Мне Сашка нравилась. Помню, на второй день по приезде я уселся на бетонном откосе шлюза. Сашка подсела ко мне и, недоверчиво оглядев темными глазами, спросила:
— Правда, вы из самой Москвы?
Я ответил, что правда.
— А я в Москве еще не была, — вздохнула Сашка и, ковырнув землю носком истрепанного кеда, доверительно сообщила: — Как кончу институт, так в первый же отпуск поеду… Все сама посмотрю… Три годика еще ждать.
Однажды, наблюдая, как практикантка старательно возится со своими топольками, я спросил:
— Почему ты в рыбный пошла, Саша? Может быть, тебе лучше было в сельскохозяйственный.
Она не спеша вылила из ведра остаток воды под крайний тополек и рассудительно ответила:
— Я думала о сельскохозяйственном, а потом решила, что лучше рыбный.
— Почему так?
— Я же родом из Баскунчака… Слыхали про такие места?
Про места я слыхал, но объяснения Сашки не понял. Она досадливо тряхнула головой и начала растолковывать:
— Соль у нас там… Кругом соль. И земля и озера, какие есть, насквозь соленые. В рот если воду нечаянно взять, три дня горчит… Ни одной рыбки у нас нет. Даже самой малюсенькой. Вот мне и захотелось в рыбный… Чтобы в каждой речке, в каждом озере было много рыбы. Выучусь, может, и для Баскунчака что-нибудь придумаю… Теперь ведь спутники запускают… Озеро можно плотиной перегородить…
В бессвязных словах Сашки я расслышал ее мечту, простую и хорошую. Жить для людей, делать для людей. Чтобы в соленых озерах плескалась рыба, чтобы расходились на зорьке у берегов тревожные круги и рыбацкие лодки стыли на зеркальной глади. Вода была прохладная и чистая, как шлифованный хрусталь, и ее можно было досыта пить в жаркий день…
— За что тебя главный рыбовод позавчера ругала? — спросил я Сашку.
— Ни за что… Вон стоит, как стояла. — Сашка кивнула на мазанку. — Грозилась с практики отчислить.
На стене мазанки я увидел бурые подпалины. Оказывается, два дня назад Сашка едва не сожгла дежурку. Поставив на керогаз чайник, она, по обыкновению, старательно занялась поливкой тополей. Про чайник вспомнила лишь тогда, когда из мазанки повалил дым. Хорошо у шлюза оказались рабочие. Они оттащили Сашку, которая хотела плеснуть на керосин ведро воды, и бросили на огонь брезент.
— Что мазанке сделалось? — сказала Сашка. — Добуду известки и побелю стенку. В выходной побелю, чтобы главная не придиралась… Нравится ей человека истреблять.
Конечно, Сашку надо было учить уму-разуму. Но, право, главному рыбоводу не стоило попрекать ее топольками, если Сашка припаздывала взять очередную пробу. Не стоило Клавдии Николаевне сердиться, если Сашка выпускала мальков. Ведь их можно было снова поймать сачком у шлюза. И ничего страшного не было для рыбоводной науки, если в банке с формалином вместо десятка мальков оказалось два.
Надо же было понимать, что Сашке не просто ездить в ильмень по узкому каналу, где на берегах грелись ужи. Полутораметровые страшилища с чешуйчатой кожей. которым ничего не стоило сползти в воду и приплыть к лодке…
— Одни вы понимаете, что я хорошая, — вздохнула Сашка.
Я ответил, что сразу все не узнается, что и другие тоже скоро поймут.
— Не все, — убежденно сказала она, — главная не разглядит. У нее, Олег Петрович, душа без глаз… Пойду мальков формалинить, а то опять скрипеть будет. Велела к приезду сделать.
Несмотря на вздохи и унылость в голосе, темные, как антрацит, глаза Сашки с утра до вечера задорно сверкали, и челка на лбу неприручаемо встряхивалась при каждом движении.
Проводив Сашку взглядом, я подумал, что костюм ей все-таки нужно носить размера на два побольше.
Я дождался главного рыбовода, и, вопреки убеждению Сашки, та охотно согласилась взять меня на Мартышку.
— Послезавтра поедем… Баркас у нас ходкий, за два дня обернемся… — сказала она, и мы пошли по тропинке к главной усадьбе.
Метров через двести нас остановил истошный крик:
— Спасите! Спа-си-те!
На мгновение мы остолбенели, потом главный рыбовод сказала упавшим голосом:
— Клочкина! Пропади она пропадом…
А меня ноги понесли, как лося, вспугнутого охотником.
