Но не эта милая чепуха вызывала теперь интерес Мальтрейверса: более года назад Патрик Гэбриель был найден под Древом Лазаря, и не пьяным, как могли бы ожидать те, кто его знал, а погибшим от зверского удара ножом, перерезавшим ему горло. Хотя у них с Мальтрейверсом и был общий издатель, он плохо знал Гэбриеля и не любил его, высокомерного, тщеславного, вызывающе грубого. Только неоспоримый талант этого человека заставлял относиться к нему терпимо. Гэбриель принадлежал к небольшому числу поэтов, которые были достаточно удачливы, чтобы жить на доходы от своего ремесла. Он приехал в Медмелтон дорабатывать большую поэму, вызывавшую восторженные ожидания в кругу писателей и критиков, прознавших о ее замысле. Непонятно, почему Гэбриель выбрал именно эту деревню, за исключением, пожалуй, тех обстоятельств, что она была тихой и находилась вдалеке от дискомфорта жизни, который создавала ему репутация в Лондоне. До гибели поэта никто и не знал, что он поселился в Медмелтоне. Потом кто-то убил его без какого-либо видимого мотива. Это стало тайной, сенсацией, литературной трагедией, усугубившейся тем, что в арендованном коттедже не нашлось ни единой строчки из написанного здесь, в Медмелтоне, для посмертной публикации. В полицейских досье дело осело как нераскрытое убийство, оно же послужило поводом для самых разнообразных домыслов в газетных статьях, бесконечных сплетен, нередко клеветнических. Наконец новость вовсе устарела и почти забылась…
Мальтрейверс двинулся к церкви. Внутри находились каменные сиденья, спускающиеся вниз от широкой, покрытой пестрыми изразцами приступки, и тут же прикрепленная к стене деревянная доска. На ней объявления, указывающие время службы, имя и адрес церковного служителя, рассказывающие о деревенских новостях и рекламирующие работу Общества детей англиканской церкви. Мальтрейверс не смог продолжать свое обследование, потому что дверь церкви была заперта. Он вернулся к машине, размышляя о том, что телевизионные антенны и спутниковые отражатели ничего не изменили в облике череды коттеджей на дальней стороне зеленой долины. Когда он пересекал ручей, от колес его машины расходились небольшие волны. Сразу увидев нужный поворот, он проехал еще немного вдоль стены, окружавшей церковный двор, пока не достиг коттеджа «Сумерки», спрятавшегося за десятифутовой изгородью бирючины. Достав из багажника свой чемодан, Мальтрейверс открыл ворота и прошел в сад. Перед открытой дверью главного входа в выцветшем от солнца шезлонге лежала девочка-подросток, из транзистора рядом лилась поп-музыка. Погода стояла достаточно теплая, и девочка была в шортах. Она закинула одну на другую свои стройные ноги. Под алой рубашкой без рукавов беспокойно, в такт ее сонному дыханию волнующе поднимались и опускались вполне зрелые груди. Жесткие черные волосы коротко подстрижены, по-юношески худое лицо спряталось под огромными солнечными очками, надетыми скорее ради эффекта, нежели по необходимости.
— Привет, Мишель, — остановился около нее Мальтрейверс.
— Ммм? — Голос девочки звучал раздраженно. — Что это?
— Не что, а кто. Прислушайся к моему голосу.
Не поднимая головы, она повернулась к нему, сдвинув рукой очки на лоб.
— О, привет! Они где-то там, в доме. — Очки снова равнодушно были надвинуты на глаза, и Мишель перестала на него обращать внимание. Он отправился дальше, надеясь найти более теплый прием.
