— Вы же знаете, как часто бывает…

Зойферта сразу же потянуло выпить чего-нибудь крепкого.

— Господин капитан, Науман тяжело болен.

— И вы осмеливаетесь сейчас говорить мне об этом? — пошёл в наступление Зойферт.

— Я его хорошо знаю. Он ещё ни разу не симулировал.

— Я приказал ему остаться в подразделении!

— Как вам будет угодно, только мне кажется, что вы отдали неверный приказ.

Полог палатки упал. Клазен нашнл Эрвина Зеехазе и приказал ему вызвать для Наумана санитарную машину.

Капитан Зойферт решил, что действовать он будет решительно и смело. Надо бы умыться и почиститься… Ну, это можно отложить на вечер. Из размышлений его вывели разрывы гаубичных снарядов, которыми американцы как бы поздравляли его с рождеством.

Зойферт ещё раз позвал своего начштаба.

— А вы имеете хоть какое-нибудь представление о том, почему мы должны бросить здесь свои пушки? — спросил он.

Клазен взглянул на своего командира с таким удивлением, будто тот чудом перескочил из каменного века в попал в самое пекло второй мировой войны:

— Почему? Да потому, что у нас не осталось ни одного снаряда, а не имеем мы их потому, что паши обозы с боеприпасами наполовину разбомбила авиация противника, а вторая половина застряла в пути.

Капитан почувствовал себя как-то неловко.

— Собственно говоря, ещё час назад батареям было приказано подготовиться к смене огневых позиций и быть готовыми к рукопашной. Сегодня ночью мы пересечём эту полосу. — Клазен рукой показал на карту, где красным карандашом жирно были намечены новые огневые позиции для личного состава и для штаба дивизии. С этими словами он вышел из палатки, оставив Зойферта у карты одного.

Зеехазе, не заходя в палатку командира, сообщил ему о том, что путь на позиции исправен, а тягачи готовы к маршу.

— Сейчас мы поедем на позицию «Б», — сказал Клазен, садясь в машину. — Несколько джинов мы можем достать, на местности их много брошено. Что ты на это скажешь?

Зеехазе хихикнул:

— Тем самым мы лишь ускорим свой конец.

Состояппе Наумана не улучшилось. Лицо его сделалось красным, дыхание стало прерывистым. Денщик принёс целый котелок снега, чтобы положить ему хороший компресс.

— Клазен, дружище?! Ты ли это? — обрадовался Науман, увидев начальника штаба, и его глаза заблестели ещё больше.

— A-а, это ты, старый циник!

— Мне что-то не по себе в этой дыре.

— Сейчас прибудет санитарная машина, и тебя отвезут в мягкую постельку к Квантелю.

— С тех пор как уехал Генгенбах, мои дела идут из рук вон плохо. А теперь вот мне нужно…

— Не преувеличивай, пожалуйста.

— Я не всегда действовал как надо. С тобой мало советовался…

— Не мели чепухи. Всё в порядке, — перебил его Клазен.

Науман с трудом покачал головой. На лице его застыла гримаса страдания.

— Норой человек ведёт себя как свинья. Но порой ли? Собственно говоря, всю эту войну… — прошептал он.

— Пока не приедет санитарная машина, давай вместе споём твою любимую песню. — И он запел: — «Моя милая девушка…»

Науман усмехнулся:

— В последний раз я её пел в Южной Франции… — У него перехватило дыхание, и он приложил ко лбу мокрый платок. — А ты был абсолютно прав относительно прогнозов на наше положение.

Вошёл денщик и доложил:

— Санитарная машина прибыла!

— Ну, старина, пока! — Клазен смотрел мимо носилок.

Зеехазе сел за руль, тихо заметив:

— А Науман-то выглядит не ахти как.

— В мае он вместе с нами был в Нормандии. Он большой циник, но зато честен. Один из тех, кто уцелел. — Клазен посерьёзнел. — Решительные, и ушли, нерешительные погибли, а отбросы оказались в Арденнах.

— Метко сказано, господин обер-лейтенант.

— Зеехазе, езжай потише, чтобы хоть часок я мог соснуть спокойно… — попросил Науман.

Капитан Зойферт, поражённый, выскочил из своей землянки.

— Нет, они сошли с ума! — ругался он.

