Последним из грузовика вылезает надеждинский доктор со своим неизменным кожаным саквояжем. Он привязался к нам и основательно прокурил махоркой стены трибунала. Зачем ему сегодня медицинские инструменты и лекарства? Сейчас он должен будет сделать только одно: констатировать смерть.
Молча мы поднимаемся на бугор. Уже видна река. Серый туман тает над водой. Вот-вот взойдет солнце, наступит день. Эти шестеро сейчас сгинут. Жаль, нет рядом с ними седьмого — «Виталия Витальевича» из Иркутска. Он успел улизнуть куда-то на восток. Может, мы встретимся с ним в Приморье? Я узнаю его по монограмме на фамильном кольце.
— Стой! — командует комендант.
Вот и конец пути белой стаи. Разворачиваю приговор.
— «Именем… республики… Военный трибунал… руководствуясь революционной совестью и социалистическим правосознанием… приговорил…»
На далеком поле, по ту сторону реки, вспыхнул огонь, кверху поднялся столб дыма. Это хлебопашцы сжигают перед севом кучи сорняков, чтобы выше поднялся будущий урожай.
Всеволод Привальский
БРАУНИНГ №… 1
Этим браунингом с вороненой рукояткой владелец никогда не пользовался, хотя жизнь его неоднократно подвергалась опасности, а врагов было множество. Пожалуй, ни у кого во всем мире не было столько врагов, ненавидящих, злобных, жаждавших его смерти. И все же он ни разу в жизни не выстрелил из своего пистолета. Правда, у него было другое оружие, смертельно разящее, оружие, которого враги боялись пуще огнестрельного. Этим оружием было его слово. Оно разило наповал.
Теперь уже трудно установить, кто и когда вручил ему этот браунинг. Может быть, еще в те дни, когда, скрываясь от ищеек Временного правительства, обещавшего крупную сумму за его голову, он должен был уйти в подполье? Может быть, это оружие лежало в его кармане, когда тревожным вечером 24 октября он шел в Смольный, оставив хозяйке последней своей конспиративной квартиры записку:
«Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил»?
Пистолет, вероятно, был при нем и в тот зловещий день 30 августа 1918 года, когда в него стреляла эсерка Каплан, но он не успел его даже выхватить…
Где сейчас этот браунинг — неизвестно. Он так и не был разыскан, хотя никогда и никому Владимир Ильич Ленин не передавал своего оружия. Только однажды оно попало в чужие и опасные руки при обстоятельствах весьма драматических.
Этой истории и посвящена настоящая повесть.
I
Январь 1919 года стоял на редкость морозный и снежный, зима словно обрадовалась, что некому расчищать улицы, и завалила Москву снегом. Прохожие протоптали на тротуарах узкие тропинки, извозчики и немногочисленные авто ездили по трамвайным колеям, с трудом сворачивая в сторону, когда приходилось уступать дорогу отчаянно трезвонящим вагонам.
В Москве было пусто — все, кто мог держать в руках винтовку, ушли на фронт: против Колчака, Деникина, Краснова, против интервентов на севере, юге, востоке… Со стен давно не крашенных домов плакаты тревожно вопрошали:
«Ты записался добровольцем?»
В Москве было голодно, слепые строчки газет, печатавшихся на серой оберточной бумаге, извещали:
«Сегодня по карточкам вместо одной восьмой фунта хлеба выдается полфунта овса».
В Москве было холодно, совслужи в своих учреждениях сидели в пальто и шапках, замерзшие бледно-лиловые чернила разбавляли кипятком. В домах топились «буржуйки», огню предавались библиотеки, мебель красного дерева, уворованные заборы.
В Москве было опасно: по вечерам улицы оглашались криками «Караул, грабят!», но обыватели только крепче запирались на запоры, боязливо бормоча: «Господи, помилуй, господи, пронеси!»
