уже не раз прибывали связные. В захваченном махновцами посла* нии шла речь о том, что Григорьеву надлежит более активно действовать против красных, соединиться с частями генерала Шкуро и в дальнейшем действовать по железнодорожным магистралям, закрывал частям Красной Армии пути отступления из Одессы и Николаева.
Заседание махновской верхушки было коротким и решило немедленно разоблачить в предательстве атамана и ликвидировать его. Лишь один Махно сомневался. Он доказывал, что не настало время, что следует повременить, когда состав армии возрастет, и что, вообще, лучше надо присмотреться, ибо эту шутку могли проделать и большевистские агенты, чтобы дискредитировать Григорьева в глазах махновцев187.
Почти целый месяц Махно и его ближайшие сподвижники присматривались к Григорьеву. Рядовые бойцы жаловались батьке, что атаман защищает помещиков и обижает бедных, расстрелял одного из махновцев за то, что тот вырвал луковицу на огороде попа. Среди махновского войска поползли слухи, что атаман никогда не вступает в бой со шкуровцами, ссылаясь на слабость своего отряда.
После таких бурных событий неожиданно для многих Махно принял довольно странное решение — оставил на Григорьева армию, а сам с небольшим отрядом отправился в Песчаный Брод. Истинную цель поездки батьки в это село, затерявшееся среди красивых украинских пейзажей на берегу тихой, речки Черный Таш-лык, знали только наиболее приближенные к нему люди. Это была родина жены Махно, гуляйпольской учительницы Галины Кузьменко, куда она отправилась во время деникинских наступлений.
Галина Андреевна Кузьменко сыграла важную роль в жизни Махно и оказала большое влияние на развитие махновского движения. Родилась она в 1894 г. в семье середняка Андрея Ивановича Кузьменко. В молодости он отличался привлекательной внешностью и могучим голосом и лучше всех пел в церковном хоре. Благодаря своим природным физическим данным военную службу он проходил в лейб-гвардии Измайловского полка, чем очень гордился, а затем служил жандармским унтер-офицером в Могилев-Подольске. Будучи заботливым отцом, он изо всех сил стремился дать своей дочери образование.
В 1910 г. Галина окончила шесть классов женской гимназии. В следующем году ее отца, который пристрастился к спиртному, изгнали со службы, и он вернулся в Песчаный Брод. Деревенская жизнь тяготила бывшую гимназистку, и она решила уйти в послушницы в Красногорский женский монастырь на Полтавщине, получив новое имя Анфиса. Из монастыря Галина Кузьменко бежала с бароном Ю. Корфом в его имение Синицы Уманского уезда. Родители незадачливого жениха запретили ему жениться на крестьянской девушке, и она вынуждена была вернуться обратно в монастырь. Разгоревшийся скандал вынудил игуменью Красногорского монастыря отправить молодую монахиню после четырехмесячного пребывания в святой обители к родителям. Осенью 1911 г. Г. Кузьменко поступила в Добровеличковскую женскую семинарию, которую окончила с золотой медалью. В 1916 г. по распределению Херсонской губернской земской управы она была направлена на работу учительницей Гуляйпольской двухклассной школы188 189. Здесь в 1918 г. и встретил ее Махно. Среднего роста, стройная, она, по словам очевидцев, не уступала европейским красавицам. Ее властный характер, необычайная сила воли, независимость в суждениях и красота сразу же привлекли внимание Махно. Нестор, с его легендарным прошлым и неутомимой жаждой изменить существующую жизнь, создать что-то наподобие легендарной казачьей вольницы, казался Галине Кузьменко незаурядной личностью.
Знакомство Махно с Галиной Кузьменко, которая стала ему не только женой, но и боевым соратником, обросло множеством легенд. Справедливости ради следует сказать, что Махно был верным мужем, хотя белогвардейская пресса изображала его как бандита, <гнаиболее развращенного, потерявшего всякий культурный облик»**.
