— Меня завкафедрой Осипенко хотел у себя оставить. Я в науках сильно врубной был. Может, польза была бы отечественной науке, если бы я там остался. Докторскую бы писал, чего-нибудь внедрял бы, совершенствовал, ха… И вот за несколько дней до распределения я залетел. Перебрал в одной компании по-крупному. А хозяева, сволочи, вместо того, чтобы меня спать уложить, на улицу выставили — мол, ничего, дойдет студентик. Я и дошел. До ближайшего вытрезвителя. Проспался, глаза распахиваю — белый потолок, белые халаты на ментах — красота, рай. Понял я — каюк моей кафедре. Может будущий преподаватель ночевать в вытрезвителе? Да никогда!.. И упал я в ножки к начальнику вытрезвителя — помилуй, барин, не вели казнить… Странно, но среди ментов тоже люди попадаются… Хоть и редко. Бумагу в институт не направили. Я успокоился, думаю, есть в жизни справедливость… Но нет, через пару дней — комсомольское собрание. Зачитывает доклад наш главный комсомолец, Иудушка Головлев, и открытым текстом шпарит: «Есть у нас, оказывается, товарищи, которые на поверку нам вовсе и не товарищи. Пьянствуют, ночуют по вытрезвителям». Из милиции информацию не направляли. О залете я никому не рассказывал, кроме Новоселова. Вот вы, следователи, какой бы сделали вывод?.. После собрания выхожу, Сашок пристраивается ко мне параллельным курсом и как бы невзначай сигналит: «Как же они узнали?» Взял я его за лацканы, затолкал галстук в глотку и по стене спиной повозил. Зарекся больше никогда с ним дел не иметь. Обставил он меня. По-подлому обставил. Избавился от конкурента.

— Что-то не читал я в биографии Новоселова о его ученых званиях. И упоминаний об аспирантуре там нет.

— Правильно. Кто правит в нашей стране? Мясники. В аспирантуре остался тупой, как сибирский валенок, Ванечка Прокудин. Его отец был заместителем директора мясокомбината. Куда против него адвокатские родители Сашка, а также его диплом с пятерками и занятия в научных обществах! Куда там мое рабоче-крестьянское происхождение и красный диплом! Ныне Ваня кандидат наук. Глядишь, и докторскую сделает. Пробить путь в науке свежей бараньей ногой гораздо легче, чем отбойным молотком потомственного шахтера…

— Любопытно.

— Куда как любопытнее… Дан приказ ему — на Запад, ей — в другую сторону. Точнее, я отправился на север на два года институтской отработки, а Сашок остался здесь. Потом он женился, уехал в Москву, погорел там на каких-то махинациях. Вроде бы на валюте. Слухи ходили, что он на Комитет постукивал. Я верю. Он всегда сухим из воды выходил. Ему для собственного благополучия продать кого-то, что фантик от конфеты скомкать. А я на Севере вкалывал, потом на Дальнем Востоке. Чего-то там поднимали, осваивали, давали план по валу и сам вал. На эту ерунду годы и ушли.

— Небось не любили на одном месте задерживаться? — сочувственно спросил я, попав в самую точку.

— А если везде одни сволочи. Работяги — пьянь да тунеядцы. Начальники — жулики и рвачи. Задержишься тут на одном месте, как же!

Он чем-то напоминал гоголевского Собакевича, который говаривал, что один только приличный человек в округе — прокурор, да и тот порядочная сволочь. Впрочем, Смородинцев, похоже, не разделял уважительного мнения Собакевича о прокурорах. В его глазах я прочел, что единственное место, где он хотел бы меня видеть, это мои похороны. Не дождешься!

— Давно в город вернулись?

— Четыре года назад. Потом и Новоселов появился на моем горизонте.

— Простили ему старые грешки?

— Простил? Да вы что?! Я ему это на всю жизнь запомнил.

— А почему общались?

— Как почему? Дети мы, что ли, друг на друга дуться? Странная логика.

— Как Новоселов в бытовое обслуживание попал?

— Непонятно, что ли? Воровать же надо. Всегда в душе торгашом был. Нашел себя.

— И как он воровал?

— Понятия не имею. Так кучеряво жить и не воровать разве возможно?

— Невозможно.

— Так зачем глупые вопросы задаете?

— Расскажите, как вы провели день четвертого августа.

— Когда Сашка зарезали?

