Стал на бой глядеть и Стрешнев со своими молодцами.

Поборол и сбил Иван Митяев своего противника и выступил точно петухом и молвил народу:

   — А давайте, господа честные, ещё кого ни на есть, богатыря, молодчика, купеческого сынка аль дворянчика, и его скручу в три погибели, изогну из него дугу для мово коня.

   — Скрути-ка, купец-молодец, да не сына купеческого, а дворянского, — выступил Стрешнев.

У его товарищей руки опустились.

Царь не жаловал кулачных боев, и патриарх Иоасаф запретил их, а тут царский троюродный брат, да с кем, с купеческим сыном.

Хотел было Алмаз Иванов заговорить, да царский окольничий успел уж сбросить опашень и начал готовиться к бою.

Стали бойцы друг против друга и, по обычаю боя, Митяев, как вызвавший, должен был первый подвергнуться удару, а там уже действовать.

Стрешнев наступил на него и ударил в грудь; Митяев пошатнулся, но собрался с силами и вместо того, чтобы ударить в грудь, ударил его немного в сторону от виска: повалился Стрешнев с ног без чувств, да и противник его постоял с минуту и грохнулся мёртвый оземь.

   — Боярину Стрешневу слава! — закричали было его товарищи.

   — Исполать деспода, — пропищал кто-то в народе.

Да дело плохо, — один лежал мёртвым, другой — без чувств, да в присутствии думного дьяка Алмаза, и этот совершенно растерялся.

   — Лошадей! — крикнул он. — Но куда вести? — спросил он самого себя.

Подошёл в это время незнакомый молодой священник и сказал:

   — Не знаю, как вас чествовать, боярин, но коль хотите везти богатыря куда ни на есть поблизости, так — в мой дом. Отсюда он близёхонек, а я одинок, от моровой язвы вся-то семья, и жена, и дети, перемерли.

В это время подали таратайку Стрешнева, подняли его с земли, уложили в экипаж и повезли к батюшке.

В доме попа тотчас обложили его голову намоченными тряпками, и Алмаз поскакал доложить обо всём царю.

Царь тотчас поскакал к Стрешнему с лекарем Даниловым.

Тот, по обычаю того времени, бросил больному кровь и обложил голову льдом.

Недолго царь пробыл здесь: он оставил Данилова, а сам уехал домой успокоить царицу.

   — Ну, что? — спросила та.

   — Данилов говорит, что может выздороветь, что может умереть.

   — Тотчас сама поеду туда... горе великое, — говорила со слезами царица. — Сами мы виноваты, — бросили на произвол судьбы сироту, вот и дождались.

   — Я тоже остался сиротой в шестнадцать лет, — возразил было царь.

   — Да ты, великий государь, рано женился, — вот и его нужно было женить.

   — Так жени его, — попробуй.

   — Женю, беспременно женю.

И с этими словами царица велела заложить колымагу, взяла с собою несколько приближенных женщин и уехала в поповский дом к Стрешневу.

На пороге своего дома встретил поп царицу.

Он низко до земли ей поклонился, поцеловал у неё руку и ввёл в свой дом.

   — Как больной?

   — Как будто приходит в себя, но всё же плох. Лекарь и аптекарь при нём.

Царица вошла к больному: он лежал ещё без сознанья.

Данилов сказал ей шёпотом, что если ночью он не очнётся, то едва ли он проживёт до утра.

Голова больного была обложена льдом.

Царица приказала подать стул, уселась у кровати и велела одной лишь женщине остаться, остальным же ехать домой и сказать, что она возвратится тогда лишь, когда троюродный брат царя очнётся.

Боярыни и служки уехали, и с царицей осталась только одна старая её няня. Последняя ушла в поповскую кухню.

Царица с Даниловым, его аптекарем и священником оставались при больном: не прошло и полчаса со времени приезда царицы, Стрешнем из бесчувственного состояния как будто начал переходить в другое: он застонал и зашевелился.

   — Будет, кажется, хорошо, — обрадовался Данилов, — он придёт в себя. Пущай стонет...

Прошло ещё некоторое время, и Стрешнев ещё более застонал и беспокойно ворочался и вдруг открыл глаза.

   — Где я? — спросил он и хотел было встать.