В начале июня 1919 г., когда для махновщины наступили тревожные времена, Махно отправил Галину Кузьменко к отцу и обещал при первой же возможности забрать ее. Слово свое он сдержал.
Г. Кузьменко выполняла различные задания Махно. Вместе со своей подругой Феней Гаенко она ездила в Киев, чтобы узнать планы Петлюры. Встреча не состоялась, но Махно стало известно, что петлюровский отряд находится невдалеке от села Добро-величковки.
24 июля батька вернулся в расположение своих войск и решил раз и навсегда покончить с атаманом Григорьевым.
В воскресенье 27 июля в селе Сентове на Херсонщине состоялся митинг, на котором атаман Григорьев был убит подручными Махно.
После самосуда над атаманом его войско окончательно распалось. Часть перешла под командование Махно, другие разбрелись по другим, более мелким, бандам или пополнили уголовные шайки в городах.
Убийство махновцами Григорьева вызвало огромный резонанс как среди красных, так и среди белых. Чтобы об этом знали все, Махно позаботился лично. По его приказу срочно была занята ближайшая железнодорожная станция для того, чтобы по телефону передать телеграмму: «Всем... Всем... Всем... Копия — Москва, Кремль. Нами убит известный атаман Григорьев. Подпись: Махно. Начальник оперативной части Чучко»190.
Одним из первых получил это известие К. Е. Ворошилов, который еще 29 мая 1919 г. объявил, что тому, кто доставит живым или мертвым Григорьева, будет выплачено 100 тыс. руб.191 Разумеется, он не собирался выплачивать батьке обещанную сумму, да тот и не претендовал на это вознаграждение.
Известие о расправе Махно с мятежным атаманом немного изменило в лучшую сторону отношение к нему и Троцкого. 4 августа, находясь на станции Дубны, он опубликовал в газете «В пути» статью «Махно и другие». Председатель Реввоенсовета выразил надежду, что, осознав пагубность григорьевщины, Махно должен понять в конце концов гибельность махновщины. «Среди повстанческих атаманов и батек есть люди двух категорий,— писал он,— есть бандиты, проходимцы, продажные карьеристы, но есть и честные люди, не сведшие концов с концами.
Григорьев вредил Красной Армии из карьеризма, жадности, продажности. Весьма возможно, что Махно во всех этих пороках неповинен, но и он причинил Красной Армии ужасающий вред, ибо действовал по ложной анархо-повстанческой системе. И сейчас махновщина'продолжает оставаться ядом, отравляющим отсталые части Украинской армии. Убийством Григорьева Махно, может быть, успокоил свою совесть, но своих преступлений перед Рабочей и Крестьянской Украиной Махно этим еще не искупил. Если Махно и некоторые другие партизаны действительно хотят свернуть с пути григорьевщины, возродиться, встать на защиту революции — у них для этого один путь: открыто заявить, что
они раз навсегда отказываются от дезорганизации, атаманства, своеволия, а предоставляют свои силы, как дисциплинированные солдаты, целиком и всецело в распоряжение Рабочей и Крестьянской власти на Украине»192.
Тогда же газета «Правда» поместила статью <гМахновщина и григорьевщина», в которой, дав объективную оценку партизанщине на разных этапах революционной борьбы, сообщила, что ее «герои» — атаман Григорьев и батька Махно — сошли с арены политической борьбы, оставив после себя тяжелое наследство, которое необходимо выжигать каленым железом193.
Находясь, по сути, в состоянии войны с Советской властью, Махно все же, как отмечал В. П. Затоиский, «несомненно нам помог в борьбе против Григорьева»194. Факт устранения мятежного атамана красноречиво говорил о том, что корреспондент вышеназванной статьи в «Правде» был неправ. Крестьянский батька отнюдь не собирался уходить с политической арены, а строил далеко идущие планы возрождения своего былого могущества. Знал ли Махно это или нет, но он находился в преддверии своего звездного часа.
