Потом в безмятежный мир пастора вторглось зло. Патрик Гэбриель принес с собой разврат, нарушения порядка, потрясения основ, в которых так нуждался Квэкс. Какое-то время он чувствовал себя в осаде, сражающимся с врагом, проникшим в его неприступную крепость. Сначала он полагал, что Гэбриель не пробудет у них долго и не нанесет большого вреда; но Патрик задержался, и Квэкс стал рассматривать его как зловредный вирус, который следует уничтожить до того, как инфекция распространится, не оставив надежды на выздоровление. И вирус был уничтожен, почти в буквальном смысле, — вырезан с помощью болезненной, кровавой, но необходимой операции. Ужас от жестокого убийства бы ослаблен в пасторе чувством очищения от нечисти. Полицейское расследование осталось в прошлом, раны начали заживать, и он вернулся к обычному порядку жизни. Нежелание жителей деревни помогать полиции Квэкс посчитал за признание того, что они тоже ценили святость драгоценного маленького мирка Медмелтона. Сокрытие убийцы было способом уменьшить урон и восстановить успокоительный порядок проповедей, а значит, безопасности и добра. Но он начал избегать Древа Лазаря, выбирая путь более длинный по церковному двору, чтобы добраться до своего дома. Приветствуя прихожан в западном портале церкви после воскресной службы, он старался не смотреть на сладкий каштан, стоявший менее чем в тридцати футах от него, в молчаливом далеке от жизни, построенной и Квэксом, и другими прихожанами на обмане.

Позже как некая злобная сила природы это дерево стало центром воскресшего зла, и безмолвный, не подвергающийся сомнению порядок, связывающий воедино церковную и мирскую жизнь, опять оказался под угорозой. Квэкс сожалел, что когда-то кому-то рассказал о вещах, найденных им на церковном дворе, слишком поздно осознав, что и они были столь же порочны, как и изуродованное тело Гэбриеля. Но он сумел внушить людям, что предметы эти безвредны и не надо проявлять к ним особый интерес. Большинство согласилось с ним, потому что тоже не хотело никакого нарушения устоявшегося течения жизни. Во всяком случае, те, у кого и появились какие-то сомнения, ничего не предпринимали. Квэкс, конечно, понимал, что слабая оборона может быть разрушена… А теперь приехал сюда еще один чужак, не испытывающий любви к Медмелтону… и знавший Патрика Гэбриеля. Его беседа с Мальтрейверсом оказалась очень короткой, но, возможно, вопрос об убийстве был поднят из-за мимолетного любопытства, а может быть, и по более настораживающим причинам. Но что может сделать этот человек? Да ничего. Он поговорит с людьми, и едва ли они что-нибудь скажут. Через несколько дней он уедет, поняв, что это не его ума дело. А Бернард Квэкс будет по-прежнему охранять безопасность Медмелтона, оправдывая смысл собственного существования. И когда он идет по деревне, раздавая объявления о дешевой распродаже на благотворительном базаре, его мимолетные встречи с людьми каждый день напоминают им о том, что милостивый Бог доверил деревню его, пастора, попечению.

— Доброе утро, миссис Такер. Семья в порядке? Великолепно… О, Джон, рад застать тебя дома. Котел опять капризничает. Не мог бы ты взглянуть на него? Спасибо… А почему ты не в школе, Вильям? Болит горло? Разве это оправдание! Уверен, что ты в состоянии петь в хоре… Мисс Грег, как вы добры, что прислали мне пирог! Невероятно вкусно! У вашей сестры все хорошо? Прекрасно… Дороти, я собирался сказать в воскресенье, как изумительно выглядят цветы. Передай Дэвиду, что я хочу узнать о тайнах его сада… Доброе утро, бригадир. Так и не решили кроссворд в «Таймс»? Это ужасно!..

