но продолжить дальнейшее плавание оказалось невозможным. Во время шторма шлюп был настолько сильно поврежден, что требовался капитальный ремонт. Пробыв всю зиму в Арендале, «Смирный» с открытием навигации на Балтике, в мае 1825 г., вышел в обратный путь в Кронштадт. Кругосветное плавание не состоялось.

Вскоре после возвращения в Кронштадт Корнилов был прикомандирован к гвардейскому экипажу в Петербурге. Для службы здесь требовалось меньше всего познаний в морском деле и больше всего строевой выправки. Как раз этим требованиям Корнилов не удовлетворял: в нем не оказалось «достаточной для фронта бодрости», и его уволили из экипажа...

За первые три-четыре года своей военно-морской службы мичман Корнилов мог увидеть неограниченный произвол воспитателей-самодуров в корпусе, убожество в базах при подготовке к кругосветному плаванию, невыносимые условия службы матросов на кораблях и, наконец, преклонение перед «фронтологией» в гвардейском экипаже. Все это было не случайными и исключительными обстоятельствами, а звеньями одной цепи, различными проявлениями одной и той же самодержавно-крепостнической системы, которая открывала простор для всех форм злоупотреблений в любой области общественной жизни.

Для русского флота это время было периодом упадка. Характеризуя его, выдающийся мореплаватель В. М. Головнин писал: «Если бы хитрое и вероломное начальство, пользуясь невниманием к благу отечества и слабостью правительства, хотело бы по внушениям и домогательству внешних врагов России для собственной своей корысти довести различными путями и средствами флот наш до возможного ничтожества, то и тогда не могло бы оно поставить его в положение более презрительное и более бессил^ь-ное, в каком он ныне находится»³. Оценку Головнина подтверждали и высказывания многих декабристов⁴.

С воцарением Николая I, начавшего свое тридцатилетнее царствование с жестокого подавления восстания декабристов, в стране еще более усилился разгул реакции, Ха-

рактеризуя самодержавие Николая, Ленин писал: «Всемирный опыт буржуазных и помещичьих правительств выработал два способа удержания народа в угнетении. Первый — насилие. Николай Романов I — Николай Палкин и Николай II — Кровавый показали русскому народу максимум возможного и невозможного по части такого, палаческого способа»^{5 6}.

В стране свирепствовал полицейский режим; лучшие представители народа подвергались казням, каторге, ссылке. Наиболее жестокие порядки были установлены в армии и на флоте. Видя в вооруженных силах основную опору самодержавной власти, царское правительство прежде всего заботилось о превращении их в послушный вымуштрованный механизм, способный лишь автоматически выполнять высочайшие приказы. «Мне нужны лбы, а не головы», — цинично признавал Николай.

В течение 25 лет с зари и до зари «нижние чины» должны были жить под постоянным фельдфебельским окриком, испытывать одурь шагистики и муштры. В ответ на усиление репрессий, насилия и террора солдаты и матросы все чаще выступали против своих притеснителей. Из года в год ширились волнения в частях, базах и на кораблях флота.

Жестокая реакция николаевского времени губительно сказывалась на всех сторонах организации русской армии и флота. Однако и в этих тяжелых условиях не прекращалось развитие русского военного искусства. Чем сильнее разлагался крепостнический строй, тем ожесточеннее становилась борьба нового со старым во всех областях жизни страны, в том числе и в военной области. В отличие от массы типичных офицеров-крепостников в армии и флоте нахрдилась прослойка прогрессивных военных деятелей. «В условиях крепостнического режима и жестокого угнетения трудящихся эти люди понимали, что солдаты и матросы — решающая сила армии и флота; они понимали, что, опираясь на эту силу, они сами становятся силой, необходимой Родине»".

Одним из таких военных деятелен первой половины XIX века был Михаил Петрович Лазарев — известный мореплаватель, участвовавший в открытии Антарктиды, и

талантливый военный организатор, много сделавший для развития русского флота.

