— Да-а, — протянул Николай Бирюков. Он хотел взять у Разуваева снимки, но его опередила Нина.

— Дай-ка. — Она нахмурилась и тряхнула головой, со странным чувством рассматривая глядевшую на нее блондинку. Почему-то все в ее облике приобрело другое значение, когда оказалось, что это не Разуваева девушка, а любимая неизвестного летчика. Но уже погибшего. С Володей Разуваевым было просто — он здесь, а подруга ждет его в Сибири. А теперь пачка карточек скрывала тайну и трагедию.

— Красивая девушка, — сказал лейтенант.

Стук шагов вдруг послышался сверху, и часовой крикнул:

— Немец ракету кинул! Наверное, пойдут сейчас.

Лейтенант вскочил, складывая карту.

— Встать!.. Клепиков, веди своих. Займешь окопы у гаража… Противотанковые разбирайте, ребята.

Теснясь на лестнице, все выбрались из подвала.

Уже рассвело. Утро было туманным, но туман редел с каждым мгновением, по-новому, неожиданно открывая заснеженные голые поля и сожженный городок.

Мороз еще усилился с ночи. Снег в щелях был легким, рассыпчатым, утаптывался плохо. Все всматривались туда, где за лесом была Березовка.

На миг стало тихо-тихо.

В штабе фон Клюге в Малоярославце на столы легли карты: канал Москва — Волга, Химкинское водохранилище и уже собственно город, столица большевистской России — Ленинградское шоссе, Белорусский вокзал. Из помещения в помещение спешили генералы. Телефонисты и радисты склонились над аппаратами — бесперебойно работала связь со всеми соединениями. В девять утра перед резиденцией фельдмаршала остановился мотоцикл. Водитель резко затормозил, из коляски выскочил офицер, мимо неподвижного часового взбежал на крыльцо. Перед ним расступались, он вез из-под Растенбурга личное письмо Гитлера командующему. Фельдмаршал вскрыл пакет, встал и кивнул адъютанту.

Во все части пошел приказ: начать наступление.

Было тихо у почты, а затем исподволь, по земле стелясь, донеслась из-за леса первая волна танкового рева.

В окопе переглянулись. Самсонов — тот, что ночью присоединился вместе с Евсеевым, — облизал пересохшие губы.

— Ну держись, солдаты. Танки!

Лейтенант быстро сказал, прислушиваясь:

— Еще далеко. Километра полтора.

Кто-то воскликнул:

— А где мальчишка-то из Березовки?.. Сбежал.

Действительно, мальчишки не было.

Разуваев шагнул к Нине.

— Ну давай фото.

Она помотала головой:

— Сейчас, Володя. Еще взгляну. — Она чувствовала, что судьба связывает ее с незнакомой блондинкой. Ведь у них у обеих возлюбленные на фронте. Нина искоса взглянула на высокого Мишу, стоявшего рядом.

— Слушайте, а ведь она ждет своего летчика в Москве, эта девушка. — Голос Нины дрогнул. — И уже никогда не дождется. — Она сунула карточки Разуваеву и повернулась к Мише. — Знаешь, я еще ни разу в жизни ни с кем не целовалась. У меня мама строгая-строгая. Она меня даже на вечеринки не пускала… Ну скажи, я тоже красивая, а?

Он, глядя на нее, ответил с глубокой искренностью:

— Конечно, Нина. Ты замечательная девушка!

Она подняла к нему лицо:

— Давай поцелуемся.

Разуваев смущенно отступил к лейтенанту. Тот преувеличенно громко сказал, отходя на другой конец окопа, к щелям:

— Закурим, ребята.

Его поддержали, вынимая кисеты. Самсонов заговорил о том, что довелось ему курить и немецкие сигаретки — обертка красивая, но некрепкие и колют в горле.

А Миша, держа винтовку в одной руке, другой обнял Нину, ощущая ладонью грубую, шершавую ткань шинели, и они неумело поцеловались. Их губы были холодны, но только от мороза, и обоих оглушило этим поцелуем, как может оглушать лишь в восемнадцать лет и при первом чувстве.

