Риян, будучи сыном сравнительно мелкого атри, не связанного кровным родством с кем-либо из принцев, прошел церемонию одним из последних. Он принял знаки отличия от принца Клуты и его старшей дочери, статуеподобной леди с огромным чувством собственного достоинства и неожиданно озорной улыбкой, вспыхнувшей на ее лице в момент вручения молодому человеку традиционного подарка Луговины: фляжки из резного оленьего рога. Размеры животного, сделавшего столь важный вклад в церемонию, должны были потрясать воображение, поскольку рог вмещал в себя столько вина, что его хватило бы любому, чтобы напиться в дым.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если первый глоток ради такого торжества я разделю с вами, — сказала принцесса Геннади. Риян вернул ей улыбку; она вынула серебряную пробку, украшенную ободком из мелких сапфиров, умелым движением подняла рог и вылила в рот струйку красного вина. Затем она закрыла фляжку и подала ее Рияну. Риян сначала протянул рог Клуте — который так трясся от сдавленного хохота, что едва смог разомкнуть челюсти — а потом сам сделал изрядный глоток.

— Милорд и миледи, — сказал им Риян, затыкая фляжку и перекидывая через плечо серебряную цепочку, — в благодарность за то, что вы любезно разделили со мной этот щедрый дар, желаю вам больше никогда не чувствовать жажды!

Шутка пришлась людям по вкусу, и вокруг раздался хохот. Пока Риян кланялся Клуте и Геннади, Чейн хлопнул Оствеля по спине и заявил:

— Мальчишка таки приобрел отменные манеры!

Когда юный рыцарь приблизился к Рохану, Сьонед и Полю и низко поклонился им, те расплылись от уха до уха.

Оствель, перенервничавший во время посвящения Рияна, едва не осел наземь от облегчения, когда сын наконец подошел к нему. Но он быстро оправился и лукаво спросил Чейна:

— Ну, мой старый друг, неужели ты смирился бы с тем, что на твоей прекрасной серой в яблоках кобыле разъезжает кто-нибудь с менее отменными манерами?

Чейн мог оставаться глухим к уговорам Оствеля, но когда Аласен устремила на него свои неотразимые глаза и попросила за Рияна, он не выдержал. Заметив это, Тобин рассмеялась.

— Сдавайся, старый жмот, — проворчала она и чувствительно ткнула его локтем в бок. — Ты действительно рвал бы на себе волосы, если бы на Дальциели ездил кто-нибудь другой, и сам знаешь это!

Лорд застонал. Но к тому моменту, когда Риян присоединился к ним, чтобы получить причитающиеся поздравления и оказаться в дружеских объятиях, Чейн покорился своей участи.

— Ну, похоже на то, что в этом году ты будешь ездить на моей призовой кобыле. Скажи спасибо своему отцу и паре вот этих зеленых глаз, которым я до сих пор так и не научился сопротивляться, — добавил он, глядя на Аласен. — Они точно такие же, как у Сьонед! Риян благодарно склонился над запястьем Аласен, и у Андри снова томительно сжалась грудь. Когда принцесса улыбнулась, боль стала нестерпимой. А когда девушка обратила на него насмешливый взгляд живых зеленых глаз, Андри внезапно понял, что с ним творится.

Чтобы скрыть это, он поспешно отвернулся. Это было худшее из всего, что он мог сделать. Аласен была не дура. Старше его только на три зимы, она всю жизнь провела в роскошном дворце, а не в изолированной от мира Крепости Богини, где он прожил последние шесть лет. Она давно поняла, что нравится ему. Она привыкла к обожанию бесчисленных молодых людей с тех пор, как себя помнит. Аласен прекрасно знает, что он чувствует. Она только посмеется, довольная возможностью приобщить к своей коллекции еще одно сердце, и в лучшем случае пожалеет того, кто отдал это сердце той, чье сердце давно занято другим. Она не станет сомневаться в его чувстве, столь важном для него самого, но примет его поклонение за блажь неоперившегося птенца, слишком юного для того, чтобы знать, что такое любовь… Страдая от унижения, он заставил себя набраться смелости и посмотреть ей в лицо.

Увиденное ошеломило его.

Ее глаза были ясными, нежными и добрыми. Она не смеялась. Не жалела. Она знала о его чувстве, но не отвергала его.