— Да.

— Утром встретился с Оюшминальдом.

— Лесником?

— Да. Деревня без МТС. День с этим занудой провести — испытание. Все расскажет — как коровы в этом году доятся, как подсолнухи растут…

— Что вы у Новоселова делали?

— Посидели. Обсудили, как бы за город выбраться.

— Поохотиться?

— Порыбачить, — отрезал Смородинцев. — Я без лицензии не охочусь.

— Ах да, конечно, воспитание не позволяет.

— Не позволяет.

— Рассказывайте — как сидели, о чем говорили. Подробненько.

Я заставлял его вспоминать все новые и новые подробности. Вскоре он взорвался:

— Кому эти глупости нужны? Зачем дурью маяться? Я уже все рассказал.

— И больше ничего не помните?

— Не помню.

— Тогда я отправлю вас вспоминать в камеру. Вы — последний из тех, кто видел Новоселова в живых. И у меня есть все основания подозревать вас в убийстве… Как говорит кот Леопольд: «Давайте жить дружно».

— Таких друзей за хрен и в музей, — пробурчал Смородинцев, но амбиций у него поубавилось, он стал послушнее. Я заставил его вспомнить все детали.

— Что вы пили?

— Водку. Сашок предложил коньяк, но Шима закудахтал, что такую клоповую дрянь в рот не возьмет. Выудил из рюкзака беленькую. А мне все равно, что пить.

— Коньяк на стол не выставляли?

— Нет.

— Всю водку выпили?

— Остатки с собой взяли. Потом допили, так что не рассчитывайте… — усмехнулся он.

Пока все, что он говорил, вполне сходилось с рассказом лесника.

— Теперь небольшая процедура, — сказал я. — «Пианино» называется.

— Какое пианино? — насторожился Смородинцев.

— Не бойтесь. Это не больно.

Пашка вышел и вернулся с экспертом. Смородинцев удивленно смотрел, как эксперт раскладывает на столе бланки, валик, подушку, флакон с типографской краской.

— Что это значит?

— Это значит, что мы откатаем ваши пальцы для исследования.

— Господи, ну и дурь.

Эксперт откатал отпечатки и удалился.

— А теперь поговорим о ваших скромных утехах в компании с Новоселовым.

— И чего в них интересного?

— Ну как же — приятная компания. Среди знакомых Новоселова наверняка были занятные личности.

— Может, и были. Григорян — дитя гор, гигант мысли. Оюшминальд — титан духа… Еще одно чудо в перьях — Лупаков. На охоту собирались люди солидные, копеек не считали, а у него вечно пустые карманы, одет, как оборванец. Хотя тоже не бомж, должность у него такая же, как у меня, — начальник цеха, зарплату какую-никакую должен получать.

— Что у него за цех?

— Металлоизделий на заводе в Налимске. Он старый приятель то ли Новоселова, то ли Григоряна.

— У них дела какие-то были?

— У этого халявщика дела? Что вы! Вы бы на него посмотрели!.. Еще этот бандит с большой дороги — Нуретдинов. Он при Григоряне вышибалой.

— Может, и наемным убийцей?

— Запросто. Не поделили что-то Григорян с Новоселовым, Нуретдинов за хозяина обиделся и прирезал негодяя.

— Были причины?

— Могли быть. Например, жена Новоселова.

— А что жена Новоселова?

— Григорян, хоть и хитрый, и с деньгами (а где вы арика без денег видели?), по сути — чурка чуркой. Он как в первый раз жену Новоселова увидел, так и размяк, как пломбир на южном солнце. Сто килограммов живого веса — мечта поэта. Всех доходяг, которых ветер носит, к толстым бабищам тянет.

— У Григоряна и Новоселова были на этой почве конфликты?

— Конфликты? Вы что, смеетесь? Сашок был незнамо как рад свою свиноматку приятелю сбагрить… Но, может, потом что-то возникло. Вообще предположений можно строить сколько угодно.

— Кто еще был в окружении Новоселова?

— Мелькали какие-то тени. Мне их даже запоминать было скучно. Как говаривал Паниковский, «жалкие, ничтожные личности».

Всем сестрам по серьгам. Молодец, товарищ Смородинцев. Недаром при упоминании о тебе у сотрудников отдела кадров начался нервный тик.

— Что за тип приезжал на охоту в «волге» с тремя нулями?