— Вы паук! — вскричала Сьонед. — Плетете солнечный и лунный свет как паутину, чтобы поймать и отравить нас! Хотите, чтобы все принадлежали вам, а сами не хотите принадлежать никому? Но я не принадлежу вам! Так же, как Рохан и Поль!

— Ты так ничего и не поняла. В чем состоит твоя цель? Разве не в объединении континента под властью Поля? Одновременно и верховного принца, и обученного мной фарадима?

— Никогда.

Это было единственное слово, которое могло сломить железную леди и заставить ее отступить. Увидев, как из глаз Андраде ушел гнев и осталась только жалобная мольба, Сьонед испытала злорадное удовлетворение.

— Я сама буду учить его, — сказала принцесса. — Не вы. Вы можете продолжать утешаться тем, что создали меня, Рохана, но Поль будет тем, что из него сделаем мы.

— Нет! — выдохнула Андраде, готовая закричать от ужаса. — Ты не можешь! — Но тут к леди снова вернулась гордость, к пепельно-бледным щекам прихлынула кровь, и Андраде вышла из палатки, гневно шелестя юбками. Через мгновение за ней последовала Пандсала.

Верховная принцесса стояла посреди шатра, дрожа и сгорая со стыда, что Андраде оказалась права по крайней мере в одном: слова, которые говорила Сьонед, принадлежали не ей, а Рохану. И она призналась себе, что была как никогда близка к тому, чтобы отбросить доводы мужа и всем сердцем признать правоту Андраде.

Все детство и юность ее приучали бездумно и беспрекословно слушаться Андраде. Рохана же учили быть принцем, править и отдавать приказы, а не подчиняться. Выполнять чужие распоряжения и не задавать при этом вопросов было так легко, так безопасно… Но власть верховного принца и его принцессы-фарадима постоянно требовала задавать вопросы. Иногда Сьонед до смерти хотелось сбросить с себя ответственность и начать выполнять приказы других. Но она не могла себе этого позволить. Рохан доказал ей, что это невозможно.

Тобин не ведала таких сомнений. Но, с другой стороны, Тобин и не снилась та власть, которой обладала Сьонед. Конечно, Чейн очень считался с мнением жены. И все же, несмотря на всю высоту своего положения, Чейн был вассалом верховного принца, поклявшимся во всем слушаться своего сюзерена. Чейн безоговорочно верил в Рохана. Он мог задавать вопросы, но всецело доверял и повиновался ему.

Сьонед себе такой роскоши позволить не могла. Рохан хотел, чтобы она соглашалась с ним только по зрелом размышлении или вовсе не соглашалась. Если бы она мирно кивала головой, принимая каждое слово мужа, а сама при этом думала по-другому, он бы счел ее набитой дурой и перестал уважать. А если бы она позволила Рохану утверждать то-то и не приводить при этом никаких доказательств, он презирал бы ее еще сильнее — за отказ от ответственности которую налагает на человека наличие мозгов.

Она прошла в спальню и легла на кровать, подложив руки под голову. Труднее всего приходилось тогда, когда разумом она соглашалась с Роханом, а чувства твердили ей другое. Ум, двадцатью с лишним годами правления приученный к соблюдению закона и всегда руководствовавшийся этим, приходил в ужас от предложения Андраде и Пандсалы. Но любовь к сыну, желание уберечь от опасности и облегчить его долю верховного принца подсказывало, что эти женщины правы. Принять предложение, воспользоваться случаем избавиться от таких препятствий, как Мийон и Киле, и отложить соблюдение законов до той поры, когда ими можно будет пользоваться без всякой опаски…

Сьонед так и виделись насмешливо приподнятые брови мужа.

— Как это было бы удобно! — сказал бы Рохан и улыбнулся, прекрасно зная, что несмотря на все ее чувства Сьонед склонна к варварским поступкам ничуть не больше его самого…

Никто долго не беспокоил Сьонед, и когда она проснулась, было далеко за полдень. Вскоре собиралась зайти принцесса Аудрите и принести последние слухи о том, кто на чьей стороне. А затем с дневного заседания должен был вернуться Рохан — напряженный и беспокойный, каким он всегда становился во время Риаллы. Сьонед не собиралась говорить мужу о визите Андраде и Пандсалы. Чем меньше он будет волноваться, тем лучше.

