Легко догадаться, что под боком у Войтека я получала кучу сведений о разных преступлениях, следственных действиях, трудных расследованиях и тому подобных бесценных для меня сообщений.
Среди прочего я заинтересовалась делом об изнасиловании, якобы совершенном в Плоцке, весьма меня возмутившим. В Плоцке оно и слушалось, Войтек выступал обвинителем, и поссорились мы тогда отчаянно. Я утверждала, что если это изнасилование, то я — королева Изабелла Испанская.
Обвиняемый ранее участвовал в ограблении банка, однако инкриминировать ему удалось лишь нелегальное владение оружием. Отсидел он всего полгода, вышел на свободу, но прошлого ему не забыли. Когда в отделение примчалась барышня с заявлением об изнасиловании, плоцкая милиция страшно возбудилась и, недолго думая, отправила гада за решетку.
Дай нам боже только таких насильников! Худенький белобрысик среднего роста, приятной наружности, причем прославившийся как первейший казанова города Плоцка.
Заседание суда было закрытым, но у меня, естественно, имелся особый пропуск. Я поспорила с Войтеком, что парня оправдают. Чтобы выиграть спор, Войтек пошел на подлог, я самолично застукала его, когда он под лестницей в здании суда подучал потерпевшую, как вести себя на судебном заседании, в каком месте зарыдать и так далее. Он повлиял на выбор судьи — нашли самого глупого во всем воеводстве.
Весь этот судебный фарс я превратила в сценарий для телевидения, сгодился бы он и для радио, только вот энтузиазма никто не проявил. Только через много лет я написала на этом материале роман «Девица с выкрутасами».
Обвиняемому впаяли полгода — столько, сколько он отсидел до суда. Так что пари Войтек выиграл.
Во избежание недоразумений сообщаю: в принципе я всегда на стороне женщин, которые, как правило, расплачиваются за амурные приключения своим здоровьем, психическим или физическим. Но в некоторых случаях я все же допускаю невиновность несправедливо обвиненных мужчин — у баб тоже порой возникают такие сатанинские идеи…
А в целом на вышеприведенном примере я всячески порицаю судопроизводство как таковое, об уголовном же кодексе выскажусь в самом конце.
В проектной мастерской на меня вдруг свалился вопрос о парковке под Дворцом культуры. Мы с Эвой провели инвентаризацию подвалов и подземелий. По результатам работы у нас получилось, что парковку можно построить, после чего собралась комиссия по утверждению инвестиционных проектов в составе девяти умственно неполноценных хрычей. Недолго думая, они решили, что парковка не нужна под тем предлогом, что машины в центр лучше не пускать, а если уж прорвутся, то нечего им под Дворцом культуры парковаться. Я готова голову дать на отсечение — ни один из этих дряхлых маразматиков в жизни не сидел за рулем.
К счастью, в это время я уехала и не понеслась в очередной раз разбираться, как разъяренная фурия, с этим вопросом.
Ситуация в моем собственном доме складывалась кошмарная и невыносимая. Войтек вел себя скандально, одновременно упрямо заявляя о своих великих чувствах ко мне. Может, они у него и были, но настолько необъяснимые, что я просто чумела от них. У меня не было ни времени, ни желания вести постоянную партизанскую войну, которую он и не думал бросать. Я даже надумала с ним расстаться, если не навсегда, то, во всяком случае, на время. Хорошим вариантом мне представлялась работа в провинции, но по ходу размышлений пришло в голову отправиться в более привлекательное место, например, в Париж, Монреаль, Копенгаген…
Париж накрылся медным тазом раньше из-за Ирены и неприязни Соланж. Монреаль тоже отпадал почти сразу — подвела Тереса. Оставался только Копенгаген.
Я написала Алиции отчаянное письмо, умоляя прислать приглашение, и она его выслала мгновенно. Возможно, Алиция спасла мне жизнь, а уж личную свободу несомненно, так как я уже была готова прикончить Войтека во что бы то ни стало. Убила бы, конечно, в состоянии аффекта, но за решеткой отсидеть пришлось бы изрядно. О детях я не беспокоилась — Ежи исполнилось шестнадцать, парень был абсолютно самостоятельный, а Роберт остался бы под опекой семьи.
