Грудной голос, голос Райка, покрывает осталшью голоса, как всегда радостный, бурньш.
— Момчил, Момчилко! Дай тебе боже счастья и отот нам долгие-долгие годы живыми-здоровыми встречаться да твое здоровье пить!
— Дай боже! — восклицают все, перед тем как °су-шить свои чаши.
Только с Момчиловых уст не слетает ни слова, только его чаша стоит недопитая. Взгляд его блуждаот по горнице, словно кого-то ищет, перебирает людей, следот за тенями, которые пляшут у них за спиной, на стене. Словно свет и шум разбудили воеводу от сна, и он, еще не с.овсем проснувшись, спрашивает себя, кто он и кто вот круг него, день или ночь на дворе и по какому случаю все эти люди пируют у него за столом. Взгляд его остановился. Оставив чашу, Момчил поднял голову.
— Где Нистор? — спросил он.
Голос его, ровный, спокойный, перекрыл стоявший в горнице шум.
Среди присутствующих началось перешептывание. Головы стали поворачиваться во все стороны.
— Нистор на дворе: ждет, когда ты позовешь, хочет тебя поблагодарить, — ответил сразу притихший Райко.— Я велел снять с него цепи...
Момчил сердито махнул рукой.
— Может, я прикажу не то что цепи с рук, а голову с плеч ему снять. Не забегай вперед! — воскликнул он, ударив кулаком по столу так, что вино выплеснулось из
чаши. — Веди его сюда. Веди скорей! А ты чего улыбаешься, побратим Богдан? — повернулся он налево, в сторону Войхны, возле которого сидел чуйпетлевец с кривой улыбкой на губах. — Думаешь: Момчил шутит? Пойди, спроси виселицу в Подвисе: в шутку я повесил на ней Батула и Халахойду или всерьез?
И воевода еще сильнее покраснел и нахмурился.
— Не потому я улыбаюсь, Момчил-побратим, —тихо, задумчиво ответил богомил. —А радуюсь, что все сбывается. Вот наступает божье царство, наше царство, о котором ты в Подвисе...
— По-твоему, я — царь. Знаю, — нетерпеливо перебил его Момчил, наклоняясь в сторону Богдана.
— Да, да, тебе подходит это звание.
— Почему подходит?
— Ты сидишь в кресле совсем как на престоле, побратим. Твердо выносишь приговор: кто винват, кто прав, — промолвил богомил. — Пора, начинай! — прибавил он. — В Тырнове наставники ждут только твоего слова.
Богомил продолжал что-то тихо, настойчиво шептать, даже встал с места, но в это время дверь отворилась, и в горнице появился Райко, толкая перед собой Нистора. Вслед за ними вошли еще несколько человек, но они остались у двери, в темноте. А Райко и Нистор, пробравшись между беспорядочно сдвинутыми стульями и подвыпившими момчиловцами, подошли верхнему концу стола. Сосновый сук ярко осветил лицо Нистора. Оно опухло и обросло страшной щетиной; оба глаза были подбиты и украшены синяками.
— Поклонись, поклонись, Нистор! — шепнул Войхна, дернув Нистора за руку из-за широкой спины Райка.
Но Нистор отстранился.
— Момчилко, — начал было Райко, но, встретив сердитый взгляд Момчила, тотчас умолк.
Райко еще больше растолстел; у него даже выросло брюшко. Да и по одежде было видно, что ему живется неплохо. .
— Налить Нистору вина! — резко приказал Момчил. — Слушай, Нистор, — тихо, но значительно начал воевода, встав с кресла, между тем как Войхна и другие момчиловцы совали в руки Нистора чашу, а тот попреж-нему стоял, опустив голову, насупившись, и чаша дрожала в его руке. — Слушай и запомни! Вы тоже слушайте, братья и побратимы! Я прощаю тебя, Нистор, отпускаю тебе вину твою в присутствии всех товарищей. Батул и Халахойда грабили крестьян, как боярских людей, а тебе вздумалось самому рабов держать, челядь завести, как боярину.
— Воевода, — прервал его Нистор, смело подняв голову, — ежели ты меня опять корить собираешься, лучше пошли обратно в темницу или повесь, как тех двух.
И он уже хотел отставить чашу, плескавшуюся в его дрожащей руке.
— Возьми, возьми чашу, Нистор, — тихо промолвил Момчил, подымая свою. — Подымите и вы свои чаши, братья и побратимы, еще раз. Пью ваше здоровье и клянусь, как два года тому назад, у Белой воды, вам и самому себе...
— Отец небесный и сын его кроткий видят: пора, юнак! — прервал воеводу на этот раз чей-то слабый, но убежденный голос из глубины горницы.
