Больше я не подходил к кусту.

Я медленно прошел по гребню, мне казалось, что куст шиповника становится все больше и все более крупными делаются кроваво-красные плоды, усыпавшие его со всех сторон, а среди них, быть может, проступали и капли живой крови, которые древний куст с эпическим спокойствием выдавливал из своего пленника. Тот едва шевелился в его утробе, всеми покинутый, в обществе одной лишь высохшей змеиной кожи, хрипел и отдавал богу душу… Непонятно было, кто и как мог помочь несчастному!

Я шел по гребню Бабы Яги и думал о том, что возле нас непрерывно кто-то или что-то умирает и что умирающим никто не в состоянии помочь. Если б сам господь спустился с неба, он лишь беспомощно пожал бы плечами, и лучшее, что он мог бы сделать в подобном случае, это прибрать душу умирающего. Я часто спрашивал себя, зачем богам души умерших, и никогда не мог найти ответа на свой вопрос. Не для того ведь собирают боги души умерших, чтобы играть с ними в домино!

На другой день прошел дождь с градом, потом белый туман окутал Бабу Ягу, и в тумане возвышался огромный, дикий и взъерошенный куст шиповника. Народ толпился в отдалении, наблюдая, как медленно куст убивает человека. Сборщик диких плодов подавал совсем уже слабые признаки жизни, он почти не шевелился, лишь пытался повернуть голову, ожидая, как видно, что вот-вот появится помощь, но крепкие когти куста ухватили его за чуб — кровь, забрызгавшая его, уже свернулась — и не позволяли умирающему обернуться. Солнце временами пробивало туман, заливая светом Бабу Ягу и куст, в его лучах огромные кроваво-красные плоды казались огромными каплями крови, которые куст шиповника выдавливал из самого своего сердца, угрожающе поглядывая на все стороны света. Я стоял среди притихшей толпы и заметил, как у всех мурашки побежали по коже. Люди переступали с ноги на ногу, тихо переговаривались, потом появились владельцы „хитачей“, но аппараты их на этот раз молчали. Надо всеми нами, над всем этим недужным миром минеральных вод и санаториев, возвышался, точно злой идол, дикий куст шиповника. По всей вероятности недужный этот мир впервые наблюдал, как куст убивает человека. Словно какое-то ужасное чудище времен погружения Атлантиды и динозавров появилось на холме, посягнуло на одного из нас, двуногих, и теперь неторопливо и неуклонно выцеживало из него соки.

О Бабе Яге. Название „Баба Яга“ закрепилось за широкой седловиной холма, расположенного на запад от минеральных источников. Весь курорт Банкя находится в микрорайоне, насыщенном кислородом, а уж Баба Яга до того им богата, словно над этим холмом бьет невидимый ключ, и на отдыхающих, подобно водопаду, низвергаются кислородные волны. В те дни, когда содержание кислорода в воздухе особенно высоко, здесь ощущаешь нечто вроде приятного опьянения, будто волхвы подхватили и несут тебя и ты, почти бестелесный, едва-едва касаешься земли. Свое имя холм получил от маленького деревянного домика, поставленного на гребне, никому и ни для чего не нужного и названного почему-то домик Бабы Яги. Сам домик люди постепенно перестали замечать, никто около него не останавливается, потому что в нем нет ничего приметного, но имя Бабы Яги осталось и понемногу, год за годом, распространилось на весь холм. Наверху, у самого домика, настлана площадка из бетонных блоков, в щелях между ними растет трава. Больные из санаториев и домов отдыха под руководством молоденьких инструкторш по лечебной физкультуре делают там упражнения. Иногда можно увидеть, как группы по пятьдесят, по сто человек упражняются с палками из букового дерева. Для большей части отдыхающих и больных, склонных к полноте, занятия эти — истинная пытка. Да простит меня нежный пол, но особенно мучительны эти упражнения с легкими буковыми палочками для женщин. Могу сказать, что во времена куста шиповника две из трех женщин непременно были толстые, они с величайшим усердием выполняли