   — Лежи... лежи... потом расскажем, — молвила царица.

Стрешнев с удивлением взглянул на неё, потом, как бы узнав её, он взял её руку и поцеловал.

Царица встала и, взяв Данилова за руку, вывела его в другую комнату.

   — Как находишь его? — спросила она.

   — Ладно, и, царица, напрасно беспокоиться изволишь, — ты бы уехала, а мы останемся здесь. Хозяин хороший человек, гостеприимный.

   — Ты разве не перевезёшь его сегодня?

   — Нельзя, ему нужно оставаться здесь денька два-три. В голове неладно.

   — Так я завтра сюда заеду.

   — Одного лишь боюсь, — как он очнётся, тотчас гляди и потребует везти себя домой.

   — Так я уйду теперь с батюшкой в другую комнату, и коли он очнётся совершенно, позови меня, я ему прикажу остаться и он послушается.

Царица ушла с попом в другую комнату и затворила дверь.

Начала разговор царица: расспрашивала она его об его семействе и делах, и узнав, что он остался круглым сиротою, очень соболезновала и посоветовала ему пойти в монахи, с тем, чтобы выдвинуться в церковной иерархии.

Священник отвечал, что для этого нужно знакомство с патриархом.

Царица милостиво разрешила ему обратиться к Никону от её имени и присовокупила, что по случаю смерти во время чумы царского духовника отца Степана он взял другого — отца Лукьяна, но что наставником к её детям никто не назначен, а потому она попросит царя, чтобы к старшему сыну её, Алексею, сделан был бы духовным отцом он.

Поп[28] едва успел поцеловать царице руку в благодарность за её милость к нему, как из соседней комнаты, где лежал Стрешнев, послышались голоса:

   — А ты, собака, жид, чего не пущаешь домой? Да вот я тебя, пса...

   — Смилуйтесь... на это царский приказ...

   — Вот я тебя, царский указ... хочу домой. Где я?

   — У отца... отца.

   — Какого отца?

Поп открыл дверь и вошёл в комнату, где лежал Стрешнев.

   — У меня, — сказал он, — боярин, ты в доме, я здешний приходский священник.

   — А! Это тебя подкупил поп Берендяй держать меня у себя, да и этого жида Данилку, — заревел Стрешнев.

   — Не знаю я никакого попа Берендяя.

   — Какой же ты поп, коли не знаешь своего наистаршего... попа и из попов!

   — Да таких у нас и нету-ти... есть только попы и протопопы.

   — Совсем ты дурак, и не поп, наистаршего, наисветлейшего не знаешь.

Священник догадался о ком речь, но прикинулся непонимающим.

   — И светлейших попов не знаю, но могу уверить боярина: мы с лекарем по указу царя и царицы.

   — И царицы! — удивлялся Стрешнев и, спустя минуту, продолжал. — И царицы! Так это не был сон?.. Так это она, милосердная, сидела здесь и брала меня за руку...

   — Да, это была я, — сказала царица, входя к нему. — Надеюсь, упрямое дитя, ты полежишь здесь до утра?

   — Не могу, милостивая царица, вели перевезти сегодня же. Здесь я ещё пуще заболею с тоски.

   — Коли так ты желаешь — нечего делать: я сама довезу тебя, да вот и колымага моя приехала.

Царица вышла, Данилов, священник и аптекарь одели Стрешнева, и через четверть часа они вывели его на двор и усадили вместе с царицею в экипаж.

Данилов, священник и аптекарь взобрались на стоявшую здесь же таратайку Стрешнева, и поезд тронулся к дому окольничьего.

Прошло две недели после кулачного боя, и Стрешнев, совершенно выздоровев, сидел в своей опочивальне у окна и близ него на стуле виднелись приятели его: думный дьяк Алмаз Иванов и Богдан Хитрово.

   — Плохо, плохо, — говорил Стрешнев, — казны нету-ти и дело с концом!.. Царь не даёт, говорит: война и на ратных людей надоть, а царская казна почти пустая.

   — Народу-то у тебя, боярин, много, — заметил Алмаз.

   — Много-то много, да нельзя же жить иначе: люди что скажут... Никита Иванович Романов живёт не так, как я.