Салтыков возвратился от царя с ответом: чтобы составили и доложили собору выписку из соборных правил.
В числе составителей выписок был и отец Павел.
Десять дней спустя доложена была выписка эта собору; и он не пришёл ни к какому заключению. Это вызвало посылку стольника Пушкина к Никону.
Пушкин потребовал от него письменного разрешения на избрание нового патриарха, но Никон ответил:
— Патриарха поставить без меня не благословляю... Кому его без меня ставить и митру возложить? Митру дали мне вселенские патриархи, митры митрополиту на патриарха положить невозможно, да и посох с патриархова места кому снять и новому патриарху дать? Я жив, и благодать Св. Духа со мною; оставил я престол, но архиерейства не оставлял. Великому государю известно, что и патриарший сан, и омофор взял я с собою, а то у меня отложено давно, что в Москве на патриаршестве не быть.
Далее он продолжал:
— Если же великий государь позволит мне быть в Москве, то я новоизбранного патриарха поставлю и, приняв от государя милостивое прощение, простясь с архиереями и подав всем благословение, пойду в монастырь. А которые монастыри я строил, тех бы великий государь отбирать у меня не велел да указал бы от соборной церкви давать мне часть, чем мне быть сыту.
Ответ был вполне удовлетворителен: по примеру тому, как это делалось в восточной церкви, он подавал в отставку от кафедры и с титулом патриарха хотел удалиться.
Но боярство восстало, и 20 марта опять собрались во дворец духовные власти и бояре в присутствии царя, и собор определил:
«Когда епископ отречётся от епископии без благословной вины, то по прошествии шести месяцев поставить другого епископа». Кроме того, собор определил, что «Никон должен быть чужд архиерейства, и чести, и священства».
Три раза бояре подносили царю это решение, но он не утверждал его и наконец приказал пригласить на собор трёх греческих святителей, бывших в Москве, и те дали отзыв: «Никто из предшествовавших патриархов не исполнял так строго чин восточной церкви, как он; если же Никон в своём отречении и погрешил как человек, то в догматах православной веры он был благочестивейший и правый; в апостольских же и отеческих преданиях восточной церкви был большой ревнитель».
— Возвращение же возможно, если только он нужен и царь соизволит, — закончили они.
Но собор этот едва ли мог быть признан действительным в отношении Никона: по обычаю церкви восточной, экзархи и патриархи должны были быть судимы собором, на котором присутствовали бы все митрополиты подчинённой им области и ближайшие экзархи и патриархи. Притом, по каноническим правилам, требовалось единогласие приговора. Но мы видим, что на соборе не были все митрополиты, входившие тогда в московское патриаршество, как, например, не было киевского; притом протест греческих митрополитов был достаточен, чтобы остановить действие приговора. Но Епифанию Славенецкому приказано было составить приговор.
И поручение это, и личное расположение Епифания к Никону вызвали в почтенном этом старце неудовольствие, но нечего было делать: приказание собора он обязан был исполнить.
Вышел он из Успенского собора, где было собрание это, и собирался сесть в свою повозочку, чтобы ехать в Андреевский свой монастырь, как услышал голос Зюзина.
— Отец Епифаний, куда торопишься?.. Чай, сильно устал? Ты бы лучше ко мне пожаловал, хлеба-соли откушал и переночевал бы.
— Благодарствую, боярин, с государевым делом.
— Оно-то так... да ведь вечер на дворе... а ты устамши... Завтра до света уедешь.
Приглашение было радушное и соблазнительное, притом боярин считался из друзей Никона, и хотелось Епифанию, как говорится, отвести душу.
Объявил своё согласие Епифаний, и оба, усевшись на повозку его, тронулись в путь.
— Да ты ж, боярин, откелева? — обратился к нему Епифаний.
— Да вот сновал всё вокруг да около Успения... а дьячок мне передавал, что там у вас баяли, — произнёс он, понизив голос.
— Чудеса творились, — вздохнул Епифаний. — На собор больше бояр пустили, чем святителей, и как кто заикнётся о Никоне, закричат... заплюют... аль застенком грозят... Да и сам-то царь уж очень принижен и рта не может раскрыть.
В такой беседе они доехали до хором Зюзина.