Аласен могла не любить его, но была смущена и польщена тем, что он любит ее…

Мир Андри превратился в туманные цвета, вращавшиеся вокруг зелени ее глаз, слоновой кости ее кожи, нежно-розовых губ, пышных золотисто-каштановых волос. Казалось, солнечный свет соткался сам собой, и благодаря этому Андри ощутил ее другие цвета: пылающий лунный камень, яркий рубин, глубокий оникс. Она еле слышно вздохнула, почувствовав, что ее окутало и проникло внутрь сияющее световое кружево. Все нежные цвета позднего лета собрались рядом с ними и закружились в танце, музыкой к которому служило птичье пение, свист ветра и шелест крови в их жилах. Андри понял, что это первый опыт Аласен в использовании ее дара фарадима, и мысль о том, что только он смог сделать это, заставила его воспарить в облака.

Она смотрела в его глаза, щеки ее пылали от наслаждения, и сердца их долго бились в унисон, пока они чувствовали себя единственными людьми в мире… Но внезапно перед ними вновь возник этот мир, грубый и пугающий, и овладевшие ими чары исчезли, стоило обоим услышать имя Масуль.

Он шагал к тому месту, где посвятили в рыцари всех остальных оруженосцев. Но воспитателем его был не муж Киле Лиелл. Рядом с ним шел принц Мийон: на самозванце была ярко-оранжевая туника Кунаксы. Возмутительная самонадеянность и откровенная наглость этого человека повергли в шок всех присутствующих; безмолвие повисло над вершиной холма как облако. Нежные дымчатые цвета, стоявшие в глазах Андри, сменились цветами такой резкости, что он поморщился. С болезненной четкостью Андри видел побелевшее от гнева лицо Рохана и налившиеся кровью щеки Чейна, пытавшегося сдержать приступ страшной злобы.

Когда Масуль преклонил колени перед Мийоном и последний произнес ритуальную фразу, его слова прозвучали насмешкой: «Я подверг этого кандидата всесторонней проверке и нашел его достойным моего собственноручного посвящения в рыцари. Тем самым я поручаю ему служить Богине и правде, жить честно и достойно как в благоденствии, так и в скорби. В знак того и другого я вручаю ему хлеб и соль, а в знак его нового и почетного состояния даю эту золотую пряжку».

Самозванец получил каравай и солонку, а фиолетовый пояс Масуля украсился пряжкой в форме полого золотого круга, перечеркнутого золотым лучом. Затем Мийон, хитро усмехаясь, подозвал к себе одного из оруженосцев, и испуганный вздох пронесся над публикой, увидевшей последний из даров и вспомнившей, что традиционным подарком Кунаксы, где жили лучшие кузнецы континента, был меч.

Опоясавшись великолепным клинком в роскошных ножнах с эфесом, украшенным аметистами, Масуль прошел несколько шагов и насмешливо поклонился Рохану, Сьонед и Полю. Рохан коротко кивнул в ответ, сдерживаясь из последних сил. Сьонед, разгневанная не меньше, встретила приветствие Масуля угрюмым взглядом. Но именно мальчик, юный и неопытный, спас их от неминуемой катастрофы.

Поль был совершенно спокоен. Его гордый, звонкий голос разнесся по всему заросшему травой холму:

— Кое-что портит твой внешний вид. Масуль выпрямился и захлопал глазами.

— О чем вы говорите?

— Твой пояс. — Уголки рта Поля приподнялись в холодной усмешке. — Фиолетовое с оранжевым — ужасная ошибка в сочетании цветов, особенно на взгляд «Гонца Солнца». Я уверен, что это действительно была ошибка.

— Фиолетовый цвет — цвет Принцевой Марки, — пренебрежительно ответил Масуль этому мальчишке-принцу, которого он мог разорвать пополам.

— А Принцева Марка, — любезно сообщил ему Поль, — принадлежит мне. Исправь ошибку и смени пояс.

Если он откажется, тут начнется кромешный ад. Если послушается…

Мийон шагнул вперед и что-то настойчиво зашептал ему на ухо. Лицо самозванца по очереди то темнело, то краснело. Мийон сказал что-то еще, а затем вернулся обратно. И Масуль, спасая то, что можно было спасти в этой проигранной битве, отстегнул золотую пряжку, только что украшавшую его талию.

— Как пожелаете… милорд, — добавил он после оскорбительной паузы. Вид человека, удерживающего хлеб, соль и меч и одновременно пытающегося снять пряжку с кожаного пояса, вызвал улыбки и даже откровенные взрывы хохота. Но Поль с поразительным самообладанием ждал, чем кончится попытка Масуля сохранить достоинство и в то же время подчиниться требованию, которое тот не мог отвергнуть. Поль был в своем праве. Принцева Марка все еще принадлежала ему. Открытое неповиновение было бы верхом глупости.