— Что вы сказали, господин капитан? — спросил его обер-лейтенант Клазен, вылезая из машины и надевая фуражку. Сон, хотя был коротким и беспокойным, несколько освежил его.

До рассвета оставалось совсем немного. То тут, то там раздавались взрывы снарядов американской артиллерии.

— Боже мой! Вы вопреки моему приказу увезли Наумана в тыл?!

— Господин капитан наверняка простит меня за это…

— Несчастный, да вы знаете, что случилось? Наумана уже нет в живых!

Сон с Клазена как рукой сняло.

— Когда машина приехала в госпиталь, Науман был уже мёртв!

— Мёртв? Но почему?!

— Задохнулся: абсцесс миндалин.

«Наумана нет в живых. Вот и ещё одним меньше стало. Глупо умереть в Арденнах от воспаления миндалин…» — подумал Клазен.

— Ответственность за его смерть лежит на нас. Если бы он остался на батарее, этого не случилось бы…

«Кто-то из нас двоих ненормальный!» — Клазен вздохнул.

Район, который должен был занять бывший артдивизион, находился на южной окраине Эльзенборна, то есть того самого населённого пункта, который днём и ночью обстреливала артиллерия противника.

Управляя своими войсками, американцы и по радио, и по телефону вели разговоры открытым текстом. Именно поэтому Модель постоянно был в курсе всех событий и мероприятий, которые проводил в своих войсках генерал Паттон, и, разумеется, мог своевременно предпринять необходимые контрмеры. На правом фланге понесла серьёзное поражение 80-я дивизия, на ловом фланге 4-я танковая дивизия была остановлена противником на значительном расстоянии от Бастони.

В ночь на двадцать третье декабря генералу Маколифу, стойкому защитнику окружённого города, стало известно, что на каждое орудие осталось всего по десять снарядов, не говоря о других жизненно необходимых вещах для солдат. Кроме личного мужества, генерал ничего не мог противопоставить Майтейфелю, который твёрдо решил задушить город в кольце окружения.

Утром над городом появились американские самолёты, выбросившие на парашютах нескольких специалистов, которые должны были организовать снабжение по воздушному мосту. Без десяти двенадцать гитлеровская зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. К Бастони приближались шестнадцать тяжёлых транспортных самолётов. Несколько из них были сбиты огнём немецких зениток. Большая часть сброшенных на пёстрых парашютах тюков с продовольствием, медикаментами и боезапасами попала в руки к окружённым. Это в какой-то степени подняло настроение солдат.

Спустя некоторое время немецкие «пантеры» и «тигры» пошли в наступление на южный выступ обороны окружённых. Им удалось прорваться сквозь позиции пехотинцев и углубиться в тыл, где они уничтожили несколько «шерманов», однако там несколько «пантер» были подбиты из базук.

Вечером гитлеровцы предприняли новую атаку на окружённых, на сей раз — с юго-востока. «Тиграм» и «пантерам» удалось прорваться до городских улиц. Однако утром двадцать четвёртого декабря и этот прорыв был ликвидирован.

Гитлеровское командование во что бы то ни стало пыталось овладеть Бастонью, важным опорным пунктом противника. С этой целью из резерва была выведена 15-я танково-гренадерская дивизия, которая при поддержке танков учебной танковой дивизии должна была действовать с северо-запада.

Три с половиной тысячи местных жителей, оставшиеся в живых, укрылись в подвалах. В первый вечер рождества гитлеровская авиация дважды бомбила окружённый город, в котором начались пожары. Всеобщий хаос стал ещё больше. В полночь стрельба прекратилась. Внезапно наступившая тишина угнетающе действовала на нервы.

В три часа ночи бой возобновился, а танки и штурмовые отряды Мантейфеля, атаковавшие окружённых с северо-запада, прорвали оборону противника и вклинились в её глубину до пяти километров. С рассветом немцы предприняли второй удар, которым пробили ещё одну брешь в обороне американцев. Нескольким «тиграм» удалось прорваться в глубину, но вскоре и они были уничтожены.

Американская и английская авиация наносили бомбовые удары по коммуникациям группы армий «Б», разрушая опорные пункты, аэродромы и штабы. Множество бомбардировщиков беспрерывно находилось в воздухе, сбрасывая свой смертоносный груз на пути подвоза техники и боеприпасов.