Тем не менее в отношениях Махно и командования Красной Армии сохранялось взаимное недоверие. Махно боялся ассимиляции своих повстанцев в рядах Красной Армии, а советское командование со своей стороны опасалось махновцев, и не столько как
вооруженной силы, сколько ее «всеразлагающей стихии». Уже после заключения октябрьского соглашения с Махно газета «Известия» писала: «Махно своим «пособничеством», с его идейной разнузданностью, развратил местную деревню, растлил ее душу. Разбой стал нормальной жизнью, бытовым явлением. День-деньской местный мужичок деловито занимается своим хозяйством, пашет, косит, а ночью, вместо того чтобы спать, идет людей резать. Все до крайности просто, словно он сидит и галушки ест, Устроить крушение поезда, перестрелять десяток пассажиров, это даже не преступление в его глазах, это — «каждый ведет свое хозяйство по-своему»Ъ6.
Тем не менее Советская власть была готова последовательно выполнять условия соглашения, в то время как махновцы с первых же дней начали нарушать его, в частности пункты, запрещавшие вливание красноармейских частей в махновские соединения. В Красной Армии находилось еще много солдат, которые предпочитали гуляйпольскую вольницу строгой революционной дисциплине. Переходя в одиночку или группами к Махно, они не возвращались, как это предусматривалось соглашением, обратно в свои части. В повстанческой армии им оказывались даже определенные поблажки в надежде, что примеру дезертиров последуют другие красные бойцы. Строя планы на будущее, Махно возлагал большие надежды на то, что ему удастся разложить изнутри советские войска и после окончания борьбы с Врангелем к нему начнут переходить целые полки Красной Армии. В середине октября 1920 г. к Махно перешло несколько пулеметных команд, состоявших в подавляющем большинстве из крестьян и молодых рабочих, зачастую не успевших стряхнуть с себя груз деревенских традиций.
Советское командование предложило штабу Революционно-повстанческой армии Украины вернуть перешедших к ним пулеметчиков, а в случае сопротивления со стороны перебежчиков обезоружить их и доставить этапом в свои части. Махно же был настроен иначе. Потеряв в многочисленных боях и стычках в 1919 г. сотни лихих рубак, он надеялся усилить боевую мощь своей армии за счет резкого увеличения пулеметов, как ручных, так и станковых, поставленных на тачанки.
Для возвращения дезертиров 22 октября 1920 г. в штаб Махно, находившийся на станции Ульяновка, был направлен член Реввоенсовета Южного фронта Бела Куп. Махновцев поразила, как потом писали биографы Белы Куна, его личная отвага и то, что во время обыска охраной батьки у пего не было обнаружено даже пистолета. Ведь достаточно было одного неосторожного слова, и махновцы тут же, без разговоров, прикончили бы его*7. 300 301
Бела Кум даже не подозревал, что главным его защитником от любой неожиданной бандитской провокации был сам батька.
В это время Махно считал, что перемирие с Советской властью необходимо продлить как можно дольше. В этом он видел залог спасения махновского движения. Он боялся дать хотя бы малейший повод для возникновения конфликта с советским правительством и командованием Красной Армии. Узнав, что глава дипломатической миссии махновцев Попов, находясь в Харькове, ведет себя чересчур вызывающе, позволяет антисоветские выпады, устанавливает контакты с уголовными элементами и организовывает каждодневные попойки и дебоши, батька тотчас же написал ему письмо, в котором говорилось: «г... возложенная на вас работа политического и военного представительства является крайне ответственной, и вы, будучи в Харькове, должны отдать ей все время, стараясь принести максимум пользы нашему движению со всех его сторон: военной, политической и культурно-просветительной. Совершенно недопустимо вторично слышать о вашем нерадивом отношении к делу, порученном вам армией. Я надеюсь, что следующие сообщения о вашей работе будут иные, более отрадные для всех нас. Помните правило — «делу время, а потехе час». Отныне вы с тов. Будановым являетесь уполномоченными представителями как по военному, так и по тлитиче-скому делу. В помощь дается О. Таратута, с которой всегда советуйтесь по политическим вопросам, поскольку она будет в Харькове. Она является нашим представителем и в Москве.
Два слова о нашей тактике: будьте во всем энергич
ны. настойчивы, но в то же время будьте осторожными, чуткими и тонкими политиками. Приготовьте доклад о нашей работе за последнее время и перешлите его с тов. Клейном и другими отъезжающими в Харьков»302.
9 ноября 1920 г. на Совете Революционной повстанческой армии были заслушаны текст доклада Попова, который в это время был в Харькове, и выступления Буданова и Куриленко. Членам дипломатической миссии в столице УССР было поручено отстаивать пункт соглашения с Советской властью о выделении территории для проведения эксперимента по созданию «вольного советского строя». Кроме этого поручения, перед представителями Махно при Южном фронте была поставлена задача потребовать от командования 100 млн руб. на содержание так называемой Полевой армии, которая приняла участие в боях против Врангеля. На этом же заседании Совет поставил на вид «представителям при Южном фронте, в особенности т. Попову, вести себя корректно и безупречно относиться к своему делу»303.
Подписав договор с Советской властью, Махно и его окружение вели себя в Гуляйполе уже не так разнузданно и вызывающе, как в 1919 г. О настроениях махновцев в тот период Красноречиво говорит запись в дневнике одного из них, судя по тексту, работника культотдела. Датирована она 3 ноября 1920 г. «Скучно и грустно. Терзает и не дает покоя мысль — «а что дальше будет?» Белогвардейщина будет раздавлена, и что дальше будет с повстанческой армией. В комсоставе чувствуется усталость. Сам Махно дышит усталостью, нет никакой намеченной цели в армии и определенного плана, а также нет культурных работников... Боюсь, что коммунисты объявят нас вне закона и тогда начнется снова пролитие трудовой крови. Эти головотяпы не могут понять, что у них разлагается Красная Армия и перейдет на нашу сторону. Но весь наш трагизм состоит в отсутствии культурных сил. Махно тоже воздерживается от работы. Я чувствую, что он устал»304.
Жизнь в центре Махновии была скрыта от посторонних глаз. Чтобы выяснить реальное положение дел, 12 ноября 1920 г. в Гу-ляйполе выехал уполномоченный Александровского ревкома и парткома Н. Гоппе. Ему было поручено выяснить влияние махновщины на жизнь деревни, установить, как там проводится повстанцами работа по налаживанию нормальной жизни, организации работы местных органов власти, в частности комитетов незаможных селян, проведению продовольственной политики и др. вопросов305. Побывав в ряде сел, Н. Гоппе отметил, что «власти Советской в уезде нет, сплошь ревкомы существуют как ширма для приезжающих инструкторов и частей Красной Армии»306. Продолжалась активная агитация за вольные советы, против большевиков.
Н. Гоппе встретился в Гуляйполе с начштаба повстанческих войск Белашом. Нарушения договора Белаш объяснял тем, что в Харькове до сих пор не подписан 4-й пункт соглашения о создании «вольного советского строя». Не получив конкретных ответов на поставленные вопросы, уполномоченный Александровского ревкома поехал прямиком к батьке. Махно был искушен в ведении различных переговоров и сумел убедить Н. Гоппе, что целиком разделяет его опасения и стремится сделать все возможное для налаживания нормальной жизни в деревне, укрепления ее связи с городом. В конце беседы Махно заявил, что решение этих вопросов всецело зависит от Реввоенсовета, но он постарается повлиять на него, чтобы условия договора с Советской властью выполнялись неукоснительно307.
