Похоже, что Мияги согласился на это предложение или приказ и встретился с Роем, однако больше он ничего не стал предпринимать. Он «продолжал», как писал сам Мияги, «помогать забастовщикам и искать подходящие темы для рисунков», хотя Рой неоднократно и настойчиво просил его отправиться в Японию.
И вот в один из сентябрьских дней 1933 года Рой и Яно вместе явились к Мияги и сказали, что он должен отправиться в путь без дальнейший проволочек. Он должен поехать в Токио, где его ждет дело, однако в Японии ему придется провести не более месяца.
Когда в октябре Мияги, наконец, готов был отплыть из Соединенных Штатов в Японию, Рой велел ему вернуться самое позднее через три месяца. Поэтому Мияги отправился в путь налегке, оставив все свое личное имущество в Америке. Рой дал ему двести долларов на расходы и, кроме того, — однодолларовую банкноту. «Следи за объявлениями в рекламном вестнике «Japan Advertiser», — сказал он Мияги и далее объяснил, как следует Мияги установить контакт с нужными людьми в Токио посредством сравнения долларовых купюр с совершенно одинаковыми номерами.
Белых пятен в этой истории масса. Кто был тем аппаратчиком, американцем или европейцем, который приходил к Мияги вместе с Яно осенью 1932 года? Кто такой Рой? Кем на самом деле был Яно? Почему именно Мияги выбрали в качестве японского помощника Зорге?
И если на первый вопрос ответить невозможно, то и второй практически ставит в тупик. Однако известно, что у Мияги в Лос-Анджелесе был двоюродный брат по имени Мияги Йосабуро, член компартии, пользовавшийся в своих делах именем «Рой». Непосредственно в протоколе следствия имя Йосабуро не появляется, но в показаниях о «коммунистической партии», написанных Мияги по предложению следователя, Йосабуро уже появляется в списке тех, кто был арестован «карающей дланью американских властей» во время партийного коммунистического съезда в Лонг-Бич, штат Калифорния.
Эти аресты имели место в январе 1932 года. Среди обвиняемых, однако, не было американских граждан, а только японские, ибо собрание это считалось незаконным для иностранцев, выступавших за свержение американских государственных институтов. Более того, другие источники не подтверждают данных, что Мияги Йосабуро находился среди тех, кого арестовали и обвинили в незаконной деятельности.
В своих показаниях Мияги упоминает о Рое как об «американском коммунисте». Если Йосабуро был «нисеи» — японским эмигрантом во втором поколении, имевшим американское гражданство и если допустить, что он и Рой — одно и то же лицо, то тогда описание Мияги Роя как «американского коммуниста» формально правильно. Но если у Йосабуро было американское гражданство, едва ли его могли арестовать вместе о другими на Лонг-Бич, поскольку американский гражданин имел право состоять в коммунистической партии и ничего незаконного в этом не было. С другой стороны, Йосабуро могли арестовать, а потом освободить, не предъявив ему никакого обвинения. Этим и можно объяснить появление его имени в списке Мияги.
Все эти выводы — не более, чем предположения, насколько это касается установления личности Роя. Но есть и еще один небольшой ключ в разгадке. Мияги сообщил следователям, что уже после того, как он покинул Америку, он узнал от миссис Китабаяси, что Рой часто заходил к ним в Дом в Лос-Анджелесе, интересуясь новостями от Мияги из Японии. Это дает все основания предположить, что Рой был японцем и столь личные отношения характерны скорее для Родственников или друзей, нежели для деловых партнеров или политических единомышленников. Тогда скорее всего Рой действительно был двоюродным братом Мияги, который был убедительно неискренним, когда говорил следователю, что Рой был членом партии в Лос-Анджелесе, которого он в течение некоторого времени знал лично.
