Райко поглядел на Момчила, поглядел на Саздана и Раденка с рваными ноздрями, кинул взгляд на толпу хусар, потом опустил глаза и начал так:

— Стали мы копать между ясенем и урочищем; на глубину в пять локтей докопали — нашли деньги ... Они в железном ларе были. Мы чуть животы себе не надорвали, пока из ямы его выташили. Доволокли с грехом пополам до могилы Сыбо, подняли крышку. (Золотых внутри — что пшеничных зерен в кувшине глиняном.

— А потом?

— Потом, Момчил, я слова твои сказал над моги-лой, — промолвил Райко, подняв голову.

— «Побратим Сыбо, — сказал я, — Момчилу понадобились деньги. Гляди: вот они, у твоей могилы. Момчил клятву дал ни аспры не истратить зря, а только на то, о чем вы с ним говорили: собрать две-три тысячи молодцов отборных и не царем в Тырнове, не базилевсом в Царьграде сесть, а основать в Родопах, где в первый раз свет солнца увидел, царство без царя, без бояр и без отроков, где бы вольно и свободно жилось человеку. Момчил собрал молодцов, храбрых юнаков и замученных людей, а на твои пиастры и червонцы оружие купит. Слышишь, Сыбо? Видишь, побратим? Вот что Момчил велел передать тебе и клятвой на могиле твоей подтвердить!»

Произнеся это, Райко опустил руку.

Момчил, слушавший речь племянника, склонив голову, выпрямился и поглядел на хусар.

— Вы слышали, откуда у нас взялись эти луки и копья и зачем я собрал вас в Родопах? Слышали? Поняли?

В толпе послышался одобрительный шепот. Хусары окружили своего воеводу тесным кольцом; каждый старался получше увидеть и услышать. Посередине стояли Момчил и Райко; чуть подальше о чем-то тихо шептались друг с другом Саздан и Раденко; Нистор и Войхна молча глядели в глаза и в рот Момчилу. Двое поссорившихся стояли как вкопанные со своим копьем.

— А вы слышали? Поняли? — обернулся Момчил и к ним.

Болгарин кивнул. Серб ответил:

— Да, воевода!

— Вот. А у вас тут из-за копья чуть до братоубийства не дошло. Ты кто? Откуда? — перебил Момчил серба, который начал было объяснять, кто первый затеял ссору.

— Меня Гойко звать. Я из села Любочево. Парик.

— С Раденком пришел?

— С ним.

— А почему в селе своем не остался? Небось жена, дети есть, да и землица, хоть боярская.

Гойко, покачав головой, каким-то другим голосом ответил:

— Жена померла, а детей пускай господь хранит. Вырастут — тоже, как отец, в лес уйдут.

— Я вижу, ты не очень любишь владетеля своего? — спросил Момчил, глядя на хусара неподвижным взглядом; только в углах его рта пряталась улыбка. — Кто твой боярин?

— Никола Утоличник, сохрани от него боже христианские души! — глухим голосом, мрачно промолвил Гойко, кинув взгляд на Раденку.

Тот тоже поглядел на земляка; при этом близко друг к другу посаженные глаза его словно слились в один глаз, смотревший печально и гордо. До сих пор он все время молчал, как будто считая, что не может сказать ничего нового и полезного. Но когда Гойко поглядел на него, Раденко двинулся с места, сделал несколько шагов вперед и заговорил. Голос у него был какой-то особенный, подходящий к его лицу и задумчивому виду: низкий, глухой, бесстрастный, напоминающий уханье филина в засохшем лесу.

— Послушай, воевода милый, — так начал Раденко из Милопусты. — Я скажу тебе, что выгнало нас из родных мест и привело в эти края, к тебе. Все мы из При-зренской округи. Всех нас поила шарская студеная вода, прохлаждал холодный ветер. Господь бог дал нам и душу и образ человеческие. Человеческие! Но вот как владетели творение господне испортили. Видишь лицо мое, воевода? Вместо носа черная дыра. — Тут Раденко поднял руку к лицу, и на губах его появилась горькая улыбка. — У Гойко клеймо на лбу, под волосами. Прибой из Лютоглава — вон тот длинный, рядом с Сазданом стоит — руки лишился... Не прячься, Прибой, бедняга! — обернулся Раденко к хусару, который, услыхав свое имя, скрылся за спиной Саздана. — Хоть владетель руку тебе отрубил, да лица дегтем не вымазал!