Боярин ввёл святителя в свой дом и направился через обширные палаты в уединённую комнату.
— Здесь, — сказал он, — мы повечеряем, отец Епифаний... Потом тебе сделают здесь постель, тебе и будет в этой келии спокойно.
Прислуга тотчас накрыла на стол, ужин подан, и оба поели с аппетитом, причём выпито было тоже немного.
После ужина прислуга тотчас убрала со стола, приготовила гостю постель и ушла.
Хозяин тоже простился с ним и вышел.
Оставшись один, Епифаний стал обдумывать дело Никона и своё положение.
— Ну, — говорит он сам с собою, — решили бы они избрать нового патриарха, на это есть согласие и Никона, но лишить его сана, чести и священства — это жестоко и неправильно... Вот, когда б с Никоном повидаться?.. Так иное дело — он бы всё выяснил.
Не успел он это подумать, как кто-то постучался в дверях.
— Гряди во имя Господне, — сказал архимандрит.
Тихо отворяется дверь, и на пороге стоит сам Никон в одежде крестьянской.
— Святейший патриарх!.. это ты?.. откуда? как?..
— Вчера ещё ночью я приехал сюда к другу моему Зюзину... Хотел знать, что митрополиты греческие скажут и что собор нечестивых.
— Митрополиты поставили тебя выше всех наших патриархов... ты, по их словам, столп и утверждение истины и греко-восточной церкви.
— А нечестивые?
— Те представили выписку греческую из 16 правила первого и второго вселенских соборов, в которой сказано: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священство»... ну и порешили все: лишить тебя архиерейства и священства...
— Договаривай: и чести.
— И чести...
— И ты так решил?
— От правил святых отец не отступаю — ты знаешь, святейший.
— Как не отступаешь?.. Отступил, как еретик, как фарисей, как нечестивец на суде...
— Я ни единой буквы не прибавлю... Вот и выписка из правила...
— И кто сочинил его?
— Иеродиакон грек Мелетий, а толковником был отец Павел, чудовский игумен.
— Обошли они и собор, и тебя, — расхохотался Никон. — Да ведь такого правила нет... да и нашли же кому доверить? Мелетий известен как искусный подделыватель подписей. Второй... тюремной... да оба мои враги... Вот со мною и греческие правила, возьми и читай.
Никон бросил на стол толстую книгу.
Епифаний отыскал требуемое место и удивился: в выписке был явный подлог.
— То-то, — воскликнул старик, — когда они читали выписку, на меня напало сомнение, так как не помнил я такого правила; притом же много ведь было случаев, когда святители отрекались от кафедры... и чтобы за это их лишали архиерейства, священства и чести, я не помнил.
— Притом было ли у вас единогласие? Коли не было, так и решение ваше не решение.
— Единогласия не было, да и решения не будет. Я напишу царю и откажусь... Пущай другой пишет.
— Не делай этого — себя погубишь, а пущай они пишут, что им угодно... Да без меня по правилам соборным и суда не могло быть... Заочно не могли они осудить: а их нечестивый суд и я не признаю, да и митрополит киевский и вселенские патриархи.
— Нет, святейший, ты укорял меня, что я отступник от правил... но отступник я не как фарисей, не как еретик, не как нечестивец, а по старости, — запамятовал, а воры обошли меня, дурака. Теперь ты наставил меня, и я докажу, что я от правил святых, отец, не отступлю и готов за них и истязание, и смерть принять.
Он подошёл к столу, просил святейшего сесть и написал письмо к царю:
«Греки на соборе прочитали из своей греческой книги: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священство»... и сказали, что это 16 правило первого и второго вселенских соборов. Я думал, что это правда, не дерзнул прекословить и дал своё согласие на низвержение Никона, бывшего патриарха; но потом я стал искать и не нашёл в правилах этого изречения, вследствие чего беру назад своё согласие на низвержение Никона и каюсь. Ваше царское величество приказали мне составить соборное определение. Я готов это сделать относительно избрания и постановления нового патриарха, потому что это праведно, благополезно и правильно; о низвержении же Никона не дерзаю писать, потому что не нашёл такого правила, которое бы низвергало архиерея, оставившего свой престол, но архиерейства не отрёкшегося».