Утром в очередях шептались:
— Слыхали? Вчера-то на Цветном бульваре кафе «Тверь» обчистили.
— Это что! Третьего дня из конторы завода «Богатырь» взяли шесть миллионов. Шесть! Кассира ухлопали.
— Гришка Адвокат орудует. Или Сабан.
— Вы, господа, то есть, извиняюсь, граждане-товарищи, совершенно не в курсе дела. Никакой не Гришка Адвокат, не Сабан, а Янька Кошелек.
— Ну? Опять он? А сказывали, будто изловили.
— Как же! Они изловят. Мальчишки безусые. Да что там!..
— А вы, часом, не из бывших полицейских?
— Тебя не касаемо.
— Эх, что ни говорите, а с полицией было лучше. Бывало, крикнешь: «Городовой!», тотчас перед тобой он и явится, руку под козырек и — «Чего изволите-с, господин?»
— А вы, стало быть, из господ?
— Не ваше дело. Гм…
— Да-а… Ми-ли-ция! Какой же ты милиционер, ежели заместо формы на тебе одна нарукавная повязка?
— Нет, не изловить им Яньки Кошелька!
Янька Кошелек отнюдь не был мифической личностью. Его самого и его банды боялся не только московский обыватель, но и свои уголовники. Летом ходил он, перекинув через правую руку плащ, прикрывавший маузер со взведенным курком. Зимой не вынимал рук из карманов пальто. В любую минуту он готов был стрелять — в банковского кассира, недостаточно быстро поднявшего руки вверх, в случайного прохожего, показавшегося ему похожим на агента угрозыска, в своего же сообщника, скорчившего недовольную мину при дележке добычи.
Подобно тому как бывают потомственные слесари и токари, потомственные портные и пекари, Яков Кошельков был потомственным бандитом. Первый раз он был осужден вместе со своим отцом еще в 1912 году. Бежал. Через несколько месяцев был осужден вторично. Год спустя судился дважды. В 1914 году его судили в пятый раз. Он снова бежал. В начале 1917 года Кошельков имел уже десять судимостей. Но тут, на его счастье, подоспела всеобщая амнистия, объявленная Временным правительством.
Указ об амнистии, подписанный министром юстиции Керенским, предоставил свободу всем ворам, грабителям, бандитам и убийцам. Господин министр призывал амнистированных граждан, «которые впали в уголовные преступления, к защите родины и отечества».
Газета «Утро России», захлебываясь от восторга по поводу «свободы», сообщала, что из московской губернской тюрьмы выпущено 800 рецидивистов, из пересыльной — 400, из женской — 250.
Прошло совсем немного времени, и то же «Утро России» уже без всяких восторгов в небольшой заметке под заголовком «Экспроприация в Купеческом клубе», самым обыденным тоном сообщала:
«В 2 часа ночи в Купеческий клуб ворвались 25 человек. Оставив одного на страже, грабители собрали с пяти карточных столов все деньги, отобрали у игроков бумажники, часы, кольца, согнали всех в одну комнату и приказали не выходить в течение 20 минут. В комнате, где играли в «железку», двое грабителей открыли стрельбу… У офицеров грабители отобрали оружие. Все гости клуба были ограблены дочиста».
В другой, еще более лаконичной заметке говорилось:
«Шайка грабителей днем совершила нападение на помещение Союза московских потребительских обществ, находящееся на Преображенской улице. Грабители подъехали на машине, заняли все входы и выходы, перерезали телефонный кабель. В это время в различных помещениях союза находилось более 70 человек. Грабители обошли все здание, забрали 100 тыс. руб. и уехали».
Такого рода заметки стали появляться одна за другой: ограблены контора Московского военно-промышленного товарищества, касса Управления железных дорог, парфюмерный магазин. Разгромлена пересыльная тюрьма, все заключенные разбежались, грабители захватили 8 тысяч рублей и оружие. Господин Керенский лично следит за ходом розысков. Преступники не пойманы.
