Несмотря на успехи Бормана на финансовом поприще, молодая пара не отличалась достатком. Чувствуя шанс сделать великолепную карьеру, Мартин не собирался размениваться на мелочи. Он презирал современное ему общество, падкое на соблазны, и учился использовать слабости людей. Девизом своих действий он избрал личную преданность фюреру и не позволял себе опрометчивых поступков. Во время «периода борьбы» партия выплачивала функционерам мизерные оклады. К тому же казначей НСДАП полагал, что идейные борцы готовы работать бесплатно. И все-таки лучше было получать хоть что-нибудь, чем оказаться в трехмиллионной армии безработных, которые о подобном могли только мечтать. К тому же подразумевалось, что однажды партия придет к власти и идейные борцы будут сполна вознаграждены за [74] свои жертвы. Борман, естественно, разделял эти надежды. Но ни он сам, ни кто-либо другой не мог тогда вообразить, сколь больших высот удастся ему достичь в структуре партийной организации.
Бывая у Бухов, Гитлер превращался из любителя произносить монологи во внимательного слушателя, когда Борман развивал идеи о создании моторизованных подразделений штурмовиков и предлагал сдать на эти нужды все личные легковые и грузовые автомобили, имевшиеся у членов НСДАП. В конце 1929 года Гитлер поручил ему подготовить план создания такого подразделения, а уже в апреле 1930 года был создан первый национал-социалистский автомобильный корпус. Борман, как автор идеи, остался в тени, с готовностью уступив честь авторства члену партии с билетом «№ 1» (то есть Гитлеру, который даже объявил о намерении сдать в этот корпус свой «мерседес» — символически, конечно). Несколько первых месяцев действиями этого корпуса, по-прежнему не вставая из-за своего стола, руководил Мартин Борман. Однако уже на следующий год бюрократ не мог справиться с этой задачей, поскольку корпус значительно увеличился и командование им требовало полной отдачи, а Мартин не собирался расставаться с финансовой стезей. Выбор Гитлера пал на бывшего майора Адольфа Хюхнлейна, ветерана путча 1923 года, который прежде был техническим инспектором корпуса. Вступив в новую должность, Хюхнлейн немедленно окрестил свое формирование «национал-социалистскими моторизованными корпусами».
В личных контактах с Гитлером Мартин прежде всего видел шанс доказать свою полезность фюреру и старался оказывать ему личные услуги. Воспользовавшись отсутствием государственного контроля за деятельностью «Фонда пособий», он оплачивал из этих средств часть личных расходов вождя. Казначей НСДАП Ксавье Шварц был прижимист, и Гитлер высоко [75] оценил предоставленную Мартином возможность использовать деньги партии на личные нужды, не утруждая себя объяснениями. Борман чувствовал, что мелочиться не стоит, и оплачивал такие важные для фюрера расходы, как арендная плата за домик в Баварских Альпах и содержание любовницы.
Уже в 1930 году он полностью избавил хозяина от первой из этих проблем, выкупив домик в Оберзальцберге вместе с прилегавшим участком земли. Что касается любовницы Гитлера, его племянницы Гели Раубаль, то Борман раскошелился на апартаменты для нее в фешенебельном доме на мюнхенской Принцрегентплац. Он оплачивал все ее расходы и не жалел партийных денег, когда считал необходимым удовлетворить ее капризы. Тонкий психолог с природным практическим крестьянским чутьем, Мартин заметил, что Гели обладает огромным влиянием на Гитлера и является его единственным доверенным другом — опасная, но очень выгодная роль, которая так манила Бормана. Естественно, он постарался наладить с ней дружеские отношения. Соблазнительная и женственная, Гели, по молодости, была глупа и очень болтлива. Кроме того, Борман открыл в ней пристрастие к выпивке и следил, чтобы в ее доме всегда было вино, от которого у девушки быстро развязывался язычок.
Мартин был похотлив, но в данном случае приключение могло стоить головы, и он добивался только роли доверенного друга Гели. Сделать это было нетрудно, ибо девушка была вынуждена в основном вести жизнь затворницы при жутко ревнивом любовнике.