Как осмелился Патрик Гэбриель посягнуть на эту святость?! Пусть и поэт, но в жизни он был крикливым и грубым чужаком, пагубно влиявшим на людей. Его всегда широко открытый кошелек создал ему популярность в «Вороне», но Квэкс находил отвратительным, когда Гэбриель даже в присутствии женщин рассказывал непристойные истории о своей интимной жизни в Лондоне. А однажды он назвал Квэкса лицемером, который молится сомнительному и несообразному Богу. Его пьяная речь была невнятна, но нападки становились все более яростными, и пастора ужаснуло, что никто не пытался Патрика остановить. Он даже почувствовал, что в некоторых вопросах кое-кто с ним молчаливо соглашается. Поэтому смерть Гэбриеля была… нет, грешно называть ее Божественным наказанием… Она просто случилась… кстати, ибо зло исчезло. Но не впитался ли в землю Медмелтона его яд, пролившийся под Древо Лазаря? Возвращаясь в свой пасторский дом. Квэкс, как всегда, старательно обошел дерево с исходящим от него словно караулившим ужасом.

Мальтрейверс возвращался от Сэлли Бейкер пешком. В октябре начался закат осени, пронизанный солнечным светом, больше подходящим для мая, разливом золотых красок поверх коричневой, пурпурной и огненно-оранжевой листвы. На полпути с горы он остановился полюбоваться окружающим пейзажем, который вполне мог служить натурой для фотографий календаря с изображением окрестностей Девона. Сбежав из Лондона, он должен был бы в полной мере наслаждаться всеми этими красотами, а не впутываться в историю с неизвестным убийцей и девочкой. Девочкой, играющей в бессмысленные игры, считающей их магией, в то время как она, очевидно, достаточно умна, чтобы самой разобраться во всей этой истории. Чем в действительности занималась Мишель? Кто бы ею ни руководил, возможно, человек этот контролировал ее действия меньше, чем воображал себе. Если бы можно было найти его — или ее… но, очевидно, во всех случаях это должен быть некто, имеющий доступ к первому изданию Ральфа-Сказочника. Любой мог прочесть этот экземпляр в эксетерской библиотеке, и проследить за этим никто не в состоянии, за исключением супругов-затворников… или пастора. Для члена церковно-приходского совета Сэлли Бейкер обнаружила удивительную непоследовательность, когда Мальтрейверс упомянул о пасторе, смягчив скрытый смысл своей фразы предположением, что тот мог одолжить кому-нибудь свой экземпляр.

— Возможно, — согласилась она. — Но… как бы это сказать? Бернард иногда вызывает легкую гадливость. В нем столько доброты, что начинаешь смотреть на него с подозрением.

— Духовным лицам и положено быть добрыми, — заметил Мальтрейверс.

— Конечно, но когда из-за этого чувствуешь себя неловко… — Она неуверенно пожала плечами. — Это трудно объяснить, но иногда я ему не доверяю.

Она не могла — или не хотела — уточнять, но предложила, чтобы он продолжил разговор с Квэксом и пришел к своим собственным выводам. Это была весьма нелепая, с его точки зрения, стартовая площадка, но другой не оказалось. Мальтрейверсу не хотелось еще раз разговаривать со Стефаном, пока у него самого не появится чего-либо существенного для обсуждения. Стефан был слишком связан со всей этой ситуацией, чтобы сохранять объективность.

Домик пастора, прямо позади церкви Святого Леонарда, со своими собственными воротами, выходящими на церковный двор, сохранял изящество архитектурных форм конца викторианской эпохи, несколько, правда, упрошенных под влиянием обстоятельств. Сетчатые занавески нуждались в стирке, а медная ступенька перед парадным входом была давно не чищена, вся в темно-коричневых пятнах, переходящих в черноту. Дом в целом вызывал смутное желание вытереть с него пыль. Покоробившаяся от дождя почтовая карточка, пришпиленная под звонком, уведомляла, что тот не работает, поэтому пришлось воспользоваться дверным молотком. Откуда-то изнутри прокричал голос: «Открыто!», и Мальтрейверс толкнул дверь, переступив через порог. Пока он стоял в нерешительности в прихожей, Квэкс опять выкрикнул: «Я в кабинете!»

Голос доносился из комнаты, двери которой выходили на середину прихожей; Мальтрейверс направился туда и остановился у входа. Квэкс сидел спиной ко входу, за столом, в нише окна-«фонаря» и что-то писал.

— Еще минутку, дорогая, — сказал он не оглядываясь. — Я должен только закончить список тех, кто помогал с прилавками, иначе я забуду, кто что делал. Потом я приду к тебе. Ты раньше, чем я…