Потом Миша Андреев огляделся, и странным образом все вдруг стало на свои места. «Здесь и теперь, — сказал он себе. — Я живу здесь и теперь». Он как будто проснулся, две половины бытия — прежняя, мирная и сегодняшняя — соединились наконец. Все, что было там, в Москве, — университет, квартира на Арбате и бесконечные разговоры о Есенине, Рембрандте и Гарибальди — все стройно выпрямилось за его спиной, непосредственно ведя к тому, чтоб он встретил и полюбил прекрасную девушку Нину Соловьеву, а затем вступил в бой с фашистскими танками.

Уверенный в себе и спокойный, он взял Нину под руку. Она прижалась к нему.

— Значит, ты меня любишь?

— Конечно. Я тебя сразу полюбил, как увидел.

Ей хотелось слышать это снова и снова.

— Правда?

— Правда. Я такую, как ты, первый раз встретил.

— И ты хороший. Мы с тобой будем долго-долго вместе.

Снова железный грохот раздался издали, и тут же где-то слева и впереди ударили орудия.

— Наши бьют, — лейтенант подался вперед, прислушиваясь. — Заслон на Синюхинской дороге.

Еще раз донесся орудийный раскат, но с другого направления, справа. Разрывы вспыхивали над лесом, там, где была Березовка

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — это был захлебывающийся голос Бирюкова сверху. — Выходит пехота, те полки! Отсюда с крыши видно. Выходит на шоссе — там все поле темное.

— Порядок! — Лейтенант выпрямился. — Теперь наша очередь. — Он одернул шинель и машинально поправил ремень, всматриваясь. — Ага, вот они! Идут танки. Без поддержки идут… Раз, два, три…

Все другие тоже смотрели на танки и считали их.

Низкие темные машины выходили из леса гуськом по дороге. Все больше их делалось, и лейтенант бросил считать.

— Двадцать танков, — вздохнул кто-то. — Двадцать!

Они не знали, что это было лишь начало. Что не рота, не батальон, даже не полк, а целая дивизия полного состава сотрясает перед ними поля и перелески.

— А нас восемнадцать, — сказал Тищенко.

Разуваев вдруг протянул руку:

— Эй, глядите! Вон мальчишка с противотанковым ружьем. Вон там.

Но бойцы уже видели мальчишку и не только его. Вдвоем с пожилым мужчиной в расстегнутом ватнике мальчишка тащил со стороны леса ружье на саночках прямо по целине. Клепиков, пригибаясь, побежал им навстречу от гаража.

Евсеев торопливо докурил завертку, огляделся. Много он уже испытал танковых атак, знал, как действовать. Скинул шинель, подошел к Нине, молча вынул из ее руки тяжелую гранату и, не спрашивая приказа, длинной придорожной канавой пополз вперед, к кусточкам, туда, откуда шли танки.

Новые машины все выныривали из леса, а передние уже прошли полпути к городку. Внезапно одна косо пошла в сторону и остановилась, окутываясь дымом.

— Смотрите, ребята, Клепиков поджег! — закричал Самсонов. — Гляди, гляди, завертелся!

— Точно! Наши стреляли. Из ПТР.

— Тихо! — крикнул лейтенант. Им овладел азарт боя, но он сдерживал себя. — Маскировки не терять!

Танки неуклонно приближались, несмотря на потерю одного.

Кто-то вдруг сказал:

— Ребята, если нас убьют, — как мы узнаем, отстояли мы Москву или нет?

— А нас не убьют, — ответила Нина. — Нас никогда не убьют.

Агроном Тищенко локтем нащупал записную книжку в кармане гимнастерки и, усмехнувшись, подумал, что про себя он этого не скажет, что никому уж не передаст своего открытия. Но ему этого было не жаль. Пусть, решил он, это дело просто отложится на время. Придет летний вечер или ночь после войны. Другой агроном будет сидеть у раскрытого окна — яблоневый сад перед ним. Бабочки станут лететь на огонь, и та же мысль придет другому, что осенила его, Тищенко. Даже дочку Галю он не пожалел — знал, что она маленькая, трехлетняя, скоро забудет его. А вот жену ему было жалко и вообще всех женщин. Много он видел мертвых на полях, и понял, что мужчине, в сущности, не так уж трудно. Ну, ранили его, ну, в крайнем случае, убили. И все. А для многих женщин сколько она продлится, война.