— Не смейся и не говори громко, Апалмена! Император приказал, чтобы ты не шумел, — строго промолвил Ланцерт, прижимая палец к губам.
Веселое выражение лица Апалмены сменилось злым, обиженным.
— Больно ты нос задрал, Ланцерт, с тех пор как тебя назначили главным гетериархом, — с раздражением ответил он, все больше краснея. — Не делай вид, будто ты один предан императору.
— Не говори громко, — повторил Ланцерт.
Апалмена встал и, весь ощетинившись, наступая на
собеседника, гневно воскликнул:
— Вечером в Кумуцене посмотрим, кто как заговорит!
Ланцерт снял руку с его плеча.
— Вечером? — усмехнулся он, и красивое мужественное лицо его стало строгим. — Доживем ли мы еще до вечера?
— Ха-ха-ха! Ланцерт боится Момчила, какого-то ху-сара! — насмешливо воскликнул Апалмена.
— Перестаньте, дети мои, — послышался сильный, суровый голос, и рослый седой человек, бренча большими шпорами, встал между ними. — Теперь не время ссориться. У Момчила, хоть он хусар и варвар, тяжелая рука. Император знает его еще по Сербии и много бы дал, чтобы снова перетянуть его на свою сторону. Ты сам, Апалмена, слышал от того агарянина, который привез нам известие об измене Момчила, что при Полисти-лоне от его меча из пятисот человек спаслось всего несколько. А с тех пор как он овладел Перитором и Ксан-тией... Будто кто-то скачет сюда! — вдруг оборвал он речь, прислушиваясь.
— Правда, — подтвердили некоторые, вставая.
Разговоры прекратились. Все лица стали суровыми.
На западе, низко над деревьями залетали с карканьем галочьи и вороньи стаи.
— Ланцерт! Гетериарх! — послышался слабый голос
фонтана.
Все обернулись в ту сторону. Иоанн Кантакузен, изменившись в лице, бледный, стоял одной ногой на верхней ступени и глядел на них странным взглядом. Одежда его была измята; на правой щеке сохранился отпечаток пятерни, подпиравшей ее во время сна. Один телохранитель накидывал ему на плечи плащ, другой опоясывал его мечом.
— Идите все сюда! — сказал император обычным своим голосом, махнув им рукой и совсем поднявшись наверх.
И, когда все его окружили, продолжал:
— Мне приснился сон, от которого я проснулся. Какой-то сверхъестественный голос крикнул мне: «Спящий, проснись! Восстань из мертвых! Свет Христов просветит тебя!»
— Что это значит? — послышались голоса.
В это мгновенье появился друнгарий.
— Император! — крикнул он, еще не сойдя с коня.— Я прискакал, чтобы доложить тебе, о пресветлый, — начал он, тяжело дыша, — что к Мосинополю приближается войско. Чье оно и откуда, выяснить еще не удалось.
— Вот и толкование сна, — промолвим пожилой владетель, разнявший Апалмену и Ланцерта. — Видно, небо хранит нашего' базилевса.
Он перекрестился.
— Может, это Карабалабан возвращается с Умуро-выми людьми, — заметил кто-то из стоявших сзади. — Наше войско.
— А если Момчил?
— Ссн-то, сон-то какой!—говорило большинство, качая головой.
Иоанн Кантакузен обернулся к стоявшему за спиной Ланцерта владетелю, мужчине на вид лет тридцати пяти, с обрюзгшим, но дерзким лицом. Это был тот самый молодой византиец, которого протосеваст Панчу на постоялом дворе у Большого рва называл киром Ма-нуилом.
— Тарханиот, — спокойно сказал ему император. без малейших признаков усталости или страха в лице, — возьми шесть человек и вместе с друнгарием поезжай — посмотри, свои это' или Момчил. Небо с землей видят наши де'ла, — задумчиво повторил он слова, которые сказал Ланцерту, въезжая в Мосинополь.
— Оружие в руки, друзья! Будем готовы к любой неожиданности! — обернулся он затем к владетелям, которые уже надевали шлемы и приводили в порядок расстегнутые доспехи.
Наступило молчание, нарушаемое лишь стуком копыт и ржаньем коней, на которых быстро, ловко вскакивали всадники. У фонтана остались забытая игральная кость и рваная воинская сумка. Но протя дувшееся копье быстро подкинуло сумку вверх, в руки зсаднику. Зной и духота стояли такие, что воздух казался горячей жидкостью. Опять пролетела воронья стая.
— Кто-то вспугивает их от падали, .. тихо промолвил Ланцерт и обернулся к императору, который вперил неподвижный взгляд в одну точку между деревьев.
— Что-то неладно. Тарханнот едет назад, — заметил Кантакузен, натягивая поводья своего черного жеребца.
