б. В ЦАРЕВЦЕ

Первый колокол находился на высокой белой колокольне, при виде которой Теодосий не удержался от слез, а второй принадлежал дворцовой церкви св. Петки. Вскоре к их пению присоединили свои голоса колокольни нижнего города. По звуку и направлению можно было различить, какой церкви принадлежит тот или иной голос. Почти тут же рядом, за патриаршей церковью, раздалось низкое гуденье Сорока мучеников, а откуда-то издалека долетал частый певучий перезвон св. Димитра, за рекой, и Митрополичьей. Некоторое время колокола звучали то хором, то один за другим, потом стали замолкать в том же порядке, как начинали, и продолжал звонить только колокол св. Петки, взывая к кому-то мерными, торжественными ударами. И словно по данному знаку, на крепостных башнях вспыхнули яркие огни, взметнув красные языки в темную синеву ночного неба.

Когда кони выехали вместе к подножию холма, боярин Костадин выпустил поводья Теодосиева коня. Здесь дорога как раз огибала колокольню церкви Вознесения Христова. В церкви и в самих патриарших палатах дрожали огоньки. А впереди, там, где находился царский дворец, алым заревом играло сияние сотен свечей и факелов. Меж темных ветвей виднелись тут освещенные окна, там кусок крепостной стены, по которому бродили тени. Ночь была тиха, но временами с Янтры тянуло холодом и ветер доносил глухое клокотанье реки.

— Брат Теодосий, — тихо промолвил кастрофилакт, указывая на дворец впереди. — Ты слышишь колокол? Знаешь, что совершается нынче ночью в Царевце?

Он вздохнул и, не дожидаясь ответа, воскликнул:

— Счастлив ты, счастлив и блажен! С ангелами и праведниками божьими беседуешь. Что подумал, то у тебя на устах: ты не пятнаешь сердца своего греховными помыслами и делами. А я-то, горький!

Он остановился, прислушался.

— Едем, Теодосий! Пора. Царь не может без меня. Да и патриарх, кажется, вышел из дворца, к святой Петке идет. Верно, крещение окончено.

Потом, наклонившись к Теодосию, стал шептать ему на ухо:

— Раз уж я начал, расскажу все. Слышал ты о Саре, еврейке, по которой царь вот уж полгода с ума сходит? Да что я спрашиваю! Откуда тебе знать? .. Так вот, сегодня ее во дворце крестят; там и владыка со всем своим клиром, и логофет ¹ Филипп с женой — крестные отец с матерью, и кого только нет! .. Как обряд кончится, царь пойдет с ней к святой Петке — венчаться и на царство свою молодую жену короновать. Еврейка на болгарском престоле! Где это слыхано? Где это видано?

— Да, Костадин, в великий соблазн впал царь Иоанн-Александр! — промолвил, помолчав, Теодосий. — Но неужели нет благочестивых мужей, чтоб удержать его, вразумить? Что же смотрят великие бояре?2 Что смотрит патриарх?

— Что смотрят, спрашиваешь? —опять зашептал с горечью боярин. — Позавчера Боярский совет и патриарх не дали царю развода с первой женой, и бояре отказались признать еврейку царицей. А сам царь молчал, не гневался ни на кого, словно тихий ангел его осенил. От страха ли, от стыда ли он и Сару из Тырнова услал. Но знаешь, Теодосий, чем кончилось? Пока все вместе держались — сильны были, а разделились — другим ветром подуло. Кому царь пронии увеличил, кому подарки ^{33 34} послал; кто малодушней, того Душаном, зятем своим, припугнул, а легковерных и простой народ застращал тем, что от престола отречется и в монастырь уйдет. Один только не склонил израненной в честном бою седой головы своей: протосеваст Панчу. Говорят, заперся у себя дома на Трапезице — не ест, не пьет. Того и гляди заболеет с горя.

— А ты, Костадин? — спросил Теодосий.

Кастрофилакт, тяжело вздохнув, опустил голову.

— Что же мне делать? Идти против царя? Бунтовать народ? — еле слышно возразил он. — А что будет с государством, с Болгарией? Или лить воду на мельницу сербиянки Неды? Думал я, думал, голову себе ломал и в конце концов решил: с ним беда, а без него еще хуже! Да и дал Ивану-Александру клятву верности. И слово свое сдержу, — выпрямившись, уже громко прибавил он. — Но тяжко мне. И прежнюю царицу жаль. Нынче же ночью, когда царь венчается, колесница доставит ее в женскую лавру Пресвятой богородицы Темнис-ской. Вчера — царица, сегодня — инокиня!

