Внимательно все осмотрев, Теодосий перекрестился. Ему расхотелось кого-либо искать: было что-то отвратительное, нечистое в этой часовне, похожей на бесовское капище. Он уже собрался было уходить, как вдруг в одном из отверстий в стене мелькнула косматая человеческая физиономия. Рассмотреть как следует было невозможно, так как она тотчас скрылась в темноте. Теодо-сий пошел прочь, не оглядываясь, крестясь и шепча молитвы. Но только он сделал несколько шагов, как за спиной его раздался громкий насмешливый голос:

— Батька, батька, зачем бежишь? Чего боишься?

Он застыл на месте и обернулся.

В черном отверстии мельницы, заменявшем и окно и дверь, стоял человек, вперивший в него взгляд. Он был страшно космат: усы, борода и волосы на голове представляли сплошной густой лес. На нем ничего не было, кроме какой-то власяницы, спереди разодранной, так что наружу выступали грудь и живот до пупа. Тело тоже обросло волосами и цветом было как черное дерево. Ухватившись руками за две подпорки окна, незнакомец глядел на Теодосия блестящими черными глазами, не мигая.

Посмотрев на него строгим взглядом, Теодосий сказал:

— Что ты сидишь в темной мельнице? Какими занимаешься там бесовскими делами? Кто ты? Заклинаю тебя, говори! Коли христианин, назови свое имя! Коли слуга сатанаилов, скройся в свое мрачное убежище, да не будешь посрамлен святым символом страдания господня!

И Теодосий поднес руку ко лбу, чтобы осенить себя крестным знамением.

Незнакомец поглядел на сложенные для креста пальцы монаха, поглядсл ему в лицо, попрежнему строгое, суровое, и ехидно засмеялся.

— Струсил, батька, струсил, — спокойно, чуть не по-приятельски ответил он. — За врага рода человеческого принял меня. Ишь ты! А я христианин, да получше тебя. За каким ты добром сюда пришел, коли думал, что место нечистое?

— Кто, кто ты? — повторил Теодосий прежний вопрос, и бледные щеки его покрыл румянец.

— Кто я? А тебе зачем? Лучше скажи, кто ты и от-кудова? Я-то дома у себя. Сижу и свет созерцаю, от бога исходящий, как учит наш преподобный Симеон Ксерокеркийский.

Кто был этот преподобный Симеон, Теодосий не знал! Но растерзанная власяница страшного незнакомца и его слова зародили в нем одно подозрение.

— Вижу, вижу! — закричал уже в исступлении незнакомец. — Вижу свет. .. Это ты стучал только что? — спроси л он вдруг совсем другим голосом, ласковым, вкрадчивым, глядя на Теодосия подобострастно.— Видно, меня искал? Входи, входи! Вместе будем свет созерцать, а остальные придут, — тогда ...

И он, подмигнув, тихо засмеялся.

— Надоело небось в монастыре-то, батька? — спросил он потом, лукаво посмотрев на Теодосия. — Надо не надо — молись! Ни дня, ни ночи не видишь. А тут хорошо. Входи, входи!

Теодосий ничего не говорил: он молча молился. Ему становилось все ясней, что здесь делается. Лицо его искривила гримаса отвращения.

Еле удержив аясь от того, чтоб не з а кр и чать и не кинуться на безумца, Теодосий поднял на него глаза и промолвил:

— Где видишь ты свет?

Странный человек засмеялся прежним гортанным смехом. Но смех этот сейчас же оборвался.

— Так тебе все и скажи? Вот что говорит преподобный Симеон: «Севши один в углу, точно исполни предписанное: закрой хорошенько дверь и отринь от души своей всякий праздный помысел. Потом, уперев подбородок в грудь, со всей силой духа своего направь взгляд в середину живота, сиречь в...»

Он произнес это с важным и гордым видом, но Тео-досий не стал слушать дальше. Он повернулся и быстро пошел вверх по той самой тропинке, которая привела его на мельницу. Безумец несколько раз звал его, уговаривал вернуться, смеялся, но Теодосий шел, не останавливаясь, печально опустив голову на грудь.

Только когда больше ничего уже не было слышно, запыхавшись от быстрого подъема, он о становился, упал на колени и положил земной поклон.

— Господи, господи! Что творится во имя твое1 — несколько раз с горечью воскликнул он.