упражнения, надеясь похудеть, но нагибаться им было трудно и зрелище они представляли собой крайне забавное. Кроме палок, на Бабе Яге использовали для занятий физкультурой и мячи, с женщин и тут сходило семь потов, но они все равно не отступались, потому что женщина, как известно, существо самолюбивое и упорное. Может быть, я вынес с Бабы Яги не совсем верные впечатления, особенно по части женщин, но оправданием мне должен служить тот факт, что в описываемое время женщины составляли три четверти, если не четыре пятых всех отдыхающих. У женщин большая слабость к минеральным водам. На какой наш курорт с минеральными источниками вы не отправитесь, всюду увидите, как по курорту толпами движутся женщины, и лишь кое-где можно заметить мужчину, несомненного доходягу, с мученическим выражением лица, жертву то ли хронической язвы, то ли песка в почках, то ли ревматизма, шпор, артрита или дьявол знает чего еще. Женщины, напротив, очень редко страдают какой-нибудь болезнью, а на курорты ездят просто потому, что обожают минеральные источники, вот и съезжаются туда, словно к провидице из Петрича. В Болгарии полно минеральных источников, и немного найдется таких римских императоров или турецких султанов, которые не окунали бы свои зады в наши минеральные воды. Из поколения в поколение о минеральных источниках рассказывают легенды — больных, мол, привозят на телегах, приносят на руках или они добираются на костылях, а потом, выкупавшись в бассейне с минеральной водой, бросают костыли и пешком отправляются по домам. Я повсюду слышал подобные легенды, но ни на одном курорте не видел музея, в котором были бы собраны брошенные костыли. Не видел и не увижу!.. Здесь, у Бабы Яги, тоже нет музея костылей… На холм ведут разные дорожки, одни — крутые, другие — ступенчатые, третьи — с едва заметным наклоном, чтоб по ним могли ходить и тяжелые больные. Эти дорожки со всех сторон опоясывают Бабу Ягу, через равные интервалы на них поставлены таблички, указывающие, каков наклон, и больные могут сами регулировать нагрузку на сердце. Эти дорожки называют „терренкур“, они предназначены для сердечников. Считается, что если человек, перенесший инфаркт, поднимается на гребень Бабы Яги, значит, он уже здоров. Нередко можно увидеть больных, которые прохаживаются взад и вперед у подножья холма, с опаской поглядывая на гребень, как будто они смотрят на Гималаи. Это люди, которые недавно перенесли инфаркт, в их глазах появляется ужас при одной только мысли, что когда-нибудь им придется покорять Бабу Ягу… До войны весь холм принадлежал частным лицам, жители поселка владели там участками, засевали их, некоторые пытались делать террасы, чтобы потоки воды не смывали плодородную почву, другие сажали фруктовые деревья, от них остались старые груши с плодами твердыми, как камень, которые по-моему вообще никогда не созревают и остаются каменными до следующей осени, третьи попытались засадить на самом гребне маленькую рощицу из средиземноморского каштана и грецкого ореха и почти в этом преуспели, но отдыхающие постоянно бомбардируют орехи и каштаны камнями, ломают ветки, и несколько уцелевших на гребне деревьев представляют сейчас жалкое зрелище. Еще на холме остались луга, заросшие осенницей и изрытые кротовинами, по лугам разбросаны одичавшие груши, кусты лесного ореха, шиповника, боярышника, акации, сосенки, яблони. Среди всего этого проложены дорожки, и вот уже года два или три как новая дорожка ведет промеж низкорослой кукурузы прямо в горы, так что Баба Яга стала связующим звеном между горами и курортным поселком. Я никогда не доходил до конца этой новой и, как мне кажется, бесконечной дорожки, но мои знакомые доходили и говорят, что она выводит к монастырю и что это очень приятная прогулка, но второй раз они, по-моему, так и не пошли. Эта дорожка пугала меня, потому что я видел, как по ней в горы отправляется группами множество людей, а назад