В длительных и тяжелых походах объединялись вокруг Лазарева наиболее способные офицеры. Когда в 1826 г. он стал командиром линейного корабля «Азов», к нему было назначено несколько молодых офицеров, среди которых были лейтенант П. С. Нахимов и гардемарин В. И. Истомин. На этот же корабль пришел и мичман Корнилов.

Линейному кораблю «Азов» в составе эскадры Балтийского флота предстояло совершить поход в Средиземное море к берегам Греции, где в то время происходила борьба греческого народа против турецкого господства. Совместно с эскадрами Англии и Франции русские корабли должны были препятствовать переброске турецких подкреплений в Грецию.

В июле 1827 г. русская эскадра во главе с флагманским кораблем «Азов» снялась с Кронштадтского рейда и отправилась в поход. Этот поход явился значительной вехой для становления молодых офицеров эскадры, в том числе и Корнилова. Ближайший ученик знаменитого Ф. Ф. Ушакова, адмирал Сенявнн, под флагом которого эскадра шла до Портсмута, внимательно следил за организацией службы на кораблях, передавал опыт старшего поколения молодым офицерам, учил их личным примером, одобрением, а когда нужно — и взысканием. Неменьшее влияние на подчиненных офицеров оказывал командир корабля М. П. Лазарев.

На первых порах служба на «Азове» показалась Корнилову невыносимой. Строгость и требовательность командира доводила подчас молодого мичмана до желания перевестись на другой корабль. Лазарев не пропускал мимо ни единого промаха по службе, воздействовал на Корнилова и убеждениями, и строгими взысканиями. Особенно возмущало командира то, что его новый подчиненный офицер вместо совершенствования своих специальных знаний увлекался французскими романами и не отдавался вполне той профессии, которой посвятил себя. Видя способности Корнилова и убедись в том, что он может и хочет служить на флоте, Лазарев настойчиво рекомендовал ему прекратить ненужные для службы увлечения, стать более целеустремленным, овладевать специальными знаниями. «Владимир Алексеевич, — писал впоследствии его сослуживец по Черноморскому флоту И. А. Шестаков, — очень любил рас-

сказывать об этой эпохе своей жизни и уверял, что капитан нс удовольствовался силой убеждения, а выбросил всю его библиотеку за борт, заменив ее книгами из собственной своей... Достоверно, что Корнилов начал заниматься делом, учиться, следить за собой, короче — жить новой жизнью»¹.

Воздействие опытных и заслуженных моряков, воспитавших на своем веку немало замечательных кадров для русского флота, сыграло важную роль в жизни и деятельности Корнилова. Вместе с тем наибольшее влияние на формирование молодого мичмана оказали самоотверженность и беспримерная отвага русских матросов, их презрение к смерти и готовность до конца выполнить свой воинский долг. Эти замечательные качества простых русских моряков со всей силой проявились в сражении 8 октября 1827 г. в Наварииской бухте.

В Наваринском сражении, в котором русская, английская н французская эскадры совместно выступили против турецкого флота, русские моряки сыграли главную роль. «Стоило только видеть, — писал очевидец, — с каким жаром все устремилось при первом пушечном выстреле и открытии битвы... Ни один из матросов и канониров не отступал и не оставлял своего поста в продолжение четырех часов сражения. Люди, кон большею частью никогда не видали огня, которые занимались артиллерийской службой только на ученые, не потеряли напрасно ни одного заряда и действовали с такой ревностью, что офицеры едва могли их удерживать. Несмотря на множество убитых и раненых, не слышно было ни ропота, ни жалобы. Многие из сих героев, стоявшие на марсах «Азова», тяжело раненные, сами спускались по вантам и кричали ура. Нельзя не упомянуть об унтер-офицере Туркине, одном из сих храбрых героев. Он стоял на грот-марсе‘, когда ядром ему раздробило руку. Убеждая своих товарищей ревностно исполнять их долг, он твердыми шагами спустился вниз и выдержал одну из му-чительнейших операций... »³