Выйдя в центральную часть шатра, она с удивлением увидела возвратившегося с ярмарки Поля. У Сьонед не хватило бы духу ругать его за утренний проступок. Тем более сейчас, когда он лежал в кресле, устало свесив руки вдоль туловища.

— Ты уже вернулся? — спросила она. — Хорошо провел время?

Мальчик посмотрел на нее снизу вверх и изогнул темно-золотистые брови, отчего его лицо приняло отцовское выражение.

— О да. Просто чудесно. — Тон тоже был отцовским: ироническим, со слабым привкусом горечи.

— Что случилось?

Рука поднялась и упала снова.

— Не сейчас, мама. Пожалуйста.

Сьонед смотрела на него в полном замешательстве. Попытка сформулировать членораздельную фразу закончилась тем что вошли три молодых оруженосца с двумя странными деревянными ящиками и огромным тюком, обернутым в шелк. Поль жестом велел им сложить покупки на ближайший стол.

— Похоже, ты не собираешься рассказывать мне, что там внутри, — наконец промолвила она.

Поль снова поднял глаза, как будто видел мать впервые. Легкая улыбка коснулась уголков его рта.

— Ну, могу сказать, что самый большой сверток предназначен тебе.

— Мой подарок? — спросила она, ощущая странное чувство. Поль больше не был маленьким мальчиком, которым оставался еще в начале лета. — Можно открыть?

— Не только можно, но и нужно. Придется примерить. Конечно, ты не заметила, что во время посещения ярмарки за тобой шел человек, правда? Купец крался следом и на глазок снимал с тебя мерку! — Поль засмеялся, но маленький мальчик так и не вернулся. — Сегодня он сказал, что если бы не огненно-рыжие волосы, он ни за что не догадался бы, кто из вас старше — ты или Аласен!

— Купцы — известные льстецы. А что он еще говорил обо мне?

Наконец из взгляда Поля ушло напряжение, и он снова стал пятнадцатилетним мальчиком, а не мужчиной вдвое старше. Сьонед с облегчением рассмеялась, сняла шелковую обертку… и ахнула.

— Поль!

— Не ругайся! — взмолился мальчик, в глазах которого прыгали чертики. — Помнишь, я рассказывал тебе о трактире у Грэйперла? Там были два купца, которые настояли на том, чтобы отплатить мне шелком на платья для тебя и тети Тобин. Красное с серебром — это ее. Они уже шили для Тобин и знали ее мерку. А другое…

Сьонед подняла платье, прислушиваясь к нежному шороху богатого расшитого зеленого шелка.

— Это сказочно красиво… и сказочно вызывающе! Ни одна леди не наденет ничего такого обтягивающего и с таким вырезом!

— Не наденет, потому что не может себе этого позволить, — указал сын. — А ты можешь. Она прищурилась.

— Этим сладким речам ты научился у отца или у купца?

— Мама! Я говорю правду!

Сьонед скрылась за пологом и сбросила с себя простое летнее платьице.

— О Богиня, пусть это окажется мне впору! — Через несколько секунд она вышла, встала на цыпочки и закружилась на месте. — Ну? Что скажешь?

С порога донесся другой голос.

— Скажу, что сын определенно унаследовал мой тонкий вкус, — отозвался Рохан. Он вошел, улыбнулся и взлохматил Полю волосы. Но ни улыбка, ни шутливый жест не могли скрыть его усталости и читавшейся в глазах тревоги.

— Ты сегодня рано, — отважилась Сьонед.

— И слава Богине! Если бы я впервые увидел это платье накануне пира, тебе пришлось бы полночи отхаживать меня. Поль, ты сам выбирал фасон?

— Такие платья носят крестьянские девушки в Дорвале. Наверно, купец решил, что этот фасон пойдет и маме.

— Пожалуй, он был прав. Сьонед, только не вздумай надевать его летом в Стронгхолде. С таким низким вырезом спереди моментально схватишь ожог.

— Спереди? А это ты видел? — Она повернулась и показала ему приличный кусок обнаженной спины. — Поль, и ты станешь говорить, что скромные дорвальские крестьянки носят такие платья?

— Ну, на их одежду идет немножко больше ткани, — улыбаясь, признался мальчик. — Но они же не принцессы…