идут немногие и поодиночке. В теплую погоду вся Баба Яга усыпана народом, кто лежит на спине, подложив руки под голову, кто прогуливается взад-вперед с шагомером в руке, женщины сидят кучками на траве и вяжут что-то из зеленой шерсти (в то время в магазинах продавались преимущественно зеленая шерсть, они покупали ее килограммами и вязали из нее), владельцы здоровенных „хитачей“ проносятся, как собачья свадьба, со своими аппаратами, внезапно останавливаются, уставившись на свои магнитофоны, потом как по команде поднимают их с земли и несутся куда-то дальше. Куда устремляются эти люди и почему их несет, точно сомнамбул, не могу вам сказать! О них было известно только, что они выращивают грибы или откармливают свиней, зашибают хорошую деньгу и, не зная, на что ее употребить, покупают дорогую музыкальную аппаратуру. Всегда, когда я их встречал или подходил к ним, меня удивляла фанатичность их взглядов, прикованных к „хитачам“, словно каждый из них всем своим существом обращен к своему божеству и, вслушиваясь в его вибрации, непрерывно перебирает дрожащими пальцами штекеры и кнопки. Тем самым каждый из них заставлял свой аппарат выть на верхних нотах, низвергаться в гортанные низы и разлагать музыку на составляющие ее голоса разных инструментов, словно повсюду вокруг играли невидимые музыканты… Эти люди, думается мне, больны, они маньяки, они погрузились в свои аппараты, как утопленник погружается на дно, и вода еле-еле его покачивает. Мы должны быть снисходительны к людям такого рода, они находятся во власти какого-то недуга и вращаются в недужном же мире, потому что на минеральных водах преобладают люди старые и больные. Мне совсем не хочется наносить обиду старости, но ведь именно старость чаще всего приводит с собой болезни, наглядно показывая нам, что человеческое тело бренно, поэтому старость накладывает свой безрадостный отпечаток на всю Бабу Ягу, и если то здесь, то там иногда и услышишь смех, то и смех звучит нерадостно, рассыпаясь по плешивеющим склонам Бабы Яги. Нередко можно увидеть на холме и пенсионеров, усевшихся играть в бридж-белот. Вокруг всегда толпятся зеваки, которые подсказывают игрокам, хотя, необходимости в этом нет, потому что игроки и так постоянно заглядывают в карты противника, что-то подсказывают друг другу условными жестами и обыкновенно ссорятся, не доведя игру до конца. Поодаль видны люди, которые стоят и смотрят на белое здание резиденции, расположившееся у подножья холма, чистое и уединенное, точно на глазах у людей возникло каменное видение будущего, с магнетической силой привлекая к себе взгляды. В особенности это относится к новичкам, каждый новичок, как только начнет подниматься на Бабу Ягу, по лугам ли, по дорожкам ли терренкура, не умолкая спрашивает, где резиденция, и как только увидит ее между деревьями, занимает удобную позицию и долго за ней наблюдает, а если новичков несколько, они тихо переговариваются и гадают, какая часть резиденции для чего служит, почему совсем не видно людей, почему из труб не идет дым и т. п. и т. п. Чаще всего ведут себя так мужчины, женщины проявляют меньше любопытства, они бросают на резиденцию мимолетный взгляд и идут дальше. Еще над Бабой Ягой во всех направлениях разносятся плоские шутки, охи и вздохи тех, кто карабкается наверх, а кое-где, в укромных местечках за кустами лесного ореха, мужчины делятся друг с другом воспоминаниями, рассказывают истории, случившиеся с ними или от кого-то услышанные, всяческие небылицы и прочее. В таком укромном местечке я раз слышал, как одного мужика уговаривали рассказать историю о гиппопотаме. „Ну расскажи про хепопотама, — непрерывно увещал его кто-то из группы. — Расскажи, пусть другие послушают, они этой истории еще не слышали!