Момчил весело рассмеялся.
— А ежели вы крест поцелуете, что с вами случится? Ничего: ни хорошего, ни плохого. Дерево и серебро к губам прижмете, вот и все.
— Не станем целовать орудие казни Христовой; лучше живыми сгорим,— махнув рукой, мрачно возразил Богдан.
Момчил опять покачал головой.
— Странное дело, побратим Богдан! И вы, богомилы, верите, что бог внутри вас, и Григорий этот словно бы то же самое говорит. А вы с его сторонниками враждуете, друг друга ненавидите. И выходит так: и вы и они — с богом, нашли его, один он и тот же ив них и в вас. А я? Я, как говорится, без бога. Но ни они, ни богомилы не враждуют против меня. Как же это? — задумчиво промолвил Момчил.
— Побратим Момчил, — тихим голосом начал Богдан. —Ты правильно сказал: бог будто разделяет нас с тобой, и все-таки мы не враги. Я люблю тебя больше родного брата, да и ты, видно, дорожишь мной, коли своим побратимом назвал. А вот подойди с таким разговором о кресте к какому-нибудь священнику или иноку,— да хоть к тому же Григорию Синаиту, — он начнет тебя ругать или за безумца сочтет, а то еше того и гляди царю выдаст. Они с царем заодно! «Воля божия — суд царев», говорят. А знаешь, почему так? Знаешь, почему для них ты безумец, а для нас брат. .. нет, больше брата?
Богдан подождал, но видя, что Момчил стоит, прислонившись к стене, все такой же молчаливый, задумчивый, тоже встал, подошел к нему и на ухо, тихо промолвил:
— Ты думаешь, побратим воевода, я не знаю, что полгода тому назад у Белой воды было? Как там болгары с сербами побратались и что ты им говорил? Слушай, я повторю: «Захотел богу молиться — молись: преклони колени на борозде, взгляни на небо, — ни попа, ни протопопа не надо». И еще кое-что говорил ты им, помнишь? Я и это повторить могу: о том, что ты сам Христу поклонился бы, кабы правда и добро на земле воцарились; а нынче что-то не хочется, нет веры в бога. Небо высоко, и бог не слышит, не видит, что на земле делается.
Выпалив все это, Богдан остановился передохнуть.
— Так, побратим? — спросил он, встретив взгляд Момчила.
Момчил молча кивнул. У богомила глаза заблестели.
— А коли так, ты — не без бога. Сегодня ты не веришь в него, а завтра поверишь, — завтра, когда Сата-наил и слуги его будут ввергнуты в муку вечную и на земле наступит царство божие, когда правда и мир воцарятся на свете и не будет, как теперь:» мирная земля — измученный раб. Этого царства мы, богомилы, ждем, его возвещаем христианам. Твой бог — наш бог, и ты нам, богомилам, — брат.
— Пусть будет так, только я не богомил, — нахмурившись, отрезал воевода. — Я Момчил, вольный человек.
— Ну да, но мы с тобой оба одной дорогой идем. А что будет, коли за руку возьмемся? Воевода и побратим Момчил!— по-новому, торжественно заговорил Богдан.-Ты меня спрашиваешь, где я был, куда ходил, что все
Знаю да же о сестре твоей и о боярышне Елене принес тебе весть. Я же сказал: по белу свету ходил, на человеческие муки глядел. Одна другой страшнее. Растет и ширится царство сатанаилово по всей земле, без конца и края. Знаешь, что говорят отроки и парики повсюду? «Кривдой жить бог не велит, а правдой — дьявол». И выходит так, Момчил, что они богу и сатане кланяются, а добра ниоткуда не видят. Раскроют душу свою мне, я им на ухо и шепчу: «Придет добро, у порога оно, надейтесь!»— «Веры нету». — «Верьте и готовьтесь: нынешнее царство—сатанаилово; падет оно, и другое царство наступит: божье царство — без бояр, без рабов».
— Ты мои слова говоришь или свои? — резко прервал Момчил.
— Последние слова — твои, верно, побратим; те, что ты юнакам у Белой воды сказал...
— Ты все о Белой воде толкуешь, — опять прервал его Момчил. — Уж не был ли ты и там, что знаешь?
Богдан, лукаво улыбнувшись, покачал головой.
— Нет, побратим, не был. Но неужели ты думаешь, что среди твоих разбойников нет ни богомилов, ни бабу-нов из Нижней земли? Я в Меропе — вот уже целую неделю и за это время только и делал, что всех расспрашивал. И многое о тебе узнал. Да и в Цепине о тебе говорят, любят тебя, уважают.
