— Коли в красном, значит, царь, — многозначительно промолвил Войхна.

— И борода двойная, — добавил кто-то из стоявших позади.

— Двойная борода — двойная беда. Головы береги!-вставил Райко.

Разбойники засмеялись.

— Не слушай их, рассказывай дальше, — сказал Сыбо, видя, что паренек в смущении замолчал. -

— И спрашивает меня тот высокий румяный боярин, — продолжал пастух, но уже тише, обращаясь только к Сыбо и Райку. — «Ты, говорит, по лесу ходишь. Не пробегал ли тут раненый старый олень, белый весь, с бОльшими рогами, будто дерево ветвистое?» — «А рога не золотые у него, боярин-государь?» говорю. А сам думаю: не тот ли это самый олень, что знамением божиим к нам приходит? Боярин с двойной бородой поглядел на другого боярина, постарше, сморщенного и сердитого, и они что-то по-гречески друг с другом перемолвились. Потом мне: «Золотые, золотые!» — говорит и смеется. «Господи боже, пресвятая богородица, да ведь олень тот — знамение», говорю. «Ну так что ж?» Перекрестился я. «Что ты крестишься, парень?» — удивился боярин и наклонился надо мной. Окружили меня бояре-государи, и псари с плетками, и ратники, что луки носят. Тоже спрашивают: «Что ты крестишься, пастух?» — «Вы за ним гоняетесь, за златорогим?» — «За ним, отвечают. Мы его стрелой ранили». — «Нет, говорю, не ранили вы его. Это вам привиделось. Его ни стрелой не достичь, ни ножом не ударить!» Засмеялись ратники, и боярин улыбнулся. Только другой боярин поглядел на меня злыми таким глазами и что-то сердито мне кричит. «Что ж это за олень, которого ни стрела, ни нож не берет»? — первый боярин спрашивает. Боязно' мне было, так боязно все им сказать, — только я свой страх пересилил. «Да вот такой, говорю. Знамением он от бога посылается. Где появился, там, значит, либо царь помрет, либо царству конец». Потемнел боярин в лице и отпрянул, а другой как закричит на меня: «Замолчи, оборванец! Ты с кем разговариваешь: с царем или с волопасом деревенским?» И плетью замахнулся, хотел по тубам меня хлестнуть.

— И здорово огрел? — с любопытством спросил Райко.

— Не тронул, — ответил паренек, переложив руки на рукояти посоха. — Другой — царь-то значит — за руку его схватил, и опять они по-гречески между собой заговорили. Тут уж я шибко испугался. «Прости меня, кричу, царь-государь! — И колено ему целую. — Я ведь от простоты своей сказал. Так у нас толкуют, из рода в род ту молву передавая. Не сажай меня в тюрьму!»

— Значит, и тут лгать не стал, — заметил углежог со шрамом на лбу. — Молодец, Климент! Правильно сказал царю: эта молва из рода в род передается.

Вдруг Войхна встал, прислушиваясь, и промолвил:

— Чу, сюда идут!

Остальные разбойники тоже встали, схватились за оружие; двое-трое вокочили на коней. Только Райко не шевельнулся.

— Это наши, — сказал он. — С добычей.

В самом деле, с той стороны, откуда пришли хусары, послышались шаги, голоса. Закричала ночная птица, этот крик повторился, и в то же мгновенье на поляне появились те четверо разбойников, которых Войхна послал на царокую дорогу. Но среди них был еще какой-то человек, одетый иначе. Позади всех шел Моско с оседланным конем в поводу.

— Я вам говорил, — воскликнул Райко, вскакивая на ноги. — Это наши. И языка ведут. Ты жив, Нистор! Все живы! .. Воевода будет доволен. Ведите сюда, К огню. Ишь ты, нарядный какой! Прямо на свадьбу! Боярин, видно. Ну, боярин, добро пожаловать. К11.к вы его поймали, Нистор?

— Протянули поперек дороги веревку, лошадь и споткнулась, — гордо промолвил Нистор, тот самый разбойник, который трунил над Моско. — Связали, опомниться не успел. Отрок с ним был один — убежал. Побрыкался маленько боярин...

— Не ври, разбойник! — послышался сильный, мужественный голос. — Сколько ты раз звезды на небе считал? Кабы не твои товарищи, быть бы тебе в преисподней, с голытьбой за грехи свои жариться.

Это произнес пленный. Рай»о как будто не ошибся, назвав его боярином. Роскошные, отлично сшитые, яркие одежды, отороченные мехом выдры, и широкие полусапожки с большими звездообразными шпорами не оставляли места сомнениям. Над посеребренным шлемом пленника торчали два черных вороновых пера, одно из которых было сломано — наверно, во время борьбы. ^Видимо, от этого же пострадал и его длинный зеленоватый плащ, еле державшийся на правом плече. Глаза пылали гордостью и гневом; черные усы и широкая борода придавали лицу мужественное и высокомерное выражение.

— Еще неизвестно, у кого больше грехов, боярин, — возразил, слегка краснея, Нистор. — Знаю, как ты кор-мишь-поишь отроков своих, как каленым железом их метишь, когда они от благодеяний твоих бегают! Хлебал я ваших щей.

