— Но тебе придется долго за ней присматривать.

Она опустила голову и поджала губы.

— Я все понимаю, — наконец сказала она. — Я начала седеть.

— Вот глупости! — ответил я. — При чем здесь это?

Несколько секунд она смотрела мне в глаза, потом вдруг всхлипнула.

— Только сейчас я поняла, какие мы были… Все равно ты от меня никуда не денешься!

«Денусь», — подумал я.

— Ты же понимаешь… — Я развел руками. — Мне… ты…

— Я все понимаю. Как только поправится мать… — Она снова всхлипнула и исчезла.

Юноша с эмблемой прямой связи выглядел растерянным.

— Ваш собеседник отключил линию. Если терминал неисправен…

— Все в порядке! — Я потряс ладонью для убедительности.

— Но… В вашем распоряжении больше двадцати минут. Есть еще один запрос. — Юноша вертел в пальцах прозрачный код-жетон. — Если вы не возражаете… Запрос шел через Совет Попечителей. Там оставили на ваше усмотрение.

Кто бы это мог быть? Кто-либо из десяти, то есть девяти? Нет, подобную бестактность они себе не позволят. И тут я поймал себя на мысли, что простил бы им это. Хорошо, если просит связи Кнарик. Много говорить не будет, повздыхает, выпятив нижнюю губу, — уже теплее в сердце. Нет, не она. Гриша? Аршак?

— Ладно, — сказал я, — соедините.

И чуть не застонал от досады, когда на экране появилось длинное лицо и длинные же усы Клецанды.

— Приветствую вас!

Я ограничился кивком.

— Ну вот, если кому суждена встреча, то ее не избежать, раскидай их хоть в разные концы Вселенной. Вы неплохо выглядите. Как ваше здоровье?

— Так вы запрашивали Совет исключительно ради удовольствия осведомиться о моем здоровье? — спросил я.

Улыбка с его лица исчезла мгновенно.

— Нет. У меня есть к вам предложение. Просьба! Вы, наверно, уже пишете книгу, ну, понимаете, вашу книгу. Так вот, не могли бы вы, как бы это сформулировать… ну, несколько страничек, буквально несколько страниц — ваши мысли, эмоции и все такое… Все, что вы испытали, пережили в тот день. Я имею в виду день Суда. Если это вас не затруднит! Я понимаю, неудобно обращаться с такой просьбой, но…

Он с минуту расшаркивался словесами, а я смотрел ему в глаза и молчал. «Опять какая-то игра, — думал я, — опять «персоналисты» жаждут дискуссии или референдума. Прекрасно, но при чем здесь я? Что-то затянулась их возня вокруг бывшего Учителя. Теперь понадобились мои эмоции! Странно! Никогда не думал, что они так настойчивы.

— Я ничего не понял! Собственно говоря, что вам от меня надо? Какие еще заметки? Если у вас много свободного времени…

— Извините и еще раз извините, — перебил меня Клецанда. — Но нам действительно крайне интересны ваши воспоминания о том дне. Время связи истекает, а в двух словах теорию альтернативной этики не изложить. Если бы вы позволили в следующий раз, через год…

Я медленно покачал головой.

— Жаль. Ваш Учитель был уверен, что вы не откажете.

— Что-о?!

— Я немного знаком с Учителем Барсегом. Он, разумеется, не имеет к нам ни малейшего отношения и весьма скептически относится к нашим концепциям. Мы с ним соседи и иногда встречаемся в гостевые дни. Мы ему любопытны, не более. Он, сами понимаете, не хотел говорить о вас, но потом все-таки сказал, что теория альтернативной этики могла бы у вас вызвать интерес, и что вы занимались чем-то подобным за год до его выпуска. «Шамиссо полагает, — сказал он, — что повесть жизни закончена. Но это только пролог». Я не знаю, что он хотел этим сказать.

Он хотел еще что-то добавить, но в верхнем правом углу экрана замигали слова: «Одна минута».

Клецанда потрогал усы, наклонил голову и исчез. Конец связи.

Некоторое время я сидел перед пустым экраном, затем допил остывший кофе и встал. Все-таки никто из девяти не объявился. Они-то могли не посчитаться с моим запретом. А Мурад… впрочем, лучше о нем не думать, даже представить страшно на миг, что с ним…

Но Клецанда меня смутил. Гора родила мышь, и мышь оказалась дохлой! Если раньше я подозревал их в непонятных кознях вокруг меня, Мурада и Преступления, то все это оказалось пшиком. Мемуары им нужны! Но что имел в виду мой Учитель? Никогда не увлекался и не занимался альтернативной этикой. Да чего уж там, впервые о ней я услышал только сегодня, от Клецанды. Что-то здесь не то!