— Дай бог ей мирного жития в новом месте! — соболезнующе промолвил Теодосий. — А с детьми своими царь как думает поступить?

— Царские дети останутся во дворце; с ними он не будет разлучаться. Но старших он на время удалил, пока венчанье не кончится. Михаила-Асеня с молодой женой послали к тетке его, сербской королеве Елене; а Иван-Асень — в Несебыре, у родственника их Синадина. Здесь только маленький Срацюшр, с матерью вместе плачет, да Кератамар. Ради нее, милый, и сестра твоя тут. Они хоть и не однолетки, да царевна очень ее любит. Сам царь за боярышней послал. Видишь вон то узкое окно, что одно с этой стороны дворца светится? Там теперь царица Теодора, а сестра твоя с детьми ее богу молится и слезы покинутой царице утирает.

Промолвив это дрожащим голосом, кастрофилакт показал на освещенный дворец. Они находились на пригорке, откуда все было хорошо видно и слышно. В самом деле, тогда как в левой части дворца были освещены все окна, в правой светилось только одно. Там и сияния никакого не было; весь шум и блеск сосредоточились слева, где на дворах и деревянных галереях мелькали человеческие тени. У самых ворот ограды расхаживали царские телохранители; было видно, как они время от времени останавливаются, черпают кружками из открытых бочек и жадно пьют. Возле одной сторожевой будки горела дегтярная веха, раскидывая огненные брызги, от которых распространялся сильный чад и загоралась сухая трава вокруг.

— Вот царь обрадуется, когда увидит тебя, Теодо-сий! — сказал кастрофилакт, и лицо его посветлело. — После того как умер твой отец — царство ему небесное! — он несколько раз спрашивал о тебе: где ты? Почему не возвращаешься в Тырново? Твоя слава дошла до него. Въедем во двор; как только он покажется, я сообщу ему радостную новость.

Боярин уже дернул поводья, но Теодосий, осторожно положив руку ему на плечо, прошептал:

— Не торопись, Костадин. Подожи.и немного. Царю сейчас не до меня. Да и как предстану я перед ним весь в пыли, усталый с дороги? Мне никого не хочется видеть, а хотелось бы уйти куда-нибудь подальше и помолиться богу — о царе и царице. Я привык к тишине и одиночеству, Костадин.

Последние слова Теодосий произнес таким слабым голосом, что добрые глаза кастрофилакта с участием остановились на нем.

— Да здоров ли ты, милый? — осведомился он и поспешно прибавил: — Я не скажу ничего. Только отведу тебя к сестре твоей — повидаться, и потом иди, отдыхай в моей опочивальне.

Теодосий молча кивнул головой и тронул коня вслед за кастрофил актом. «Чего они радуются, шумят, снуют во все стороны? — недоумевал он, глядя на дворец. — Царь, царица ...» Перед умственным взором его промчался целый вихрь бледных образов, мелькнувших, словно гонимые ветром искры, и тотчас исчезнувших во мраке. «Кто они такие? Что за люди? — прозвучал голос внутри него. — Христолюбивые и благоверные самодержцы всех болгар, поставленные богом над болгарским народом? .. » «Да, да, — подтвердил он. — Это нужно, необходимо для государства, для соборной болгарской церкви, для народа. Как же без них?.. » «Нет, нет! — перебил прежний голос и, словно вторя ему, послышался отдаленный удар грома. — В глазах господа бога, перед престолом всевышнего какова цена их? Воссияет ли слава земного царя в песнопениях херувимских, прозвучит ли в трубах, возглашающих мир и любовь? Царь земной, к тебе вещает голос! Отвечай, ибо кому много дано, с того много и спросится, а земной владыка—должник небесного». «Это о Саре, о еврейке», — подумал Теодосий с трепещущим сердцем, и образ белолицей боярыни мелькнул перед ним. «Мне отмщение, я воздам!» — загремел страшный голос и тотчас умолк, а в груди у Теодосия все перевернулось: от безнадежной скорби сердце его сжалось в ком. «Господи, господи! — мысленно взмолился он, чувствуя, что последние силы покидают его, так горьки были слова его молитвы и так пламенна мольба о всепрощении. — Прости впавшим в прегрешения, прости соблазненным, прости опутанным страстями земными и не воздавай злом престолу и народу! Человек слаб, а лукавый силен!»