“… Мужик не выдержал натиска и рассказал следующую историю о гиппопотаме, которую я постараюсь передать. В одном болоте жил, по уши в тине, гиппопотам. Недалеко от него жил жираф, животное длинношее и высокомерное. Жираф терпеть не мог гиппопотама и искал случай послать его по матушке. Будучи существом ехидным и коварным, точно византиец, жираф придумал вот что: он пройдет мимо болота и скажет гиппопотаму „Здорово, гиппи!“, гиппопотам ответит ему „Здорово!“, жираф спросит: „Как живешь?“ и гиппопотам сдуру ответит: „Прекрасно!“ Тогда у жирафа будут все основания вспылить и сказать в сердцах: „Как же это прекрасно, так тебя и разэтак! Как прекрасно, когда ты сидишь по уши в грязи, в этой вонючей луже, и тебя не видать даже, только глаза над болотом торчат, словно кочки! Какое же это прекрасно!..“ Вот так, значит, жираф придумал, как он изматерит гиппопотама, и пошел к болоту. Однако!.. Однако посреди дороги он останавливается и говорит себе: „Ну ладно, приду я к гиппопотаму, скажу здорово, гиппи, он скажет — здорово, я скажу — как живешь-можешь… и вдруг он скажет: „Да плохо живу!“ — что я тогда ему скажу?.. Тогда я скажу: „Еще бы тебе не жить плохо, так тебя и разэдак! Как же тебе не жить плохо, когда ты сидишь по уши в этой грязной луже, весь в тине, и никакого не видишь перед собой простора!..“ И жираф, воодушевленный своей новой идеей, продолжает путь к болоту, однако через некоторое время снова останавливается и говорит себе: „Ну ладно, я подойду к гиппопотаму, скажу ему — здорово, гиппи, он скажет мне — здорово, я спрошу его, как живешь-можешь… и если он не скажет мне ни „Прекрасно“, ни „Плохо“, а скажет „Так себе“, что я тогда ему скажу?.. Подумав немного, жираф издает радостный клич. Вот что он тогда ему скажет: „Как же это так себе, так тебя и разэдак! Как же это так себе, когда ты живешь в гнусном болоте, в этой тине, в которой ты погряз по уши, так что ничего дальше своего носа не видишь! Какое же это так себе!..“ И жираф, совершенно уверившись в том, что гиппопотаму нипочем не вывернуться, самой небрежной своей походкой подходит к болоту, в котором гиппопотам сидит-таки по шею в тине, и говорит ему: „Здорово, гиппи!“ Гиппопотам отвечает: „Здорово!“ „Как живешь-можешь?“ — с византийским коварством спрашивает его жираф, а гиппопотам преспокойно отвечает: „Так тебя и разэдак!“ — и спокойно погружается еще глубже в болото… Наступило молчание. Потом какой-то наивный товарищ спросил, а что такое „хепопотам“, другой ответил, что это бегемот, и спрашивающий, вероятно, удовлетворился, потому что ни о чем больше спрашивать не стал, опасаясь попасть в положение жирафа, который, несмотря на все свое ехидство и византийское коварство, все равно сел в лужу. Видно, предусмотреть заранее все варианты лужи никогда не удается, потому что у лужи всегда есть запасный вариант!.. И другие истории можно услышать на Бабе Яге, но историй этих столько, что все не перескажешь. Еще знатоки лекарственных растений собирают здесь всякие целебные травы, у подножья холма женщины целыми днями ковыряют ножичками, добывая кору платанов, из которой приготовляют средство против трещин на пятках, а люди со слабым зрением, проходя мимо минеральных источников, каждый раз споласкивают глаза, полагая, что минеральная вода улучшает зрение. Однажды я заметил, как у источника споласкивает глаза поп, и подумал: „До чего дожил — увидел, что и поп во что-то верит!..“ Еще на Бабе Яге можно увидеть, как медленно, пощипывая траву, бредут отары овец, а иной раз — как стоит на самом гребне лошадь, задумчивая и неподвижная, точно камень, упавший с неба. Чья это лошадь, откуда она взялась на гребне, бог ее знает! Даже если бы сама Баба Яга пронеслась над холмом, оседлав старое помело, едва ли кто-нибудь бы удивился, потому что все живое мельтешит по холму в состоянии какой-то отрешенности, словно это волхвы подхватили его и куда-то несут. А кислород продолжает невидимыми волнами струиться из небесного источника и, может, он-то всех и пьянит… Но на этом мне пора остановиться и вернуться к кусту шиповника.