И в эту призрачную действительность из безвестной дали вдруг влетели слова, исполненные бесконечной нежности: «…горячо целую тебя…» Гефель дрожал от охватившего его озноба. Он таращил глаза на откидную створку для пищи в двери и забыл о стоявшем рядом Кропинском… И вдруг Гефель увидел действительность! Она была далеко, но она приближалась, неудержимая, на танках, с орудиями! Настоящим было только это! Ничего иного!

Внезапно он вспомнил о Кропинском.

— Мариан, — чуть дохнул он, так как говорить было запрещено.

— Так? — дохнул в ответ Кропинский.

— Американцы подходят все ближе… Ждать недолго.

Кропинский ответил не сразу.

— Ведь я говорить всегда…

Больше они не беседовали. Стояли не шевелясь. Но внутри каждый имел опору. Вновь проснувшееся ощущение жизни теплой кровью растекалось по жилам.

Клуттиг волновался, подобно актеру перед началом спектакля. Он сидел с Рейнеботом в казино. Взяв бутылку вина, они расположились в укромном углу и шептались, сдвинув головы. В стеклах очков. Клуттига сверкал азарт охотника. Улов надо использовать! Рейнебот сощурил глаза и предложил:

— Сперва мы им хорошенько набьем зад. Потом пусть поварятся в собственном соку, а ночью допрос до признания.

Клуттиг, беспокойно ерзая на стуле, лакал стакан за стаканом.

— А если ничего из них не вытянем?

Рейнебот утешил его:

— Будем лупить их до тех пор, пока они не забудут, самцы они или самки. Не беспокойся, мерзавцы запоют у нас соловьями.

Рейнебот отпил глоток, смакуя.

— Не дуй столько! — упрекнул он Клуттига, который опрокинул в себя новый стакан.

Клуттиг нервно провел языком по губам и озабоченно спросил:

— Что, если мы дадим маху? Надо во что бы то ни стало добиться толку.

Рейнебот был невозмутим. Откинувшись на стуле, он холодно ответил:

— Знаю, Роберт, знаю!

Клуттиг горячился за двоих.

— Что ты за человек, Герман? Как ты можешь быть так спокоен?

Рисуясь перед самим собой, Рейнебот вытянул губы и нагнулся через стол к Клуттигу. Тот впивал в себя каждое слово, которое нашептывал ему Рейнебот.

— Сейчас как раз пришло время показать, на что мы годны. Ты что-нибудь понимаешь в психологии? Так вот, слушай, господин помощник начальника! Гефель и другой… как его… должны умереть для лагеря. Их единственное общество теперь — это мы. Ты, я и Мандрил. Пусть им кажется, что сам господь бог от них отвернулся. — Он постучал по локтю Клуттига, который не отрываясь смотрел в хитрое лицо Рейнебота. Затем, выждав пока его идеи проникли в мозг Клуттига, молодой человек продолжал: — Чем более одинокими они себя будут чувствовать, тем легче нам удастся выжать из них то, что нам нужно. Мандрил получит полномочия забавляться с ними, как ему угодно. Только ни в коем случае он не должен их угробить.

Клуттиг кивнул в знак согласии.

— Мы выколотим из Гефеля одно имя за другим. Все будет ол райт.

— Изучать английский язык и быть начеку! Понятно, господин помощник начальника лагеря? — Он встал, бормоча: — «К оружию, граждане!»

— Куда? — спросил Клуттиг.

— Набить им зады, — любезно ответил Рейнебот.

— Как, уже сейчас? — Клуттиг осовелыми глазами смотрел на Рейнебота.

— Куй железо, пока горячо! — промолвил тот. Мандрил отпер камеру. Молча схватив Гефеля, он с размаху выбросил его в коридор. За ним последовал Кропинский. Мандрил снова запер камеру. Этой краткой минуты Гефелю и Кропинскому было достаточно, чтобы обменяться взглядом, полным испуга, но и решимости. Подталкивая сзади пинками, Мандрил погнал арестованных из карцера, мимо Ферсте, прижавшегося к стене узкого коридора. В большой комнате блокфюреров в противоположном крыле здания уже стояла «кобыла». Здесь толклись свободные от службы эсэсовцы, которых привлекало предстоявшее зрелище. Позади «кобылы» сидел на стуле Клуттиг и качал ногой. Когда Мандрил втолкнул обоих узников в комнату, Рейнебот подошел к Кропинскому и схватил его за пуговицу куртки.