— Значит, ты не врешь: на самом деле был в Цепине? — спросил воевода, все еще недоверчиво глядя на странного богомила.
— Ив Цепине был и в Карвунской области; в Бдин. и в Средец 49 ходил — всюду, где люди мучаются и страдают. Коли не веришь, пошли Райка. Я зря говорить не стану.
— Но как ты узнал обо мне, о Елене, о Евфросине?— снова спросил воевода.
— А на что же у меня уши да медовые уста? — оскла-бясь, возразил богомил. — Православные почитают Иоанна Златоуста — верней будет Треплоустом его назвать! — а у нас все такие. Нам все известно, Момчил, — тихо, доверительно зашептал Богдан. — Сам царь Иоанн-Александр не знает так досконально, что у него в царстве и во всем мире делается. Хоть бы о тебе, скажем. Что знает о тебе Иоанн-Александр? Почти что ничего. Появился в Родопах какой-то хусар, беглый отрок — и деспотом стал. «Мало ли деспотов в Родопах было и в давние и в недавние времена, — скажут ему великие бояре. — Взять Иванка, Слава. Пусть о нем греки думают». А на деле-то совсем другое: только мы, богомилы, знаем, что такое Момчил и чего ему надо. Пришло время...
— Не Райка пошлю, а сам поеду, — прервал Момчил речь богомила, которую он, видимо, даже не слушал. — Съезжу в Цепино и привезу Елену, если она в самом деле меня помнит. Решено.
Чуйпетлевец, прекратив свои рассуждения, уже другим голосом спросил:
— Когда, побратим? Сегодня? Завтра?
— Сперва покончу с Кантакузеном. Прикажу своим собираться.
— Хорошо, хорошо, — кивнул головой Богдан. — Все по порядку. Первым делом — Кантакузен. Больно бедных людей обижает, монахов распустил. И агаряне, которых он на помощь призвал, куда ни придут, всех в плен угоняют и села жгут. А потом и до Иоанна-Александра очередь дойдет...
— Ты опять царем меня хочешь сделать? — сурово спросил воевода.
— Царем царства божия, а не сатанаилова. Вот как, Момчил. Царем, у которого бог в сердце.
— Опять бог.
— Да. Ты поверишь в него, когда царство его на земле наступит. Вот кто такой Момчил! — радостно воскликнул богомил.
Воевода некоторое время размышлял, глядя в землю. Потом поднял глаза на собеседника:
— Будь по-твоему, побратим Богдан. Пускай у меня в сердце бог, лишь бы он оказался таким, каким я его себе мыслю. Согласен и царем стать, ежели только в царстве моем не будет ни бояр, ни рабов и все славно заживут. Вот тебе моя рука. Неси весть богомилам. Момчил с ними.
— И они с Момчилом, — еще громче и радостней воскликнул Богдан, схватив руку воеводы и крепко ее пожимая. — И не думай, побратим, что богомилы умеют только молиться да о боге толковать.
Он похлопал по висящему у него на бедре мечу.
— Такой же меч прячет у себя каждый богомил, и когда понадобится, сильные и злые испытают на себе, как этот меч остер. Только не теряй времени! — тихо прибавил Богдан. — ^^ать больше нельзя. Коли Иоанн-Александр созовет собор, опять кровь потечет по болгарской земле.
— Сделаю все, что в силах, — ответил Момчил. — Кого Иоанн-Александр преследует, тот желанный гость в Меропе; я не заставлю вас крест целовать, — улыбнулся он. — А теперь еще одно, побратим. Прошу тебя, пойди завтра в Цепино, скажи Евфросине и боярышне, раз ты их уже знаешь, что Момчил думает о них и скоро приедет. Больше ничего им не говори.
— Хорошо, Момчил. Так и сделаю, — весело ответил богомил. — А теперь опять стану дедом Матейко.
Богдан надел поддельную белую бороду, усы из овечьей шерсти и накинул длинный плащ. На спине его торчком поднялся горб. Застучав по полу посошком, он прежним старческим голосом промолвил:
— Прощай, воевода. Спасибо за хлеб-соль.
— И тебе, старик, спасибо за мудрые речи! — с веселым смехом ответил Момчил.
Когда Богдан вышел, Момчил подошел к бойнице и выглянул наружу. Момчиловец, прежде певший песню, теперь сидел молча с обнаженным мечом и глядел на юг.