Уехала я на две недели, имея на тот момент на двадцать две тысячи злотых долгов, а на ногах — последние туфли, у которых каблук еле-еле держался. В последнем письме я попросила Алицию принести на вокзал какую-нибудь обувку — вдруг каблук не выдержит, и я окажусь босиком. Носили мы один размер. Деньги за книги и фильм у меня уже кончились, а в дальнейшем творчестве Войтек мешал мне всеми силами…
— Не желаю видеть у тебя на лице такую счастливую мину! — заявлял он, когда я вправляла чистый лист в пишущую машинку. — Со мной ты вечно хмурая и недовольная. Вот возьму и испорчу тебе настроение!
И портил.
Алиция про обувь, естественно, забыла, но мой каблук чудом выдержал. Опоздала она на вокзал всего на пять минут, и из-за моего багажа мы поехали на Sanct Annae Plads, то есть на площадь Святой Анны, на такси. К моему удивлению, оказалось, что мне предстоит жить в прачечной у семьи фон Розен, на пятом этаже без лифта, с уборной на первом этаже.
А теперь прошу перечитать «Крокодила из страны Шарлотты», потому что в копенгагенской части книги там только чистая правда. Прачечная состояла из трех помещений, двух поменьше по одну сторону лестничной клетки и одного побольше — по другую. В тех, что поменьше, мы и жили, там у нас были кухня и раковина. Помещение побольше мы могли использовать как нам заблагорассудится, например, в качестве ванной: зарешеченные стоки в полу позволяли беззаботно плескаться, поливая всё кругом.
Сразу же нарисовался Мартин, студент архитектурного института. Ему удалось приехать в Данию на заработки, и он сидел в этой стране уже пару недель. Я была взрослее Мартина на десять лет, Алиция — еще старше. Она тоже дала ему пристанище.
Они от души надрались фирменной польской водкой, которую я привезла. В распитии спиртных напитков я участия не принимала, ибо свалилась, полумертвая от усталости, к тому же у меня разболелась печень.
На следующий день я злорадствовала: они терзались похмельем, а я нет.
При случае хочу сразу рассказать, что когда Мартин прочитал мой новый роман «Крокодил из Шарлотты», он впал в панику и категорически потребовал изменить имя Мартин на любое другое ради его маменьки. Мамуся, находясь в Польше, не имела права знать, что сынок творил в Копенгагене. Пришлось это учесть и автозаменой по всему тексту менять имя Мартин на Михал. А мамуля все равно догадалась, о ком речь, так что проблема разрешилась, и я могу открыто объявить: в романе никакой не Михал, а именно Мартин.
Прошло несколько дней, и я отправилась с визитом в архитектурную мастерскую, где работала Алиция. Она в это время вела непринужденную беседу с каким-то неизвестным мне типом. На каком языке они общались, не знаю, думаю, на смеси немецкого с английским. Алиция лучше знала немецкий, датчанин — английский, а я вклинилась в разговор с помощью польского словаря иностранных слов, и мне было наплевать, что обо мне подумают.
Вскоре тип поинтересовался, не хочу ли я поработать в Дании, я в ответ мило улыбнулась — конечно, с удовольствием! Тут он мне и заявляет: можно начать прямо сейчас, но не в мастерской Алиции, а у профессора Суэнсона.
Так я попала прямо в рай, на Гаммель-странд, сорок четыре.
Первые минуты моей работы переполнили меня чистой радостью и стали ничем не омраченным триумфом. Мне сразу вручили чертежи частей проекта и предложили рабочее место, о котором в Польше нельзя было и мечтать. Вращающееся кресло на колесиках, идеально прозрачную кальку, всевозможные машинки для затачивания карандашей и прочие предметы роскоши.
Одного мне недоставало — роликов. Датчане работали с рейсшинами. Ролики у меня были, но я не помню, привезла их с собой или мне прислали позднее.