Во время одной из таких бесед с Гели — вдвоем, за бокалом вина — Борман заговорил о прошлом Гитлера-художника. Он заявил, что не сомневается в художественном даровании фюрера, посетовал на отсутствие у себя познаний в искусстве и выразил сожаление [76] по поводу того, что не видел работ Гитлера. Изрядно подвыпившая и злая на любовника после недавней ссоры, Раубаль обозвала Гитлера рисовальщиком гениталий и принесла из спальни рисунки. На всех — обнаженная Гели в откровенно непристойных позах; особенно подробно художник показал самые интимные части женского тела{16}.
На многих рисунках художник изобразил ее во время отправления естественных нужд. В ответ на вопросительный взгляд Бормана Гели разразилась тирадой по поводу половых извращений, кричала, что нормальный человек не сможет представить себе и малой толики того, что дядюшка заставляет делать свою племянницу. По ее словам выходило, что в любовных отношениях Адольф оказался мазохистом{17}.
Гитлер якобы вообще «сдвинулся» на почве страха перед импотенцией, поскольку имел физический недостаток — у него отсутствовало одно яичко. Отсюда — особая диета и огромное количество различных лекарств.
Было очевидно, что личная жизнь Гитлера складывалась отнюдь не гладко, и это сильно угнетало его. [77]
На правах доброго знакомого Мартин нередко бывал на Принцрегентплац и, уходя, старался задержаться у неплотно прикрытой двери, если поблизости не было телохранителя{18}, особенно в тех случаях, когда в отношениях любовников назревала очередная гроза. Борман знал: во время ссоры они могли обвинить друг друга в том, что обычно тщательно скрывают от остальных. Подобные откровения могли стать золотым ключиком от потайной дверцы в душе Гитлера — той дверцы, которая вела к заветной цели.
Однажды, едва войдя в приемную, Мартин услышал из спальни ругань. Убедившись, что его никто не видит, он замер, заодно придумывая объяснения на тот случай, если его застанут. Борману пришлось вновь услышать рассказанное девушкой, но теперь она адресовала эти обвинения самому Гитлеру. В ответ раздалась звонкая пощечина. Однако Гели не унималась и охрипшим голосом обозвала любовника иудой, задумавшим истребить народ, кровь которого текла в его жилах. Борман насторожился. Девушка издевательским тоном напоминала Гитлеру о якобы нашумевшем любовном романе его бабки Марии Анны Шикльгрубер с бароном Ротшильдом, да и крестным отцом Адольфа, как оказалось, был еврей. Раздались глухие удары и стоны... Мартин поспешил убраться, — достаточно изучив Гитлера, он понимал, что знать такие подробности опасно.
Летом 1930 года Борман уволился из штаба СА, оставив пост помощника Пфаффера. Во-первых, неприметная, но важная должность управляющего «Фондом пособий» его вполне устраивала. Во-вторых, [78] он своевременно решил ограничить себя одним лишь этим постом, заметив, что Гитлер все более тяготится штурмовыми отрядами. Теперь приходилось сдерживать неугомонных штурмовиков, которые вместе с революционерами прежних времен и ветеранами путча верили, что короткий неожиданный бросок на Берлин восстановит порядок в стране и позволит им добиться материальных благ для себя.
Будучи членом штаба СА, Мартин узнал об этом «брожении умов» и в марте 1930 года доложил фюреру об угрозе бунта внутри партии. Пфаффер и его приближенные решили совершить переворот самостоятельно. Гитлер поручил Борману, уже оправдавшему его доверие в качестве плательщика личных расходов, составить список самых горячих голов СА. Тот завершил работу в июне, а в середине июля уже уволился из штаба штурмовиков.
В действительности же партийные лозунги никогда не призывали к переменам в экономике, оставались половинчатыми и расплывчатыми. Осенью 1929 года грянул крах нью-йоркской фондовой биржи, вызвавший убытки в миллионы долларов и повлекший за собой экономический кризис мирового масштаба. Гитлер понял, что безработица и нищета вскоре приведут к нему массы сторонников и тогда он придет к власти посредством выборов. Старые бойцы не могли понять, что не играют более роль первой скрипки в оркестре фюрера. Они насмехались над бурно разраставшимся аппаратом партийных функционеров, получившим название ПО (политическая организация), которое из их уст звучало, как «П-зеро».