Он долго молился, чувствуя, будто по телу его пробегает какое-то нечистое дыхание. Встав, поглядел вокруг, отыскал глазами солнце. Место было попрежнему незнакомое, а солнце стояло уже высоко: близился полдень.

Долго еще бродил Теодосий по лесу, спотыкаясь о корни деревьев, покрытый пылью, измученный, с тяжестью на сердце. Он шел быстро, избегая широких, утоптанных троп, словно каждая такая тропа вела к пустой мельнице. Не зная, в какой стороне находится монастырь, он уже не выбирал направления, а положился на бога: пусть приведет куда хочет.

Вдруг близко, совсем близко от него послышался звон клепала. Он как безумный кинулся в ту сторону. Вскоре лес поредел, и он вышел на каменистый горный луг, посредине которого белела часовня с деревянной колокольней. На колокольне стоял старичок монах и бил в клепало.

Дождавшись, когда тот слезет, Теодосий с поклоном осведомился у него, как пройти к келье преподобного. Звонарь, невольно отступив, окинул усталого, покрытого пылью монаха недоверчивым взглядом.

— Кто ты, отец? — спросил он испуганно.

— Я — Теодосий из Эпикерниевского монастыря, — тихо ответил Теодосий, снова кланяясь.

— А, так ты гость Доброромана и отца Иллариона? — спросил монах уже ласковей, однако попреж-нему с удивлением глядя на измятую рясу Теодосия.

— Сюда, сюда, — указал он ему на тропинку со ступеньками. — Преподобный в пещере.

Тропинка в самом деле привела Теодосия к пещере, которую он видел еще накануне. Как ему уже тогда показалось, пещера была большая, длинная. Келья ютилась у самого входа, прижавшись к скале. Теодосий остановился. Сердце у него билось так, будто готово было разорваться. Проведя рукой по бороде и усам, отряхнув приставшие к одежде листья и колючки, Теодосий подошел к двери, тихо промолвил:

— Господи Иисусе Христе боже наш, помилуй нас!

И, затаив.дыханье, стал ждать.

В келье послышался легкий шум, словно там кто-то встал на ноги, и слабый старческий голос ответил:

— Аминь!

Теодосий толкнул дверь.

S. НАСТАВЛЕНИЕ БЕЗМОЛВНЫМ

Посредине кельи, прилепившейся к одной из стен пещеры и не имевшей с этой стороны своей стены, которую заменяла сама почерневшая гладкая скала, стоял старец в широкой длинной рясе, с непокрытой головой, засунув руки в длинные, свисающие рукава. Он был низкого роста, худой, сгорбленный; лицо его, на пер в ый взгляд некрасивое, еще больше портила толстая губа над редкой седой бородой. Но глаза у него были живые, горящие и такие черные, влажные, что напоминали две терновые ягоды под нависшими бровями. Насколько морщиниста и беспокойна была у него нижняя часть лица, настолько же правильна, гладка и невозмутима верхняя. Лоб — высокий, белый — расстилался подобно равнине, лишь слегка изрезанной глубокими бороздами, в которых как бы зрели посеянные зерна.

Старец, видимо, только что оторвался от работы: справа от него находился низенький столик с наклонной доской, заваленный свитками, а немного позади — большое кресло с подлокотниками и подушкой на сидении. Солнечный луч, проникавший в келью через маленькое окошко в кирпичной стене, освещал раскрытую страницу большой книги с широкими белыми полями и маленькими буквами — то красными и золотыми, то черными. Книга лежала на аналое, меж двух незажженных свечей, прилепленных к его перекладине. Кроме столика, кресла и аналоя, были еще прикрепленные к стенам деревянные сидения. В углублении скалы горела лампадка, и так как углубление было неправильной формы и очень узкое, желтый огонек масляного светильника кидал в пещеру лишь длинную полосу света, в глубине же царил полумрак.

Теодосий медленно направился к старцу, оступаясь на неровном каменном полу кельи и ясно слыша стук собственного сердца. Окружающее он видел как бы сквозь сон; перед ним были только черные глаза пустынника, смотревшие на него не м и гая, пристальным, сосредоточенным взглядом, подобные двум лучистым пламенникам, которые существуют сами по себе, отдельно от тела. Старец не шевелил ни губами, чтобы о чем-нибудь спросить гостя, ни руками, чтобы сделать приглашающий жест. Красноречив был только его неподвижный, молчаливый взгляд — добрый и в то же время испытующий. Теодосий не выдержал и, не дойдя до старца на расстояние протянутой руки, упал ему в ноги.