Что до Яно, все, что нам известно, — это то, что он приехал из Нью-Йорка и с начала двадцатых годов работал на коммунистическую партию Америки, возможно, в одно время с таинственным Кито Гиничи, агентом, который помог познакомить Одзаки и Зорге в Шанхае. У него был, по крайней мере, один псевдоним (Такеда), и похоже, что он был важной фигурой в партийных кругах на национальном уровне. По словам Мияги, «Яно приехал в Сан-Франциско из Нью-Йорка, из штаб-квартиры партии, чтобы в Калифорнии действовать как организатор». Это, как говорит Мияги, произошло в конце 1929 года, сразу после ареста четырех ведущих японских коммунистов в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Очевидно, Яно несколько раз бывал в Калифорнии до 1929 года, поскольку, оказывается, что он был среди тех, кого Мияги включил в список как членов дискуссионной группы «Сова», слушавших лекции «Фистера» и «Харриса» о марксизме.
Очень заманчиво поверить, что во время пребывания в Москве в 1929 году Яно поощрили завербовать в Соединенных Штатах подходящего японца для подпольной работы. Конечно, его положение в партии в Калифорнии не пострадало бы из-за пребывания в Советском Союзе. Мы можем с некоторой долей вероятности догадываться, что именно Яно и выбрал Мияги как надежного активиста для будущей работы в Японии, и само вступление Мияги в Американскую коммунистическую партию в 1931 году может быть точнее интерпретировано как его вербовка под давлением Яно в руководимый Москвой аппарат. Постольку, как мы видели, Мияги не просили написать письменное заявление о приеме в партию, Яно завершил все дело, зарегистрировав Мияги под именем «Джо» в штаб-квартире Коминтерна.
У Яно была масса времени, чтобы еще до осени 1931 года изучить характер Мияги и его привычки. В конце концов он знал Мияги еще по ресторану «Сова». Таким образом, это скорее похоже на то, как если бы Яно — или те, кто его инструктировал, — держали Мияги в качестве «сони» или пассивного агента для каких-то неопределенных знаний в будущем — по крайней мере, до второй половины 1932 года, когда Мияги было впервые сказано, что он должен отправиться в Японию. Если Мияги «был освобожден от партийных собраний и другой партийной деятельности, обязательной для члена партии», это можно было объяснить не только как признание его слабого здоровья, но также желанием удостовериться в том, что он не привлек к себе внимания японских консульских властей. Последние были известны своей ненавистью к японским радикалам на Тихоокеанском побережье[61]. Мияги как агент был бы скомпрометирован в Японии о самого начала, попади он в «черный список» японского консульства Лос-Анджелеса, поскольку в случае его поездки в Японию эта информация непременно была бы передана токийским властям.
Однако в любом случае Мияги был правильным выбором. События покажут, что он выполнял свои обязанности в Японии правильно, настойчиво и творчески. Ту кажущуюся неохоту, с которой он поначалу отнесся к предложению вернуться на Дальний Восток, можно было бы истолковать как факт, что он был достаточно счастлив в Калифорнии среди своих друзей в японской общине. Но Берзин уже принялся продвигать своих людей через границы. Вукелич был на месте, в Токио, еще в начале 1933 года, Зорге прибыл туда в сентябре, а вскоре к нему должен был присоединиться и радист «Бернгард». И становится понятным, почему именно в этот момент Яно и Рой оказали сильное давление на Мияги, чтобы заставить его как можно скорее отправиться в Японию. В этом случае они, конечно, следовали указаниям, полученным из Москвы, — через какие именно каналы, мы до сих пор сказать не можем.
Оказавшись в Японии, Мияги, в отличие от Вукелича, не испытывал особой нужды в деньгах. Он снял комнату в доме друга и, похоже, без особых трудностей сбывал свои картины. И действительно, в течение последующих пятишести лет — до самого лета 1939 года — он зарабатывал вполне прилично на продаже своих картин.
С Зорге Мияги познакомился, как он сам писал, где-то в конце 1933 года, в картинной галерее Уено. В наступившем 1934 году, после одной или двух встреч Зорге (которого Мияги знал как «Шмидта» или «Шмита») попросил его не возвращаться в Америку. Он должен остаться в Японии, где был бы более всего полезен в служении тому делу, которому они оба преданы, — предотвращению войны между Японией и Советским Союзом. Мияги не без колебаний согласился.
