— Эх, юнкер, юнкер… — вздыхает капитан. — Часы беречь… А человека? Вот ты зачем здесь? Ведь мертвечиной пахнет…

— Это с похмелья, капитан! — смеется хорунжий. — Выпьем по чарке, и все пройдет.

Неужели только вмятина на крышке мешает работе механизма? Осторожно выравниваю крышку и говорю капитану:

— Как только меня отпустит князь, я уеду домой, в Иркутск.

— Это может случиться не скоро, гардемарин! — произносит за моей спиной Мещерский. Он вошел неслышно и стал сзади. — Часы пойдут?

— Сейчас проверю.

Пружина заводится со скрипом и скрежетом. Надо бы ее смазать, а то еще лопнет. Хотя завода должно хватить до ареста капитана. Дом обложен наглухо. На явку впускают всех, отсюда выход один — в тюрьму.

— Прошу, господин капитан. Классная машина!

Обеими руками принимает часы капитан. Наклоняется хорунжий, рассматривая часы, будто ничего подобного никогда не видел. Скучно этим бандитам в подполье.

— Где карта? — спрашивает Мещерский.

— В пальто. Я завернул в нее кусок рыбы… для конспирации.

— Принеси, Корень! — распоряжается князь. — Берегись, юнкер, если карту испортил! — зло добавляет Мещерский.

Завернуть в карту кусок жареной рыбы была моя выдумка. А Куликов так и говорил, что за это мне могут накостылять по шее.

— Часы идут! — радостно кричит капитан. — Послушайте, господа! Спасибо, гардемарин! — он протягивает мне свою волосатую ручищу. — Недаром тебя учили. Техник отличный!

— Техник? — переспрашивает Мещерский и на секунду задумывается. — Моторы знаешь?

— Так точно! — лихо отвечаю я. Хотя единственный «мотор», который я хорошо знаю, — это пулемет «максим». Но проверить мои знания князь не может.

— Пожалуйста, карту, — говорит Корень. — А рыбу я на кухню снес. Никакого вкуса, хоть и байкальский омуль.

Конечно, коль я иркутянин, то рыба должна быть омулем. Ребята Мироныча обшарили полгорода, пока достали ее.

Мещерский расправляет карту на столе. Запачкав ладонь, он гневно взглядывает на меня, но ничего не говорит. Я присаживаюсь на стул у стены: нельзя лезть к столу, если там старшие по чину, — надо соблюдать субординацию.

Внимательно рассматривают карту офицеры. Переписывая письмо «В. В.», мы почти ничего в нем не изменили. Только выкинули упоминания о «друзьях». Если господа бандиты хотят идти на край света, пусть надеются только на себя.

В сенях стучат. Условный стук: два удара, пауза, еще один удар. Корень идет открывать. Хорунжий достает из кобуры пистолет, щелкает предохранителем и идет следом. Я не видел хорунжего, когда входил в дом. Должно быть, он страхует Корня в коридоре. Хлопают двери, кто-то входит, раздевается у вешалки.

— Тишка? — громко спрашивает Мещерский. — Что так долго?

— Он самый! — звучит в ответ тенорок. — Страху натерпелся!

В комнату быстро входит невысокий человек. На нем куцый пиджак в серую полоску, белая рубашка с черным бантиком вместо галстука, на ботинках — светлые гетры. Одет Тишка крикливо, а ведь он далеко не молод и франтить вроде бы уже ни к чему, Тишка подкручивает маленькие усики и окидывает быстрым взглядом всех присутствующих. Черные глазки задерживаются на мне.

— Это связной из Иркутска, — спокойно говорит Мещерский. — Приглядись, может, встречал?

Я узнаю Тишку. Это он сидел в канцелярии тюрьмы, рядом с бухгалтером, старательно обкуривая бумаги. Тишка посмотрел на нас, когда мы выходили из кабинета Дайкина. Узнает ли он меня? Надо опустить левую руку и перехватить браунинг в ладонь. Жаль, не разрешили мне взять гранату с собой…

У Тишки вздрагивают усики, и вдруг он тоненько, как-то странно всхлипывая, смеется:

— Молод он — на моих дорогах попадаться!

Не узнал… Отпускаю пистолет, и он скользит вверх, по рукаву — резинка укреплена надежно.

— Ясно, — говорит Мещерский. — Докладывай!

— При нем? — кивает в мою сторону Тишка.

— Не волнуйся. Он никуда отсюда не уйдет, — спокойно отвечает князь.

Мне становится холодно. Что это значит?

— В городе тревожно… — вздохнув, говорит Тишка. — Заварили шухер приезжие трибунальцы с делом Яковлева. Идут шмоны, аресты. Вот-вот на нас наскочат! Надо или драпать в тайгу, к Войцеховскому, или… — Он рубит воздух ладонью.