— Я не нищий, Раденко, чтоб за ломаный грош гнойную рану свою напоказ выставлять, — тихо, но гордо возразил Прибой и, растолкав товарищей, спрятался за ними.

— Мы не нищие, Прибой, это верно. Мы — юнаки, — кивнув, ответил Раденко. — Юнацкое сердце привело нас сюда, к воеводе Момчилу. Нет, воевода, — воскликнул Раденко, — с владетелями не жизнь, а горькое горе, суди их бог! Как перед истинным скажу, не кривя душой, крест можем поцеловать, святых Симеона и Савву в свидетели призываем: нет нам покоя ни в будни, ни в праздник. Семь божьих дней в неделе, — так они нам из них семи часов не оставляют. То на ниве, то в виноградниках на них работай. Летом — паши, сей, жни, зимой —таскай дрова из лесу в самую стужу. Овцы ягниться начнут — от каждой две шкурки ягнячьих ему подай. Налоги там разные — на постройку городов, пчельный, подымный, свиная десятина, перперак ¹ — особая статья: то королю. Да что тебе рассказывать, воевода! Сам отроком был, изведал рабью долю: земля твердая, небо высокое! Правильно я говорю, Саздан, брат милый? Так, юнаки? — обернулся он к сербам, слушавшим не мигая и затавд дыхание.

— Так, так! — послышались сперва отдельные голоса, тотчас поддержанные дружным хором.

Раздались возгласы:

— Это еще не все!

— Кожу с нас сдирают!

— Кефалия приехал: харчи, псарщина; король проезжает — приселица и царский поклон.

— А мне великий доместик Оливер — чтоб у него руки отсохли! — уши обрезал.

Момчил резко повернулся к болгарам:

— А вы, болгары, что скажете? Как по-вашему: правильно сербы о владетелях и боярах говорят или нет?

Сперва болгары ничего не ответили, а только, опустив голову и нахмурившись, принялись крутить свои длинные пышные усы.

— Что ихние владетели, что наши бояре — все одно,— раздался, наконец, голос из задних рядов.

— Бояре, владетели — наши губители, — поддержал другой.

¹ П ерп ера к — денежный сбор. 19 Стоян Загорчинов 289

— В одной нас колыбели баюкали, в одну могилу закопают.

— Да, колыбель одна, и могила нам одна, — повторил Нистор, взглянув на Раденко, и повернулся к воеводе.

— Момчил, — промолвил он, и на его загорелом, обожженном, как кирпич, лице появилось суровое выражение. — Вокруг тебя две тысячи юнаков. Дай только знак, скажи слово, мы все сделаем, что ты прикажешь. Чего ты ждешь? Зачем заставляешь нас песни распевать, словно девушек на посиделках? У каждого из нас меч в руке, колчан со стрелами за спиной и юнацкое сердце в груди. Пора. Веди нас!

Момчил пристально поглядел на Нистора.

— Повести вас? Ладно. А кто наши враги, по-твоему?

— Ты знаешь, кто наши враги, Момчил. От них и сербы и болгары страдают. Бояре и владетели, вот кто.

Последние слова Нистора потонули в глухом ропоте хусар. Даже те, кто до сих пор не слушал Раденко с Нистором, грелись у костра или рубили нижние ветви деревьев мечом, оставили свое занятие. Глаза их загорелись зловещим огнем, лица исказились лютой ненавистью, руки подняли вверх копья и палицы.

— Верно, верно, — послышались крики и среди сербов и среди болгар. — Бояре и владетели — наши враги.

— Разрушим их башни до основания, камня на камне не оставим! Пускай совы и нетопыри на развалинах поселятся!

— Довольно мы страдали!

— Смерть боярам!

— Смерть им, смерть!

Момчил глядел то на одних, то на других, всматривался в покрасневшие, возбужденные лица, но его лицо оставалось все таким же неподвижным и задумчивым. Наконец ему, видимо, надоело слушать крик. Он махнул рукой. Шум мгновенно стих, все за,мерли, не сводя с него взгляда.

— Братья, — начал он тихо, глядя на синие языки огня, пляшущие над головнями, словно какие-то резвые живые существа. — Я поведу вас против бояр и владетелей, это так. Они — и мои и ваши мучители. Но вы вот о чем подумайте: коли мы против одного боярина выступим, придется против всех идти; ведь они все пойдут на нас, когда увидят, что мы на их добро покушаемся, отроков их бунтуем, башни их жжем. Легко ли это? Как по-вашему? У Душана и у Иоанна-Александра боярам, и великим и малым, числа нет.