НСДАП. «Фонд пособий», никому не подотчетный, являлся наиболее удобным источником денег, когда партии необходимо было использовать крупные суммы, сохраняя в тайне свои финансовые операции. Но, безусловно, полицейские детективы не могли заполучить подобную информацию от Бормана, который хорошо знал тактику ведения допросов и которого не бросало в дрожь при звякании тюремных ключей.

Именно к секретным фондам Бормана обращалась партия, когда возникала нужда в деньгах; за усердие в работе и предприимчивость Гитлер ввел Мартина в круг ближайших сподвижников (услуги личного характера, естественно, никогда не афишировались). Характерное событие случилось в ночь на 14 марта 1932 года. Гитлер, Гесс, Бухлер, Ханфштангль и Борман расположились в угловой комнате на первом этаже «коричневого дома», где над рабочим столом Гитлера висел портрет Фридриха Великого [98] кисти Ленбаха, и слушали по радио репортаж о ходе выборов. Чем дальше — тем больше разочарование. Гитлер проигрывал фельдмаршалу Паулю фон Гинденбургу в кампании по выборам президента Германии. Люди, которых Гитлер пригласил к себе в полночный час в столь важный момент, были, несомненно, самыми близкими его соратниками и, следовательно, влиятельнейшими деятелями партии. Общим мерилом здесь была верность — абсолютная преданность, граничащая со слепым почитанием. Из их уст никогда не сорвалось ни одно слово противоречия или упрека. Отсутствию Геринга и Геббельса имелось объективное объяснение: они находились в Берлине и весь вечер поддерживали с фюрером телефонную связь. А что же Рем, Штрассер, Розенберг — куда подевались они? Их не пригласили, потому что — независимо от хода выборов — в такие часы Гитлер хотел видеть рядом только тех, кто никогда не говорил ему «нет».

Той ночью радикально настроенные члены партии настойчиво советовали фюреру призвать штурмовиков к оружию и, коль не получилось прийти к власти посредством выборов, совершить марш-бросок на Берлин и взять ее силой.

Борман, которого Ханфштангль назвал «светилом бюрократии», был определенно против гражданской войны. Он не доверял клану высших руководителей партии, ибо считал их ответственными за плохую репутацию национал-социалистов среди значительной части народных масс. Так, уже во время предвыборной кампании Гельмут Клоц, бывший старший лейтенант и бывший депутат рейхстага от НСДАП из Бадена, опубликовал открытое письмо, обвиняя начальника штаба СА Эрнста Рема в гомосексуализме. В памфлете «Лидеры, которым мы поручили руководить строительством нашего будущего», разошедшемся по всей стране, Клоц не только повторил свои нападки [99] на Рема, но и сопроводил их перечнем прегрешений двух дюжин более или менее высокопоставленных нацистов. Борман считал, что следует устранить все основания для подобных обвинений, если партия собирается продолжить борьбу за голоса избирателей. Однако он не пошел к Гитлеру с этой идеей. Поскольку Гинденбург не добился абсолютного большинства, предстояли повторные выборы сразу после серии выборов в провинциях. В этом соперничестве впечатляющие шествия колонн коричневорубашечников стали намеком на готовность маршировавших парней сразить политических противников тяжелым кулаком. Кроме того, Рем оставался полезным, потому что наладил хорошие отношения с генералом Куртом фон Шлейхером (а значит, и с рейхсвером), а через сына Гинденбурга — и с самим конкурентом в борьбе за пост президента рейха. Подобные знакомства могли пригодиться в будущем независимо от итогов выборов.