Согласно появившейся в октябре 1964 года в югославской прессе статье, поворотным пунктом в жизни Вукелича во Франции стала его встреча с полковником де ля Роком, братом лидера «Кагула» — экстремистской фашистской и террористической организации. Учитывая предыдущие связи Бранко с подобными личностями и группами в Югославии, факт этот уже не кажется столь удивительным, каким мог бы показаться на первый взгляд. Однако во время следствия, проведенного японской полицией, Вукелич ни словом не обмолвился об этом эпизоде. В статье утверждалось, что благодаря де ла Року, личным секретарем которого он стал, Вукелич вошел в деловые круги Парижа. Возможно, что именно влияние де ла Рока способствовало тому, что Бранко стал сотрудником компании «G6nerale de l’Electricit6» — факт, который он признал перед японцами.
Из опубликованных в югославской прессе материалов следует, что Вукелич действительно выполнял инструкции коммунистов, проникая в круг знакомых де ла Рока. Однако нет больше никаких свидетельств, которые бы подтверждали или опровергали данное предположение.
В январе 1930 года, отдыхая на морском курорте на атлантическом побережье Франции, Вукелич познакомился с девушкой-датчанкой Эдит Олсон, в которую он влюбился. Позднее они поженились, и у них родился сын, которого назвали Поль.
В августе 1931 года Вукелич вернулся в Югославию для службы в югославской армии, одновременно уволившись с работы в Париже. Военная служба, однако, продолжалась недолго, поскольку в ноябре он был комиссован из-за болезни. Вместе с матерью Бранко отправился на юг Франции подлечиться и лишь в январе вновь воссоединился с женой и сыном в Париже и принялся искать работу, поскольку его прежняя фирма не могла взять его обратно.
Вернувшись в Париж в конце января 1932 года, «он стал вести странный образ жизни. Он никуда не выходил, кроме как для того, чтобы посетить по каким-то делам Барона (полковника де ла Рока). Раз в месяц он встречался с «Иваном», с которым вел долгие конфиденциальные беседы. Он с необычным старанием начал изучать фотографию и собрал дома радиоприемник, а также занялся журналистикой и стал писать для некоторых газет».
В своем заявлении японской полиции Вукелич не упоминает о таинственной фигуре «Ивана», утверждая вместо этого, что однажды, когда он искал работу, в одном из кафе Латинского квартала, которое часто посещали югославские студенты, он столкнулся с двумя старыми друзьями из Загреба. Один из них, по имени Клейн, был членом Загребского марксистского клуба. Другой, человек по имени Будак, также принимал участие в работе клуба, хотя Вукелич больше помнил его как хорватского сепаратиста. Более того, оба учились вместе с Вукеличем в старших классах школы в Загребе[54].
Клейн и Будак сообщили Вукеличу, что они сбежали через горы в Австрию, когда правительство Югославии развернуло массированную кампанию против коммунистов в 1929 году.
В последующие дни Вукелич часто встречался с этими друзьями. Некоторые даже подозревали, что в его семейной жизни было далеко не все ладно. Ни Клейн, ни Будак ни разу не были у него дома — неизменно Вукелич бывал у них на квартирах. Он рассказал им о своих неудачных поисках работы и об опыте службы в югославской армии. Друзья посочувствовали и пообещали помочь ему найти работу. Со своей стороны, они попросили его написать автобиографию, обратив особое внимание на короткий период военной службы.
То, что представил друзьям Вукелич, в действительности являлось частично произведением биографического характера, частично политическим отчетом объемом шестьдесят машинописных страниц, большая часть которого была связана с анализом положения в югославской армии. Вукелич подвел итог следующими словами: «Я описал те демонстрации, которые мы осмеливались организовать в армии, а также и другие случаи, свидетелем которых был сам или о которых слышал. В заключение я описал все те классовые и национальные противоречия, что разделяли офицеров, поскольку некоторые офицеры были сербами, а некоторые хорватами. Те офицеры, что служили во время великой войны 1914–1918 годов, были родом из сельской местности; но многие более молодые офицеры были выходцами из класса буржуазии. Я обсудил и проанализировал их психологию».
