Фронт все ближе придвигался к лагерю. Неясное положение должно было так или иначе разрешиться. Все они скоро будут либо свободны, либо… мертвы. Третьей возможности для них не было.

Чего же проще? Спрятать ребенка здесь, пока стрелка весов не качнется в ту или другую сторону. Он вместе с ними выйдет на свободу или вместе с ними умрет.

Придя к такому простому выводу, Пиппиг не мог взять в толк, почему Гефель так твердо решил отдать малыша. Трусил он, что ли?

Гефель бросил список на стол.

— Приготовь вещи. Когда мы в полдень будем их выдавать, ты приведешь поляка и вернешь ему чемодан, — коротко сказал он.

Пиппиг засунул руки в карманы брюк и сощурился.

— Конечно, пустой?

В вопросе чувствовался вызов.

Гефель взглянул коротышке прямо в глаза.

— Нет! — бросил он и хотел уйти.

Пиппиг удержал его за руку.

— Ребенок останется здесь!

Гефель круто повернулся к нему.

— Это не тебе решать!

— И не тебе! — отрезал Пиппиг.

Жесткими глазами смотрели они друг на друга. Оба были разгорячены.

— Ты боишься? — примирительно спросил Пиппиг.

Гефель презрительно отвернулся.

— Не болтай вздора!

Пиппиг снова схватил его за рукав, начал просить.

— Оставь ребенка, Андре! Тебе не придется ни о чем беспокоиться, я отвечаю за все.

Гефель сухо рассмеялся.

— Ты отвечаешь за все? А если дело выплывет, кого возьмут за жабры? Тебя или меня? Меня, я капо! Ничего не поделаешь, ребенок отправится с поляком.

Оставив Пиппига, он ушел в канцелярию.

Пиппиг печально посмотрел на дверь. Ему стало ясно: Гефель трусил. В Пиппиге поднялась волна негодования и презрения. «Ладно, если он трусит и не желает рисковать, я сам позабочусь о том, чтобы малыш был в безопасности. Его надо убрать из вещевой камеры, притом — немедленно. Если спрятать мальчонку в другом месте, Гефель уже не будет за него отвечать». Пиппиг озабоченно засопел.

Куда же деть ребенка? В настоящую минуту он еще не знал, но это нисколько не меняло его решения.

«Надо посоветоваться с Кропинским, что-нибудь да придумаем!»

Гефелю было нелегко так круто обойтись со славным Пиппигом, и он знал, что тот теперь о нем думает.

Достаточно было одного слова, и Пиппиг все понял бы. Но этого слова нельзя было произнести.

Позже пришел Кремер. Он отошел с Гефелем в угол вещевой камеры.

— Эшелон уходит во второй половине дня.

— У меня уже есть список, — кивнул Гефель.

— Ну и как? — спросил Кремер.

Гефель смотрел мимо Кремера в окно.

— Что «ну и как»? — переспросил он и пожал плечами.

— Ребенок, конечно, уедет. — И, почувствовав боль в вопросе Гефеля, Кремер добавил тепло — Я ведь не изверг, Андре, но ты должен понять…

— А я, по-твоему, не понимаю? — голос Гефеля звучал почти враждебно.

Кремер не пожелал ввязываться в спор. Он должен был проявить твердость, как бы это ни было мучительно для него самого. Поэтому он молча кивнул, протянул Гефелю руку и сказал примирительно:

— Я не стану больше с этим возиться. Так и знай! Теперь все в твоих руках.

Он ушел.

Гефель мрачно смотрел ему вслед. «Теперь все в твоих руках!» Устало направился он в дальний угол склада.

Мальчик сидел на шинели и забавлялся старыми картами для игры в скат, которые принес ему Кропинский.

Тот примостился на корточках перед ребенком. Увидев Гефеля, он с благодарностью взглянул на него. Гефель сдвинул шапку на затылок и провел рукой по лбу.

Ребенок уже привык к нему и улыбнулся. Но Гефель оставался необычно серьезен. Его взгляд скользнул куда-то поверх головки мальчика, и он заговорил с Кропинским голосом, который ему самому показался чужим.

— Ты отнесешь ребенка к поляку.

Кропинский, казалось, не понял его, и Гефель резким тоном добавил:

— Поляк сегодня уходит с эшелоном.

Кропинский медленно поднялся.

— С эшелоном?

Гефель был уже достаточно раздражен, ему хотелось как можно скорее покончить с этим делом.