— Решать буду я! — повышает голос Мещерский. — Кого взяли?

— Зиночкиных постояльцев. А она успела уехать.

— Знаю! — перебивает Мещерский. — А у доктора чекисты были?

Я замираю. Неужели главврач больницы лгун я изменник?

— Нет. Наши сидят там, волнуются. Все-таки квартира в центре, на виду. Доктор валерьянку пьет, а есаул просил вам передать, что больше ждать нельзя.

— Хлюпики… — ворчит лохматый хорунжий.

— А с почтмейстером мы опоздали. Взяли его трибунальцы ночью… — сокрушенно произносит Тишка. — Уплыло золото! Соседи говорят: песочек в диване нашли и продукты в подвале. Вот гад! От нас скрывал.

— Плохой ты разведчик, Тишка! — бросает пожилой капитан.

— Ну нет! — ухмыльнулся Тишка. — Я недаром бывал у старика и за ним подглядывал. Главный тайник, в окне, легавые не нашли! Я как узнал про обыск, сразу же тихонечко к глазку в ставне подсунулся. Все по-старому, на месте. Рамы никто не снимал, подоконник не тронут. Лежат там царские кругляки да старательские самородочки. Я ведь видел, как почтарь своим хозяйством любовался. Говорят, какой-то желторотый птенчик шмоном руководил — разве он понятие имеет?!

Кровь ударяет мне в лицо. Ведь я подходил к окну, рядом с тайником стоял, а ничего не заметил. Мальчишка, самоуверенный юнец! Так и доложу Кречетову. Пусть наложит на меня самое строгое взыскание!

— А в доме почтаря сейчас засада. Кинулись за мной… — тараща черные глазки, рассказывает Тишка. — Еле убёг.

— Разрешите? — басит капитан. — Может, следует сейчас же взять остатки золота в доме почтмейстера? Чекистов выманим во двор и стукнем, чтоб мама не журилась…

— Подождите! — хмурится Мещерский. — Все будет наше. Брать — так все сразу, убивать чекистов — так всех!

— Вот это да! — восхищается Тишка.

Мещерский выпрямляется. Вслед за ним поднимаются все.

— Запомним эту ночь, господа! — громко говорит Мещерский. — Я получил важные известия из Иркутска, и затворничество наше кончилось. Мы выступаем, чтобы крушить, резать, уничтожать все советское. Да поможет нам бог!

Мещерский поворачивается к углу, где висят иконы, осеняет себя широким крестом и кланяется в пояс. Торжественно крестятся и все остальные. Приходится креститься и мне, хотя я знаю, как встретят такой поступок комсомольцы трибунала. А скрыть нельзя — хорошая антирелигиозная агитка: убийцы вербуют бога в сообщники.

— Выступаем сегодня же, господа! — продолжает князь. — Ждать нельзя. Арестованы Барышев, почтмейстер, два сослуживца Гронина. Они начнут давать показания, мы ведь знаем человеческие слабости, и тогда — конец.

Тяжело вздохнул Корень, склонил бритую голову. Немало преступлений должно быть у этого уголовника — боится встречи с трибуналом.

— Вы, капитан, — распоряжается Мещерский, — поведете группу есаула к казармам караульного батальона. Оружия на квартире доктора хватит. Надо блокировать карбат. Срезать телефон, не допустить нарочных. По тревоге будут спешить в свою часть командиры из города, так их уничтожать без сожаления. Ночью корнет Войцеховский проследует в казармы и постарается отправить весь батальон подальше от города, якобы для усиления охраны железнодорожного моста. О Войцеховском не беспокойтесь, господа: он до сих пор числится начальником штаба. Уйдет батальон, и группе есаула надлежит вернуться в город. Сбор в Чека! — улыбнулся князь. — Да… Толстяка-доктора не берите с собой. Пусть дома пьет валерьянку.

Внимательно слушаю. Значит, вторая группа беляков расположилась на квартире доктора-толстяка, того частника, что писал заключение о смерти Яковлева.

— Главная наша задача — освободить заключенных и вооружить отряд генерала Иванова. Тишка! В тюрьме у тебя все готово?

— Так точно! — вытягивается Тишка. — С вечера телефон уже не исправен. Караульного начальника я предупредил, что ночью приду работать. Их превосходительство генерал Иванов и господа офицеры спят одетыми. Я вызываю в канцелярию несколько человек самоохраны якобы для подшивки дел. Уже два раза по вашему приказанию проделана такая репетиция — караульный начальник не возражает. С караулом мы справимся легко — у господ офицеров хватает и револьверов и гранат.