В последующие две-три недели, пока Клейн и Будак читали этот документ, югославская пресса публиковала отчеты о волнениях в загребском гарнизоне, некоторые офицеры которого были арестованы по обвинению в подрывной деятельности против правительства. Клейн похвалил Вукелича за содержательность и аналитичность написанной им автобиографии. Человек, который может так писать, сказал он Вукеличу, не должен беспокоиться о том, что не найдет работу. Так или иначе, Клейн собрался отправить рукопись Вукелича в «Іпргесогг», печатный орган Коминтерна, а когда Вукелич шутливо запротестовал, Клейн заверил его, что отчет окажет большую помощь «движению» — имея в виду Коминтерн.
Нет сомнений, что в похвале Клейна присутствовали некоторые элементы лести, однако, вполне вероятно, что отчет действительно произвел на него большое впечатление. Вукелич неплохо владел и речью, и пером, а его знание югославской армии основывалось, в конечном счете, не только на собственном кратком опыте военной службы и детских наблюдениях ребенка, выросшего в офицерской семье. Вукелича, высокого, плотного сложения мужчину, в Японии часто принимали за бывшего кадрового военного. Во всем его облике всегда присутствовало нечто неуловимо военное.
С этого момента Клейн начал давить на Бранко с тем, чтобы заставить Вукелича принять активное участие в работе на Коминтерн, неустанно повторяя при этом, что годы бездеятельности со времени его разрыва с коммунизмом можно считать «скорее отпуском», чем «дезертирством». Вукелич, однако, поначалу отверг предложения Клейна, говоря, что он больше не верит в коммунизм и утратил веру в перспективу близкой революции. У него не было никакого желания участвовать в агитационной и пропагандистской работе югославской или французской коммунистической партии. Да, он признавал теоретическую возможность «построения социализма в одной стране», однако сомневался, будет ли такое построение успешным. По его мнению, более верояг-ным представляется вариант, при котором Россия скатится к обществу, контролируемому системой государственного капитализма и управляемому привилегированным классом бюрократов и генералов.
Однако Клейн не слушал этих возражений. Он заставил Вукелича признать, что существует некая вероятность мировой революции при условии сохранения мира и успешного выполнения сталинского пятилетнего плана. Он упирал на то — и это помогло Вукеличу принять решение — что главная задача Коминтерна — помочь Советскому Союзу сохранить мир во всем мире, что позволило бы русским построить социализм в их стране.
Вукелич сменил аргументы и принялся нападать на Коминтерн за его интеллектуальную скудость, приводя в качестве примера высказывание в газете «Юманите» о том, что немецкие социал-демократы виновны в подъеме фашизма. На это Клейн возразил, что сам аргумент, приведенный Вукеличем, подтверждает, что «новая организация», на которую-де они с Будаком работают, нуждается в приливе свежей крови и что ей как раз необходим кто-то типа Вукелича для выполнения некоей специфической задачи. Коммунистические партии на местах были слишком захвачены предвыборной игрой, а их члены слишком хорошо известны полиции, чтобы получать от них информацию по внутренним вопросам. И более того, продолжал Клейн, фракционная борьба, инспирированная Троцким и другими, ослабила Коминтерн. И потому информация, поступающая от коммунистических партий, была не очень-то достоверной. Недостаток точной информации и привел, в частности, к тому, что «Юманите» смогла предложить читателям не более, чем поверхностную интерпретацию событий, происходящих в мире.
Для Вукелича подобные слова явились откровением. Он сразу понял, что в качестве центра всемирной разведки Коминтерн мог бы уступить только Ватикану. На него также произвел огромное впечатление аргумент Клейна, что цель «организации» — сотрудничество в пассивной защите Советского Союза, пока эта страна будет занята построением социализма.