Коттедж «Сумерки» строили для фермерской семьи надежно и практично. А было это в 1870 году. Тогда дом состоял всего лишь из одной большой, на все случаи жизни, комнаты в нижнем этаже, позади которой приютилась буфетная и две спальни, да в саду всегда возвышалась куча навоза. Спустя столетие, после того как сюда были вложены немалые деньги, викторианские арендаторы смогли бы из прошлого, пожалуй, найти здесь только стены и трубу, сохраненную, впрочем, лишь в чисто декоративных целях. Разные части дома разъединялись, сокращались, изменялись и увеличивались, к ним пристраивались новые, а иногда, наоборот, разрушались старые. Буфетная поочередно служила то кладовой, то подсобкой, ее примитивные удобства компенсировались новинкой — окном с цветным стеклом на задней стене, общей с кухней. Коттедж разросся и в стороны, и вперед, чтобы дать место второй комнате, третьей и четвертой, спальням и ванной наверху. На месте постоянной когда-то зловонной кучи навоза теперь стоял сарай для инструментов. Перемена вкусов привела к тому, что у очага из графита, который был установлен еще в прошлом веке, появились «наследники». Среди них — сначала вариант с трубой в стиле смежных коттеджей 1903 года, тоже благополучно ушедших в прошлое, эдакий претенциозный каменный монстр пятидесятых годов, потом им на смену пришел современный камин, выложенный кирпичами, на котором теперь красовался кованый медный сосуд с охапкой сухих цветов. Тепло шло от батарей, безобразных с точки зрения архитектуры, но достаточно тонких, чтобы не бросаться в глаза. Передняя дверь и сейчас вела в комнату, которая прежде была единственной на первом этаже. Стены ее были выкрашены нежно-зеленой краской, паркетный пол — красного дерева. Среди вещей современными были только телевизор и проигрыватель; столовый гарнитур, диван, разностильные стулья, горка и книжный шкаф приобретены в антикварных магазинах и на домашних аукционах не позднее чем в конце века.
Мальтрейверс остановился напротив двери в кухню и отсюда увидел Веронику возле раковины под окном, глядевшим в сад позади дома. Ее волосы, такие же темные, как и у дочери, свободно ниспадали почти до талии, и яркие цветы ее индийского ситцевого платья были наполовину скрыты их угольно-черным блестящим водопадом. Мальтрейверс едва ли произвел какой-нибудь шум, но она, казалось, мгновенно почувствовала, что рядом кто-то появился, и даже поняла кто.
— Здравствуй, Гас! — Она не двинулась с места, не обернулась. — Хорошо доехал?
— Прекрасно. У меня даже было время остановиться и осмотреть окрестности.
Он поставил свой чемодан, и, когда уже прошел через гостиную, она наконец повернулась. Ее лицо, с высоким лбом и длинным носом, на первый взгляд могло показаться простоватым, но тотчас его особая, чуть суровая красота поражала, усиливаясь, — наверное, благодаря таким странным глазам.
Когда они расцеловались — она лишь слегка должна была приподняться, чтобы дотянуться до него, хотя в нем было шесть футов роста, — он снова почувствовал ту ее особенность, которая поразили его при первой встрече. Вероника обладала чрезвычайно развитым умением контролировать себя. Она никогда не выражала своих эмоций, и он понимал, что постичь ее как личность почти невозможно. Она не была недружелюбной, но в любом разговоре с ней всегда было ясно, что она делает не более одного шага, выбираясь из вежливости, из своей скорлупы. Мальтрейверс был убежден, что, если бы Стефан и Мишель неожиданно, не приведи Бог, умерли, она бы не терзалась одиночеством, поскольку и так была всегда одна, наедине с собой, за непроницаемыми барьерами. Возможно, это как-то связано с ее детством, но казалось, она целиком спряталась за ними после рождения дочери. Даже сейчас никто не знал, кто был отцом Мишель.
— А где Стефан? — поинтересовался Мальтрейверс.
— На чердаке. Почему бы тебе не подняться? Вещи можешь оставить в своей комнате. Последняя дверь на лестничной площадке. Я приготовлю чай.
Такая сдержанная встреча была для нее обычной. Кроме кратких расспросов о том, как он доехал, никакой пустой болтовни для обычного установления контакта. Вероника не начинала разговора сама, она только отвечала, ее манера общения, как и поступки, была основательной и деловой.
Комната, отведенная ему, находилась в конце коридора, из ее окна виднелась непрерывная цепь гор, возвышающихся в том же направлении, куда шло главное шоссе. Он отложил распаковку чемодана на потом и вернулся на площадку, откуда алюминиевая приставная лестница вела наверх, к чердаку, через люк в потолке.
— Разрешите войти на борт! — крикнул он, начав взбираться по ступенькам. Вскоре его голова появилась в проеме. Чердачный пол был освещен теперь длинными неоновыми лампами, установленными на балках крыши. Сидящий за столом Стефан Харт корпел над кипой тетрадей. Трудно было сразу сказать, почему именно он походил на школьного учителя, но это было так. Высокий, неуклюжий в своих джинсах-варенках и вельветовой рубашке, он до сих пор сохранял облик студента-радикала; это впечатление усиливалось за счет коротко остриженной бороды, которая была темнее его теперь немодных, длинных рыжеватых волос. Он повернулся к Мальтрейверсу — его глаза за очками в золотой оправе были настороженными.