— Наступает Момчил с большим войском! — еще издали крикнул только что посланный и уже возвратившийся полководец, взволнованно показывая рукой назад. Конь его боком поднес всадника к императору и Лан-церту.
— Где Михаил Вриений? — спросил попрежнему спокойным голосом Иоанн Кантакузен.
Мануил Тарханнот ответил не сразу. Он наклонился, словно пытаясь с высоты приложить ухо к земле. Лицо его становилось все взволнованней и краснее.
— Стратопедарх 1 примерно с тремя сотнями Умуро-вых людей, отступающих перед Момчилом, сдерживает врага, — наконец сказал он.
Иоанн Кантакузен с какой-то скорбной улыбкой повернул коня.
— Помоги нам боже! — промолвил он. — Назад в Кумуцену! У Момчила кони устали. Мы от них уйдем.
В самом деле, по иссохшему пыльному полю, с той же стремительностью, как у Полистилона, мчалась дружина Момчила. Но теперь ни мрак, ни тишина не скрывали конницу от противника. Она приближалась к дремлющему в послеполуденном зное, словно под серой плащаницей, разрушенному, мертвому городу, охватывая его широко изогнутой дугой. За ней, в виде второй такой же дуги, ползла туча пыли. А солнце, глядя с пепельного небосклона, играло на лезвиях обнаженных мечей
' С трат оп е д ар х — начальник лагеря (грен.), и блестящих остриях наклоненных вперед длинных копий. Но когда первые, самые рьяные момчиловцы достигли окраин Мосинополя, они обнаружили, что все проходы завалены сухими сучьями, терном, стволами деревьев, а из развалин домов полетели стрелы и дротики. Их метали агаряне Карабалабана, наскоро расставленные Вриением у входов в город. Хотя агарян было меньше трехсот, они дрались яростно, ожесточенно, как волки, у которых вырвали добычу.
Скоро к первым ыомчиловцам присоединились другие. Их вспененные рослые кони преодолели все устроенные противником препятствия, и всадники накинулись с занесенными мечами на Кантакузеновых наемников и отряд тяжело вооруженных византийцев под командованием Михаила Вриения и Тарханиота. Агаряне, не выдержав вторичного напора, павскакали на коней и, уже сидя в седле, полуобернувшись к преследователям, стали на скаку пускать в них стрелу за стрелой, растягивая тетиву до правого уха. Они еще не успели покинуть окраину, как в городе на той же самой главной улице, где только что сидел Иоанн Кантакузен со своими людьми, появился Момчил. Он ехал в сопровождении Игрила. Боярин и воевода ничего не говорили. Взгляд обоих был устремлен вперед. Шагах в ста от них, на самой дороге, в полном порядке на рысях отступал со своими воинами Вриений. Фиолетовый плащ реял, словно знамя, вокруг его квадратного лица. Он поминутно оборачивался назад. Справа и слева раздавались крики агарян и момчиловцев.
— Не пора ли ударить, Момчил? — наклонился Игрил к воеводе.
Теперь его уже нельзя было принять за наемника Умурбега: на нем была шитая золотом одежда с золотым поясом.
Момчил жестом показал на город.
— Подожди, когда выедем в открытое поле. Кантакузен — опытный воин.
— Прой! И ты, Голуба н! —обратился он к двум момчиловцам. — Передайте сейчас же Райку и побратиму Раденке мой приказ не спешить и сдерживать людей, пока будут в городе; а как только выйдут из него, ударить на греков с обеих сторон. Пускай думают не о добыче, а о том, чтоб отрезать Кантакузена от Куму-цены. Поняли?
— Поняли, поняли, — ответили болгар и серб, и оба помчались — один направо, другой налево, пригнувшись к луке седла, чтоб уклониться от нижних сучьев деревьев.
— За мной — и смотрите в оба! — приказал воевода следовавшим за ним момчиловцам и пришпорил коня.
Теперь момчиловцы были в доспехах из пестро раскрашенной кожи с блестящими медными бляхами. Такие же бляхи красовались, сияя, словно тысячи зорких глаз, на щитах и конской сбруе. Только лохматые головы всадников, несмотря на духоту и зной, прятались в те же сдвинутые на ухо медвежьи и волчьи шапки. Пот, с пылью пополам, тек по- опаленным лицам, но глаза глядели весело, отважно; кто, наперекор жаре и врагу, крутил свой длинный ус, кто засучивал правый рукав, чтоб легче было работать мечом. Как только Момчил и боярин тронули своих коней, за ними тотчас, все как один, двинулись и момчиловцы. Пришпорили животных, расправили над пестрыми седлами свои могучие плечистые фигуры.