Когда я выскочил на бровку канала, я увидел метрах в десяти от берега перевернутую бударку. Возле нее то появлялась, то исчезала голова практикантки. Сашка пронзительно кричала и сутолошно била по воде руками, вздымая тучу брызг.
«Она же не умеет плавать», — обдала меня страшная мысль. Я на бегу рванул шнуровку тяжелых ботинок. Под ногами стало колко, и весенняя, непрогревшаяся еще вода, холодом резанула тело.
Несколько отчаянных гребков донесли меня до бударки в тот самый момент, когда Сашка, уже основательно хлебнувшая водицы, готовилась, видно, пустить пузыри и уйти под воду. Я успел ухватить ее за волосы, перевернуть на спину и вытащить на берег.
Через несколько минут она открыла глаза и бессмысленно поглядела на меня.
Я отвернулся. Мокрый трикотажный костюм теперь не только обрисовывал Сашкины формы…
Клавдия Николаевна сдернула с себя косынку и кинула Сашке.
— Прикройся… Насквозь ведь просвечиваешь. Как под рентгеном.
Щеки Сашки стали розоветь. Она торопливо прикрыла косынкой грудь и села, подобрав ноги.
— Живая, — сказала главный рыбовод и с усилием провела рукой по пухлой шее. Словно с нее только что сняли удавку. — В ножки теперь нам с тобой Олегу Петровичу надо поклониться. Тебя от смерти спас, а меня от тюрьмы…
— От какой тюрьмы? — удивленно вскинула голову Сашка.
— От обыкновенной, с решетками, — разъяснила рыбовод. В горле ее что-то булькало. Будто пар в котле, наглухо закрытом крышкой. — Я за технику безопасности отвечаю… Годика два по твоей милости бы огребла… За каким лешим тебя на бударку понесло? Ведь она же как решето. На дрова только и годится.
— Воду отлить хотела, — сказала Сашка. — Разве я знала, что она дырявая. Думаете, я нарочно?
— По глупости — так еще хуже, — беспощадно изрекла главный рыбовод, оглядывая с ног до головы мокрую Сашку, у которой на испуганном лице темнели растерянные глазищи.
— Иди в дежурку, обсушись. Завтра в контору явись, на приказе распишешься.
Когда мы шли на усадьбу, я попросил Клавдию Николаевну не наказывать Сашку строго.
— Я не буду наказывать, — ответила рыбовод. — Отчислю с практики, и все.
Это было несправедливо. Я стал объяснять, что Сашка хотела отлить воду из бударки, что ее замысел в основе был благой…
— Благой, говоришь? — переспросила рыбовод. — А завтра что она еще благое замыслит? У меня двое детей, и в тюрьму садиться из-за благих замыслов не хочется… Да и времени нет, путина.
Когда я разгорячился и стал настаивать, что главный рыбовод не права в своем решении, Клавдия Николаевна круто свернула с тропинки и привела меня к причалу.
— Вася, отвези товарища в поселок, — сказала она без всяких предисловий мотористу катера. — Притомился он по нашему солнышку ходить.
Я скрипнул зубами и прыгнул в катер. Такой бесцеремонности от главного рыбовода я не ожидал…
Через день я немного поостыл и решил махнуть рукой на характер главного рыбовода. Все-таки не в свое же удовольствие я должен был съездить на Мартышку… Сашка тоже не маленькая, надо соображать, когда в дырявую лодку лезешь. Утонула бы, в самом деле — Клавдии Николаевне пришлось отвечать. Как только она, бедняга, объяснит в деканате отчисление с практики… Плавать бы хоть научилась, раз в такой институт пошла.
С утра я перебрался на пароме через реку и пришел на усадьбу хозяйства. Главного рыбовода я увидел на крыльце конторы. Я поздоровался и спросил, когда поедем на «Мартышку».
— Не поедем, — устало ответила рыбовод. — С таким народом скоро и шагу не ступишь.
Я осторожно спросил, что случилось.
Клавдия Николаевна недружелюбно поглядела на меня. Ее сильные руки лежали на коленях, сжатые в кулаки.
— Все твоя, Клочкина… Голодовку объявила… Позавчера я приказ об ее отчислении подписала, так она с вечера заперлась в лабораторной кладовой… Второй день ничего не жрет. Подружки под дверями ревут, а я вот в конторе сижу как дура. Дел невпроворот, а куда уйдешь… Что ей еще в голову взбредет… Только я приказа не отменю, пусть не надеется на свои штучки.