Я прошелся по комнатам, включил пылесборник, выключил его, вскрыл еще один ящик — он тоже оказался с видеоблоками. Разбирать их не стал, сегодня буду листать дневники.

Выложив на стол первую стопку толстых тетрадей, я некоторое время сидел над ними, ничего не делая. Никак не мог сосредоточиться. Потом решил отвлечься и вышел из дома.

Там меня ждал сюрприз. Вокруг шара-цыпленка сновали маленькие клювастые шарики, полтора десятка, не меньше. Ну, вылитая наседка с цыплятами. Шар-наседка выглядел плохо, словно из него, или из нее, воздух выпустили. А потомство возбужденно подпрыгивало, размахивая острыми клювиками, и только я собрался умилиться этой картинке, как вдруг они набросились на шар-наседку. Во все стороны полетел пух, ветер подхватил его и понес. Я не успел опомниться, как от шара-наседки остались лишь тонкие полудужья скелета, а шарики весело запрыгали вниз по склону к реке, откуда ветер временами нес клубы пуха. Один из шариков отстал, несколько раз клюнул в подошву моих топталок и заскакал вдогонку. Вот, значит, как…

«Вот, значит, как», — повторил я про себя, вернувшись в дом. Однажды Учитель Барсег повел нас в Музей питания. Там был макет скотобойни… видеоряд… неприятные ощущения! Когда же это было? Вспомнил! Вспомнил. Никакими этическими теориями за год до выпуска я не увлекался, а взялся я тогда, и взялся основательно, за социомутагенез. Закопался в нем плотно, запутался сам, запутал Учителя.

Вместе долго сидели у терминала, что-то интересное получалось, а потом я вдруг остыл, забросил. Учитель огорчался…

Что же это — весточка от Учителя? Намек? На что? Неужели он полагает, что в идеях «персоналистов» что-то есть и пора к ним всерьез присмотреться, а заняться этим следует именно мне? Странно! Хотя социомутагенез… Мир, созданный Учителями, действительно совершенен, насколько это возможно сейчас, и должен совершенствоваться впредь. Но чтобы не растерять зерна будущих Систем Воспитания, придется быть внимательным и к сорнякам. Кто знает, что из них впоследствии вырастет.

Добрый Учитель! Не знаю, хватит ли у меня сил и желания взяться за проблему, подсказанную тобой. Есть дела, не терпящие отлагательств, а именно — Белая Книга. Собственно, ее начинаешь писать в день Суда. И я начал ее тогда, год назад…

Тогда, год назад, в день Суда, после нелепой стычки с Клецандой, я стоял у окна и смотрел вниз, на канал. Потом раздался предупредительный звонок, окно переключилось. Это был сам Ранганатан, председатель Совета Попечителей. «Суд через два дня, — сказал он. — Уже выслана платформа».

«А Мурад?» — чуть было не спросил я, но смолчал. Он будет ждать у входа.

Я вышел в коридор, транспортная лента вынесла меня на летную площадку. Над ней уже завис и с шипением опускался темный квадрат платформы. Я вошел в кабину.

Внизу потянулись зеленые зоны с вкраплениями городков и жилых башен, время от времени мелькали стартовые овалы портов, затем платформа нырнула в облака.

Во мне медленно поднималось опустошающее спокойствие. Что будет, то будет! Но вот что уже никогда не вернется, так это сентябрьские встречи, разговоры, веселье и шум праздника начала учебного года, когда в школьные городки съезжаются многие из предыдущих Выпусков, их Учителя…

Платформа пошла вниз, показалась кромка берега с белой ниткой прибоя. Нитка постепенно раздалась в ленту, вода осталась позади, и тут по курсу выросли синие шпили Зимнего комплекса.

У входа меня встретил Наставник, немолодой, темнолицый, с пушистыми бровями.

— Я провожу вас, — сказал он после приветствия. — Можете отдохнуть, время еще есть.

— Спасибо. Вот, возьмите… — Я протянул ему эмблему Учителя, которую снял с рукава по пути сюда. Темнолицый сунул эмблему в карман и, не оглядываясь, ступил на транспортную полосу. Я последовал за ним.