— Что тут особенного? — накинулся он вдруг на Кропинского.

Кропинский машинально закивал головой. В эшелоне действительно не было ничего особенного. Но почему Гефель говорил с такой злобой?

— Куда эшелон? — спросил Кропинский.

Лицо Гефеля еще больше помрачнело.

— Не знаю! — отрезал он. — Делай что сказано.

Глаза Кропинского широко раскрылись — в них застыл страх. С его губ уже готово было слететь слово недовольства, но он промолчал и только смотрел с растерянной и безнадежной улыбкой в нахмуренное лицо Гефеля. А тот, боясь потерять власть над собой, прикрикнул на Кропинского:

— Унеси ребенка, пока не пришел Цвейлинг, и…

Кропинский опустился на корточки, осторожно отобрал у малютки «картинки», заботливо сложил их и взял ребенка на руки, собираясь идти.

Гефель вдруг провел рукой по мягким волосикам ребенка.

Лицо Кропинского просияло надеждой, он одобрительно закивал Гефелю, и в его голосе звучала мольба:

— Хорошо посмотри малое дитя! — нежно произнес он, — какие красивые глазки, и малый носик, и малые ушки, и малые ручки… Все такое малое…

У Гефеля стеснило грудь, он медленно опустил руку, словно завешивая каким-то покровом лицо малютки.

— Да, да, маленькое еврейское дитя из Польши…

Кропинский оживился.

— Что значит дитя из Польши? — сказал он, покачивая головой. — Дети есть на весь свет. Надо любить дети и защищать…

Измученный Гефель разразился проклятиями:

— Черт побери! Хоть лопни, а я не могу иначе! Кремер сказал мне… он требует, чтобы я ребенка…

У Кропинского заблестели глаза, он решительно перебил Гефеля:

— Ты не слушай Кремер. Кремер крутой человек. Ты смотри на Красная Армия. Идет все ближе, все ближе, и американцы тоже. Что же будет? Еще две недели, и фашисты все вон, и мы свободны… и малое дитя.

Гефель так крепко сжал губы, что они побелели. Он уставился перед собой, словно потеряв нужную мысль. Наконец он очнулся и махнул рукой — казалось, он отбрасывал в сторону все свои сомнения.

— Я подумал и решил, — совершенно другим голосом сказал он. — Тебе нельзя сейчас нести ребенка к поляку. Что тот будет с ним делать? Когда готовится эшелон, там всегда ужасная суматоха. Подожди часов до двух.

Кропинский облегченно вздохнул.

Тем временем Кремер отправился в лазарет. Там в одном из помещений его ждали шестнадцать человек, отобранные в команду. Они еще не знали, зачем им велено было явиться. Это должен был сообщить им Кремер. Он поспешно вошел в комнату и начал без обиняков:

— Товарищи, вы с нынешнего дня числитесь в санитарной команде.

Санитары с любопытством обступили его. Он знал их всех. Они были молодые, смелые, надежные товарищи и в лагере находились давно.

— Что это за штука — «санитарная команда»?

Кремер в немногих словах объяснил им смысл их назначения. В случае налета на лагерь их используют как санитарный персонал в помощь эсэсовцам.

— Мы, наверно, должны будем подавать им сухие штаны? — ехидно заметил один из санитаров.

Другие рассмеялись и затем с интересом выслушали Кремера, который сообщил, что их снабдят касками, противогазами, санитарными ящиками и разрешат выходить без охраны за наружную цепь постов.

— Ну и ну! — зашумели санитары. — Ведь это неслыханное дело!

Кремер усмехнулся и кивнул.

— Видно, скоро конец, — сказал он.

— И начальнички занервничали. Так ведь? — сказал кто-то.

Кремер снова кивнул.

— Мне незачем вам все подробно расписывать. Вы и сами поймете, что к чему. — Он оглядел каждого в отдельности и продолжал: — Отобрали вас мы, а не начальство. Для них вы санитарная команда — и только. Понятно?

Он остановился. Шестнадцать молодых людей сразу смекнули, что за этими словами что-то кроется, и когда Кремер продолжал с ударением, в то же время понизив голос, они мгновенно поняли, чего от них ждут.

— Не зевайте, хорошенько смотрите по сторонам, вам придется бывать везде. Обо всем, что заметите, сообщайте Эриху Кёну, он будет вашим командиром. Все прочее я уже с ним обсудил.