— Самому себе и вам, — продолжал Момчил, как будто не слыша, — что вольно и свободно будет житься всем в нашей деспотии и не будет там ни отроков, ни батраков, ни париков — пахарей и сеятелей, ни горьких рабов и рабынь для услуг господам. Будьте здоровы!
— Твое здоровье! Твое здоровье! —закричали в ответ все как один, и у кого была полная чаша, -w выпил ее одним духом, а кто сделал это раньше, тот поднял ее высоко над головой, потрясая ею, как грозным оружием.
Нистор тоже осушил свою чашу. Две слезы упали в нее с его увлажнившихся глаз, смешавшись с вином. Он вытер рукавом одновременно глаза и губы.
— Спасибо тебе, воевода, — громко промолвил он, чинно кланяясь Момчилу. — Спасибо и за темницу и за свободу. Но послушай и ты: пора уже тебе повести нас на бояр, как ты сам обещал. А не хочешь, так позволь мне самому выступить в поход: надоело сложа руки сидеть.
— Ну да! Правильно, правильно говорит Нистор, — опасливо поддержал Войхна, поглядывая искоса на Мом-чила.
Как только старый хусар сказал это, из глубины опять послышался тот же слабый голос:
Пора, юнак, пора, по повелению Кроткого, ибо наступает конец, и господь бог ищет судить дела наши! Слушай, что тебе скажет смиренный раб божий Прохор, коли ты его помнишь.
Говоря это, неизвестный протиснулся между момчи-ловцами, и скоро к свету вышел тот удивительный богомолец, который когда-то разговаривал с Момчилом в монастыре святой Ирины. Он и теперь был в том же кожушке, хотя уже кончалась весна, и лицо его имело такое же восторженное выражение.
— Помню, помню тебя! — вдруг воскликнул Момчил, повеселев. — Здравствуй, богомолец! Все бродишь по свету да о Кротком толкуешь. А знаешь: ведь сирота, за которую ты тогда заступился, моей женой стала, — прибавил он еще веселей, молодея лицом на целых пять лет.
Теперь это' был прежний Момчил; и богомолец стоял, как тогда, возле монастырской лозы, говоря ему о боярышне.
— Знаю, — как-то торопливо ответил богомолец. — Ты хорошо сделал.
И, ступив два шага к воеводе, он, как тогда, истово перекрестил его.
Улыбающееся лицо Момчила потемнело, брови сдвинулись.
— Не хмурься, юнак, не сердись. Может, этот крест пригодится тебе в смертный час, — так же медленно, спокойно продолжал свою речь богомолец, не смущаясь ни замкнутым выражением лица Момчила, ни злыми взглядами Богдана, который даже оттащил бы странника в сторону, если б не остановил воевода.
— Спасибо тебе, Прохор, и за крест и за молитвы, но говори скорей, каким ветром тебя занесло сюда. Зачем я тебе понадобился? — промолвил, наконец, Момчил сухо, но все же приветливо.
— Крещу тебя и призываю: восстань, юнак! Кроткий осенит тебя благостью своей! — неожиданно крикнул богомолец, выпрямившись во весь рост.
И, посветлев лицом, устремил неподвижный взгляд куда-то над головой Момчила.
Вокруг странного богомольца столпились момчиловцы, глядя на него удивленно и насмешливо. Но никто ничего не говорил. Сам Момчил долго молчал, прежде чем ответить.
— Ты все такой же чудак, Прохор. Говоришь так, что тебя невозможно понять. Скажи, что тебе от меня надо?
Обведя взглядом окружающих, Прохор остановил ею на Момчиле.
— Слушай, юнак. Я тебе расскажу о том, что царь Константин видел в давние времена, и ты сам поймешь, чего мне надо, — с укоризной в голосе начал он. — Как-то раз царю Константину в Царьграде снился сон. Видел он, будто орел со змеей дерутся на песке между двух морей, и после долгой борьбы змея одолела птицу. Созвал царь книжников, мудрецов и рассказал им о виденном во сне знамении. Те, поразмыслив, говорят царю: «На том месте, где ты теперь сидишь, воздвигнется город и назовется Царьградом, и прославится, и возвеличится во вселенной превыше всех других городов. Но, стоя между двух морей, будет заливаться морскими волнами, и многие народы захотят его завоевать. Орел означает правую веру, а змея — ложную. Победа змеи над орлом знаменует победу ложной веры над правой. И тот день, когда эта победа совершится, будет последним днем Царьграда, днем его гибели». Услыхав это, царь Константин сильно опечалился. Вот, юнак, — продолжал богомолец, повысив голос. — Знамение исполняется. Пришел на землю антихрист, и наступает последний день, гибель Царьграда, а в христианских землях будет плен и пожар. Пора, юнак! Восстань на защиту благочестия!