— Так бог велит и царь приказал, — гордо ответил пленный боярин, продолжая пристально глядеть на разбойников. — Бояре от бога поставлены.

— Эй, боярин, придержи язык! Или не знаешь, в чьих ты руках? — промолвил Райко, глядя на него исподлобья.

— Больно дерзок да смел! — нахмурившись, закричали и другие разбойники.

— Повесить его на этом вот суку, — с грубым хохотом предложит Халахойда, засучивая рукава. — Тогда видно будет, кто выше поставлен.

— Делайте что хотите, — мрачно произнес боярин.

— А как тебя звать и откуда ты, твоя милость? — подойдя к нему, примирительно осведомился Райко.

— Ни имени своего не скажу, ни откуда я, — резко ответил пленный. — Ежели вам деньги нужны, берите, что осталось: ваши негодяи здорово меня обобрали. И выкуп заплачу. Только отпустите скорей: я по делу еду.

— По какому делу? — заинтересовался Райко.

Пленный не ответил. Но Райка это не смутило.

— Не царский ли ты посол? Или, может, прямо со свадьбы едешь?

— С какой свадьбы? — глухо промолвил боярин.

— С какой! Понятно, с царской! Всему миру известно, что царь Иван-Александр женил в Одрине сына и теперь свадебный поезд едет через этот лес в Тырново. Чего прикидываешься?

— Я не царокий посол и на царской свадьбе тоже не был, — медленно произнес пленный, оглядев Райка, Сыбо, попрежнему молча сидевшего в стороне, и углежогов. — Вот и весь сказ!

— Едем, Райко, — прервал беседу Войхна. — Погляди: звезды уже бледнеют. Скоро рассвет, а до Момчила еще далеко.

Услыхав это имя, боярин, презрительно замолчавший, вдруг поднял голову и пристально посмотрел на одноглазого.

— Ребята, собираться! — скомандовал Райко, взмахнув рукой.

Разбойники побежали в разные стороны — снимать путы с коней. '

Вскоре они уже построились — конники, сидя на своих конях, а пешие — рядом с ними. Сыбо устроился на коне пленного боярина, а самому боярину пришлось, подавив досаду, сесть позади него. Наконец и Райко вскочил на своего вороного жеребца, который, радостно заржав, так и заплясал под седоком на своих тонких жилистых ногах.

— Будьте живы-здоровы! — на прощанье приветствовал Райко углежогов, ни разу, с тех пор как хусары привели пленного, не раскрывших рта.

Вид у них был испуганный. Юный пастух стоял все так же в сторонке, опершись на посох. Собака терлась о его ноги, рыча на разбойников.

— С богом, люди добрые! — в один голос ответили оба углежога.

— Царской челяди не бойтесь, — крикнул им Райко. — Она сюда носа не покажет. Да, Климент, — обернулся он к молчаливому парию, — ты так и не досказал нам о царе и об олене. Чем кончилось-то?

Подняв свои прекрасные синие глаза, паренек поглядел на него отсутствующим взглядом.

— Уехали они, — тихо ответил он. — И больше не показывались.

— Ну, прощай и ты, Климент!

— ^Будьте здоровы! Дай бог удачи! — промолвил парень.

— УДачи или погибели, кто его знает, — сказал Рай-ко. — Кому что суждено.

И махнул рукой. Углежоги молча поклонились. Собака залаяла вслед уходящим.

5. У ОБР А. ДА. В ЧУИ-ПЕТ ЛЕВЕ

Чуй-Петлево было расположено в горной долине, далеко от других сел и всяких дорог, в таком густом лесу, что только по пению петухов да по дыму из труб можно было догадаться о присутствии в этой местности людей. Когда-то, за много лет перед тем, по полям прошел мор и погубил великое множество народу. Чуйпетлевцы, спасаясь от злой напасти, пробрались сквозь лесную чащобу, сами расчистили себе поляну, вырубив деревья, построили на ней избы да общий хлев для скота и зажили на новом месте, всеми позабытые, но счастливые. Так как лес начинался прямо за воротами их крестьянских дворов, ограждая, словно крепостной стеною, селенье от внешнего' мира, чуйпетлевцам негде было ни хлеб сеять, ни скот пасти. Вся скотина у них передохла, кроме нескольких пар волов, которых они запрягали два-три раза в год в единственную имевшуюся на селе телегу, — чтобы привезти из дальних полевых сел необходимые для пропитания припасы. Женщины сами мололи прооо и рожь в каменных ручных мельницах, сами пекли хлеб в глиняных подницах 1 В лесу было пропасть грибов и лебеды, а дичь сама забегала прямо на крыльцо изб, днем привлекаемая стуком ручных мельниц, ночью — светом очагов. Мужчины ходили на медведя, на серн и кабанов с самодельными топорами и луками. Шкуры убитых медведей и серн бережно хранились в сухом месте; крестьяне выменивали на них просо или рожь, а иной раз соль, которая была редкостью и стоила очень дорого. Летом в Чуй-Петлеве жилось легко, хорошо, но зимой, среди высоких сугробов, когда даже сучья деревьев трескались от мороза, жизнь становилась трудной, мучительной. Иногда появлялась целая стая голодных волков ¹⁰