— Где еврейский ублюдок? — спросил он. Но Кропинский ничего не ответил, и Рейнебот убеждающим тоном продолжал: — Подумай, поляк!

У Кропинского забегали глаза, он искал лазейки: — Я не понимать немецкий…

Это звучало беспомощно и нелепо.

— Ах, ты «не понимать немецкий»? — отозвался Рейнебот. — Мы тебе сейчас дадим урок немецкого языка.

Не без умысла принялся Рейнебот сначала за Кропинского. Пусть Гефель посмотрит.

Трое блокфюреров схватили Кропинского и толкнули к «кобыле». Его ноги засунули в особый ящик, который затем продвинули вперед, так что ноги оказались зажатыми.

Блокфюреры сдернули с Кропинского штаны и швырнули его на лоткообразную решетку. Ягодицы выступали вверх. Отработанными приемами два блокфюрера вытянули руки Кропинского вперед, держа их за запястья и прижимая плечи книзу. Третий прижал голову Кропинского к решетке. Теперь тело лежало неподвижно, словно привинченное. Тем временем Рейнебот и Клуттиг приготовились. Рейнебот тщательно натянул перчатки из свиной кожи и согнул, проверяя, длинную, в палец толщиной, камышовую трость. После этого началась экзекуция.

Гефель стоял вытянувшись, заглушённый крик комом застрял в горле, сердце отчаянно билось. «Кобыла» притягивала его взор. Рейнебот расставил ноги. Примериваясь, коснулся тростью голых ягодиц. Изящным движением подавшись вперед, упруго откинув верхнюю часть туловища назад, он размахнулся и в тот же миг трость просвистела в воздухе. Хлясть! Кропинский судорожно вздрогнул, это было заметно лишь по тому, как чуть вскинулось его скованное тело. После Рейнебота стегнул Мандрил. Его удар, нанесенный с такой же силой, но без спортивной элегантности Рейнебота, пришелся в область бедер.

Кропинский хрипел, его тело дрожало. Блокфюреры навалились на его вздрагивавшие плечи. Теперь снова взял трость Рейнебот. Замахиваясь, он сладострастно выпятил вперед нижнюю челюсть и, прищурившись, нацелился в огненно-красную полосу, оставшуюся от первого удара. Кропинский издал высокий звук, прорвавшийся сквозь пену вокруг рта. Мандрил с равнодушным видом деловито бил по почкам. Удар следовал за ударом. Удары, наносимые Рейнеботом, приходились почти точно по одному и тому же месту. Красный рубец расширился, набух и лопнул. Брызнула скопившаяся кровь и потекла по ногам. Кропинский, полузадушенный, глухо застонал. Рейнебот, казалось, только этого и ждал.

Его плотоядная улыбка стала жестче, глаза сузились в щелочки, а трость очень точно ложилась на обнаженное мясо. Кропинский обмяк. Рейнебот и Мандрил прервали экзекуцию. Блокфюреры отпустили безжизненное тело, и один из них вылил ведро воды на потерявшего сознание поляка. А Рейнебот между тем присматривался к Гефелю. Тот словно замер, неподвижный, как столб. На его лице окаменел ужас. Он почувствовал, что глаза Рейнебота обращены на него. Их взгляды встретились. Рейнебот видел, как подействовало на Гефеля зрелище, и был доволен. Тонкая улыбка играла у него на губах, он перевел взгляд на Клуттига, как бы делясь с ним впечатлением, Мандрил тем временем закурил.

Кропинский зашевелился, делая попытку подняться. Блокфюреры снова прижали его тело к решетке. Мандрил отбросил сигарету, и экзекуция продолжалась. Придя в себя от холодной воды, Кропинский начал кричать, и блокфюреры с трудом удерживали его метавшееся тело. Градом сыпались свирепые удары, пока наконец оба начальника не нашли, что довольно. Блокфюреры стащили истерзанного Кропинского с «кобылы» и отшвырнули в сторону. Кропинский рухнул, как мешок.

— Встать! — заревел Клуттиг.

Кропинский машинально повиновался. Цепляясь дрожащими руками за стену, он поднялся и стоял, шатаясь.

— Натяни штаны, свинья! — снова заревел Клуттиг. — Ты что, своим добром похвастать захотел?

Кропинский повиновался, как автомат.

Окровавленным концом камышовой трости Рейнебот ткнул Гефеля в грудь и указал на «кобылу». Жест означал приглашение: прошу занять место.

Негнущимися ногами Гефель сделал несколько шагов, и блокфюреры распластали его на «кобыле».