Высшие правительственные и военные круги в Петербурге отнюдь не были заинтересованы в том, чтобы потерять Корнилова как способного исполнителя «высочайших» приказов. Корнилов был нужен им постольку, поскольку они стремились использовать его разносторонние знания, способности и опыт. Николай I и его приближенные знали, что Корнилов вполне благонадежен по своим политическим убеждениям, а его критика отдельных недостатков на флоте не имела общественного значения, ибо не выходила за пределы частной переписки. Вскоре после назначения Берха командующим флотом Меншиков в докладе Николаю называл Корнилова «главным орудием» по введению усовершенствований в судостроении, вооружении и корабельной морской практике при Лазареве. Отсюда делался вывод: «Пока тот же Корнилов пользоваться будет одинаковым доверием и у другого главного командира.
то существующий порядок нс только сохранится, но и в успехах не остановится».
Царь награждал Корнилова орденами, зачислил в свою свиту, присвоил гснсрал-адъютантское звание, произвел в вице-адмиралы, позволил ему несколько раз явиться во дворец на прием и при этом нс скупился на обещания будущих повышений. При всем этом царское правительство не считало возможным доверить ему командование флотом. На этом посту казался более удобным» престарелый Берх. «Полуживой», как его называли черноморцы, он был более похож на большинство «государственных мужей» того времени. чем энергичный и решительный Корнилов, от которого, неровен час, можно было еще ожидать чего-нибудь неожиданного и не входящего в планы «сильных мира сего». Несмотря на то, что никчемность Верха была совершенно очевидна, Меншиков уже спустя полгода после его назначения писал, что новый командующий «имеет еще довольно сил для административных занятий», и поэтому считал несвоевременным «изменение личности Главного Черноморского управления».
Однако неспособность Верха руководить флотом привела к тому, что на Корнилова из года в год налагали все большую ответственность по делам, не относящимся к штабу. Верха обязали информировать своего подчиненного Корнилова о всех флотских делах, а самому Корнилову разрешили обращаться непосредственно в Главный штаб, минуя главного командира. Но официальных прав по интендантству, кораблестроительной и инженерной части ему не предоставили. Все это усугубило сложность положения начальника штаба.
Корнилов оказался в весьма тяжелых условиях. «На таком основании, — писал он брату в ноябре 1851 г., — у меня сил не хватит оставаться более полугода еще». Спустя месяц он вновь сообщал: «Без всякого официального признания властию я нравственно ответственное лицо за все... Окончательные резолюции на всякую бумагу пишет другой, и я очень часто узнаю об них после, когда они уже состоялись, и, может быть, не о всех». Прошло еще несколько месяцев, и опять он отмечал: «Мой главнокомандующий недавно возвратился из путешествия, и опять пошли недописанные или переписанные резолюции и в предупреждение их докладные записки мифа здешнего управления — начальника штаба. Опять пошли борьба и
ухищрения неутомимых негодяев здешнего гнезда опутать и завладеть болваном, брошенным царствовать над болотами нашими; опять зашевелились партии скрытых врагов покойного Михаила Петровича (Лазарева)... И это все делается из-под юбки старой, слабоумной женщины, каков Берх»'.
В отношениях с Верхом сказывалось, конечно, и самолюбие Корнилова, которому казалось несправедливым подчинение малознающему и неспособному к руководству флотом старцу. Однако современники подчеркивали, что на первом месте у Корнилова были не эгоистические интересы, а искренняя боль за интересы флота. Н. А. Добролюбов из биографических материалов Корнилова особенно выделял те факты, которые показывали, «в каком затруднительном положении часто находился Корнилов от ухищрений чернильного братства»97 98.
Среди офицеров, чиновников и хозяйственников, сидевших в штабных и интендантских органах флота, у Корнилова было немало недоброжелателей, завистников и врагов, которым не по душе приходилась кипучая деятельность и строгая требовательность начальника штаба, его нетерпимость к недостаткам. Но честные и любящие флот люди относились к Корнилову с глубоким уважением. «Необыкновенная проницательность и быстрота соображения, — писал одни из черноморцев,—отличное знание всех отраслей службы, практическое уменье обходиться с людьми и управлять ими, деятельность, всегда приводившая всех в удивление, наконец, смелость и решительность — вот качества, в которых не отдать ему справедливости не могут и самые его противники»99.
Другой современник отмечал: «Корнилов был не
только уважаем своими подчиненными за свои глубокие познания по всем отраслям морского и военного дела и за редкую справедливость к оценке подчиненных ему люден, но мы утвердительно говорим, что он был искренне любим всеми теми, кто сам честно служил... Правда, не любили его (но все-таки уважали) все те весьма немногие, у которых было рыльце в пушку...»100.
Современников особенно поражала очень большая работоспособность Корнилова. Сам он в одном из писем к Матюшкину в 1852 г. сообщал: «Теперь второй час ночи, а в шесть на ногах — и это почти всякий день».
Много лет прослуживший с ним Жандр писал: «Он заваливал работой своих приближенных; даже трудолюбивый, как пчела, адъютант его Железнов говаривал, что подчас выбивается из сил, но не может жаловаться, ибо Владимир Алексеевич все-таки трудится гораздо более, чем он»101. Постоянное переутомление из года в год все сильнее сказывалось на слабом здоровье Корнилова, однако энергия его казалась неиссякаемой.
Военно-организаторские способности Корнилова, которые единодушно подчеркивали его современники, особенно ярко проявлялись в уменье подбирать способных людей и направлять их деятельность на решение главных задач. Он всегда находил время для обстоятельных бесед со своими сотрудниками, но не вмешивался в частности, а требовал от них широкой инициативы и трудолюбия.
При Верхе ответственность Корнилова возросла, так как многое из того, что решал раньше главный командир флота, приходилось решать теперь начальнику штаба. Продолжая разъезды по портам и делая смотры кораблей, Корнилов все чаще оглядывался на Николаев, ибо его нельзя было теперь надолго покидать. «Оставить здешний край на месяц опасно», — отмечал он в декабре 1851 г. «Частые отлучки мои из Николаева, •— повторял он позже в письме к Матюшкину, — вредят административным делам, особенно по штабу и по строительной части».
Ежегодно под руководством Корнилова составлялись «программы плавания судов Черноморского флота», которыми определялся характер боевой подготовки всех соединений флота; разрабатывалась дислокация частей и соединений; штаб ведал госпиталями, количеством и состоянием оружия, назначением офицеров, разработкой позывных сигналов, караулами, помещениями. В штаб стекались сведения и отчеты от командиров дивизий и кораблей о результатах плаваний, об итогах стрельб, ведомости учений.
отчеты о нововведениях, рапорты о некомплекте команд, о рейсах транспортов, о крейсерстве у кавказских берегов и т. п.
Сфера ‘деятельности Корнилова выходила далеко за рамки штаба, потому что он был вынужден заниматься многими вопросами, входившими в ведение строительного ведомства и интендантства. Еще с ноября 1849 г. он был, например, председателем комиссии по составлению «нормальных правил для практического производства кораблестроительных работ». Он заботился о баркасах и артиллерийских станках; вел переписку с морским министерством о введении на вооружение нарезных штуцеров; ходатайствовал о замене медных пороховых ящиков на кораблях цинковыми ящиками, о заготовлении недостающего числа ружей, пистолетов и холодного оружия; занимался реорганизацией команд, береговых частей и соединений. «Теперь вожусь с ластовыми экипажами, — писал он Матюшкину в июне 1852 г., — потом возьмусь за рабочие».
